THE KINETIC FUNCTION OF RUSSIAN LANGUAGE

 Халина Н.В.

Доктор филологических наук, Алтайский государственный университет

КИНЕТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА

Аннотация

В статье рассматривается кинетическая функция русского языка, актуализированная в произведениях В.М. Шукшина как основа формирования  умозрительной компетенции «человека разумеющего» –  советского человека последней трети ХХ века, использующего для конструирования пространства своего существования русский язык.

Ключевые слова: философия языка, социология языка, функциональная лингвистика

Khalina N.V.

Doctor of Philological Sciences, Altai State University

THE KINETIC FUNCTION OF RUSSIAN LANGUAGE

Abstract

The article discusses the kinetic function of the Russian language, actualized in the works of V. M. Shukshin as a basis for speculative competence "man of understanding" – a Soviet man of the last third of the twentieth century, using to construct a space of its existence, Russian language.

 Keywords:  philosophy of language, sociology of language, functional linguistics

Кинетическая функция русского языка характеризует совокупность экзистенциональных связей между русским языком и советской социокультурной системой.

Традиционно выделяется, как отмечает В.Б. Кашкин, три функции: познавательная (когнитивная) или информационная, оценочная, аффективная [2]. Первая функция отвечает за выражение идей, понятий, мыслей и сообщение  их других коммуникантам; вторая – за выражение  личных оценок и отношений; третья – за передачу эмоций и чувств. Пражская лингвистическая школа признает две функции языка – общения и поэтическая [9]. А. Мартине выделял коммуникативную, экспрессивную и эстетическую функции [6].

 К. Бюлер рассматривал экспрессивную, апеллятивную и репрезентативную функции [1], обращая внимание на то, что языки животных и человека сходны в  том отношении, что всегда являются выражениями (симптомами состояния организма) и сообщениями (сигналами) [1].

Р.О. Якобсон, разрабатывая модель коммуникативного акта применительно к  вербальному языку, особое  внимание уделяет функциям языка [12]. Поскольку, согласно концепции Р.О. Якобсона,  с каждым фактором речевой коммуникации связана особая функция языка, то соответственно язык следует изучать с позиций шести функций: эмотивная, конативная, референтивная, поэтическая, фатическая, метаязыковая.

М.А.К. Халлидей выявляет  функции языка, характеризующие его использование в обществе, а затем определяет, как эти функции отражаются в структуре самого языка [14]. Выделяется три базовых функции, или макрофункции, – содержательная, межличностая и текстовая, а также микрофункции, или протофункции, определяющие развитие ребенка, - инструментальная, регуляторная, интеракциональная.

Н.Б. Мечковская выделяют также магическую, или заклинательную, этническую, объединяющую народ, биологическую (для коммуникации животных) функции языка [5].

М. Гарвин на теоретической основе Пражской лингвистической школы разрабатывает типологию функций языка в обществе, которая должна была представлять некоторого рода дополнение к  типологии функций в речевой ситуации [13]. Он выделяет пять типов, которым соответствуют специфические позиции носителей языка, реализующих эти функции: унифицирующую и дифференцирующую (the unifying function and the separatist function), престижную (the prestige function), партиципальную (the participatory function),  обрамляющую (the frame-of-reference function).

Кинетическая функция – это функция пошагового перехода, результатом применения которой является подмножество миров интерпретатора, выделяемое из множества мира идеи, которая реализована в символической системе церковнославянского языка, или праязыка (пракода) языкового сознания Человека Земли Русской.

В произведениях В.М. Шукшина на основе кинетической функции языка осуществляется формирование умозрительной компетенции представителя русской культурой в обстоятельствах последней трети ХХ в.*, рассматриваемой в качестве основной функции интеллектуальной системы «Человек России» как подсистемы  интеллектуальной системы «советский человек».

Умозрительная компетенция связана прежде всего с понятием «созерцание». «Понятие  «созерцание» (contemplation, – пишет Р. Рорти, –  познания универсальных концепций или истин как Θεωρία, неизбежно делает Умственный Взор моделью лучшего сорта познания» [10, с. 29]. Дж. Дьюи рассматривает метафору Умственного Взора как результат априорного представления, что знание должно быть неизменным: «Теория познания является моделью того, что предполагается при свершении акта видения. Объект отражает свет и виден; это имеет значение для глаза и для человека, имеющего оптический аппарат, но не для видимой вещи. Настоящий объект – это объект, так фиксированный в своей  царственной отдаленности, что является королем любому уму, который обратил внимание на него свой взор. Зрительная теория познания появляется тогда как неизбежный результат такого подхода» [The Quest for Certainty, 1960, p. 23].

Ч. Персен обращает внимание на  то, что «внутренние и внешние миры» начинают развиваться только тогда, когда  понятие  невещественного и невидимого объекта познания выступает на первый план [15]. В предсоветский период существования России происходит именно последнее – на первый план выступает понятие невидимого объекта познания «социализма» (идеи равенства, заместившей идею всеединства), что обусловливает развитие евразийского, русского православного  (иммиграция) внешних миров и  советского внутреннего мира представителя русской культуры, замещающего «разумную душу», нашу Зеркальную Сущность.

Конструирование интеллектуальной системы «советский человек», как и конструирование любой интеллектуальной системы, в том числе и «человек России», предполагает  осуществление процедуры  вычисления оптимального действия, соответствующего новому состоянию системы. Если работать в идеологии так называемого субсимволического подхода* в построении  интеллектуальных систем, как считают  А.Е. Болотов, В.А. Бочаров, А.Е. Горчаков,  В.В. Макаров, В.О. Шангин, то  необходимо учитывать, что «система конструируется как иерархия модулей, где каждый модуль представляет собой состояние системы, непосредственно ответственное за определенное действие. Получив сигнал, система, основываясь на субординации модулей, вычисляет, какой именно модуль должен быть включен, что детерминирует производимое действие» [4, с. 31].

Иерархия модулей при организации коммуникативных процессов в пространстве Союза Социалистических Республик  представлена системой функциональных стилей, где каждый модуль-стиль  представляет собой состояние «союза республик», непосредственно ответственное за определенное действие. Организация единичного акта коммуникации как процесса продвижении сигнала по информационному трафику в концепции Р.О. Якобсона связана с реализацией в различных структурных узлах коммуникативного акта различных функций языка. Поскольку единичных коммуникативный акт является непосредственной составляющей  коммуникативного процесса, то ответственность за определенное действие «возлагается» на вполне определенную функцию языка. Адекватность процессу коммуникации, за которую «отвечает» метаязыковая функция, определяться параметрами  мира интерпретатора-субъекта, «самостоятельно» встраивающегося в мир текстов, создаваемых на русском языке, что  делает излишней  метаязыковую функцию языка – функция установления тождества  высказывания  –  и позволяет вывести ее «из обращения».

Конструирование интеллектуальной системы  «человек разумеющий»* в публицистике В.М. Шукшина предполагает следование  идеологии символического, или логического, подхода к построению интеллектуальных систем. В этом случае «действие непосредственно связано с применением методов автоматической дедукции: возможные действия из множества A = {a₁, …, a_n} оцениваются  как факт совместимости или несовместимости с состоянием  w_i. Алгоритм, по которому система выбирает возможные действия, будет следующим: для любого действия  a_i, если  a_i несовместимо с состоянием  w_i, тогда  a_i отбрасывается, если  a_i  совместимо с состоянием w_i, тогда  a_i выполняется» [4, с. 31].  Действие должно быть совместимо с состоянием системы «человек разумеющий», основным модулем которой является «наша зеркальная сущность», или «разумная душа».

Сочетание «зеркальная сущность человека» введено в философию, как утверждает Р. Рорти, Ч. Пирсом в 1892 в «молекулярной теории протоплазмы» в качестве  подтверждения положения, что личность есть ничто иное, как символ, включающий общую идею, а также в установлении существования «групповых умом» [10].  В «Мере за меру» В. Шекспира «зеркальная сущность» (glassy essence) – «разумная душа», которая зеркальна, потому что отражает Бога: «Most ignorant of what he’s most assured – His glassy essence –» **.  В.М. Шукшин пытается  «вычислить» оптимальное действие – интеллектуальное, подтвержденное соответствующей синтаксической композицией единиц советского языка, которое необходимо осуществить, чтобы позволить «разумной душе» вступить в коммуникацию с ее обладателем. Тем самым происходит возвращение в пространство текстов, построенных на основе кириллической графики, метаязыковой функции русского языка – функции установления тождества «мысленного» высказывания и его вербализованного аналога.

Оптимальное действие «разумной души», формирующее умозрительную компетенцию представителя русской культуры  последней трети двадцатого века, согласно позиции В.М. Шукшина, а) ориентировано решением конкретной задачи; б) предполагает некоторый тип интеллектуального движения, номинация которого может быть вычислена на основе определения наиболее семантически «нагруженной» единицы синтаксического сегмента; в) осуществляется в соответствии с планом познания, или рассмотрения (рассматривания) объекта познания.

«Разумная душа» может ставить следующие задачи перед познающим разумом: собрать «целое»; исследовать  «параллельные действия», пересекающиеся в точке  «вечное ныне»; отождествить мыслительный процесс и процесс вербализации; осуществить переход от созерцания графического знака к изучению его телесности (телесной формы); пронаблюдать соприкосновение физического, психологического и графического; отработать навык «прописывания детали» и как следствие навык разряжения структуры пространства; прокомментировать произошедшее; скрепить обнаруженные связи в единое; закрепить себя в мгновении (через деталь); существовать через мысль; расширить объем зрения; сформировать «групповой ум».

Умозрительная компетенция носителя русской культуры в произведениях В.М. Шукшина  раскрывается в следующих аспектах: узрение себя в контексте чего- или кого-либо; постижение топосного настоящего; ощущение присутствия и приобщения к первому слову; способность постижения взаимодействия физического и психологического; приближение к постижению механизма «взрыва»; ощущение телесности формы; запоминание порядка соединения элементов структуры; уяснение значимости (ценности) детали; усмотрение «вечного ныне»; понимание реальности как текста; определение «человеческого» содержания Абсолюта («тепло первозданности»); рассмотрение идеи; предчувствие метаморфозы.

Формирование умозрительной компетенции в публицистике В.М. Шукшина, нацеленное на преодоление существующего топоса, по сути является практикой революционного преобразования, согласно концепции К. Куроды. Напомним, что топос означает живую реальную действительность, в которой человеческое существо «как совокупность общественных отношений» живет, работает и участвует в практике революционного преобразования. Это также отправная точка для действительного творения истории, которая имеет значение как воспроизводство в современности сотворения начал человеческого общества, т.е. его Первичного Творения. В этом смысле К. Курода определяет топос как поперечное сечение исторического процесса природы, как процесс самодвижения Материи, в котором человек понуждает себя сознательно существовать [3].

Преодоление существующего  топоса  в публицистике В.М. Шукшина моделируется на основе двух типов логик − логики самоотчуждения  и логики самосознания.

Логика самоотчуждения – отчуждения от живой социалистической реальности – предполагает качественное изменение физического зрения, активизации возможности голографического восприятия мира: голограмма восстанавливает «не двумерное изображение предмета, а поле рассеянной им волны. Смещая точку наблюдения в пределах этого волнового поля, мы видим предмет под разными углами, ощущая  его объемность и реальность» [8, с. 3].  В логике самоотчуждения  обнаруживает себя стремление противостоять разрушительному росту энтропии. «Система и организм в целом, – пишет А.П. Сорокин, – может противостоять разрушительному росту энтропии только путем создания жестких конструкций, пространственно закрепленных (морфологических) структур, отгораживающих  от внешней среды, разграничивающих  системы разной сложности в самом организме, обеспечивающих дискретность формы и содержания» [11, с.7].  В публицистике В.М. Шукшина в качестве подобных жестких конструкций выступают семантико-целевые комплексы, пространственно закрепляемые одновременно и в тексте, и в динамической системе языка. Это морфологические структуры, которые включают в себя целеустановку, организующее слово, планы организации события в тексте, синтаграфему*, аспект умозрительной компетенции.

Семантико-целевые комплексы, способствующие усвоению логики самоотчуждения, позволяют раскрыть механизм мышления, который В.В. Налимов и Ж.А. Дрогалина определяют как механизм мышления через диалектическое противопоставление дискретного континуальному [7]. Эти комплексы иллюстрируют процедуру предмышления – умение выбрать исходные посылки к формальной логике, которой, по мнению авторов, относится к области бессознательного. «В нашем понимании, – замечают В.В. Налимов и Ж.А. Дрогалина, – это изменение весов в системе исходных ценностных представлений в связи с некой вновь возникающей задачей» [7, с. 120]. Функции распределения вероятностей (коллективного бессознательного, или соборного разума) фиксируются дискретами-словами Я, теперь, слово, контакт, взрыв, форма, память, целое, вечное, вокруг которых и моделируются семантико-целевые комплексы, представляющими кинетическую функцию русского языка.

* В случае успешного результата неизбежна деформация организационной системы «союз советских социалистических республик», поскольку универсальный язык «советский язык», или  «язык объединения пролетариев всех стран», перестал освобождать человеческий разум представителя русской культуры от его собственных представлений о вещах, более не способствовал его исправлению и не обязывал заниматься постпроизводством «идеологического потомства».  В Древнем Риме, правопреемницей которого в XVII в. была определена Москва, по реформе царя  Сервия Туллия, который по преданию правил в 578-533 гг. до н.э., пролетариями признавался  низший неимущественный слой граждан, обладавших только потомством (лат. proletarii < proles потомство). Следовательно, основной функций советского языка являлось воспроизводство социалистической идеологии, что не предполагало бережного отношения к потомству человеческому, а требовало лишь создания универсального – не «бумажного», а биологического – носителя абстрактной идеи, наделенного функцией мировоззренческого воспроизводства при условии атрофии  потребности биологического воспроизводства. Наиболее «удобной» категорией человечества «показались» пролетарии, поскольку имели хорошо развитый инстинкт «потомство» при  подавлении потребности принятия социально значимых  решений – волевых актов формирования последовательности  действий, ведущих к  достижению цели на основе  преобразования исходной информации в ситуации неопределенности.

* Именно этот подход становится доминирующим при познании невидимого объекта «социализм».

* Человек, обладающий разумением: а) способностью постижения смысла чего-либо; б)   мнением, точкой зрения.

** Не знает он того, чем одарен –

Зеркальной сущностью (пер. В.В. Целищева).

* Под синтаграфемой имеется в виду синтаксическое целое, графически адекватно означивающее множество, которое включает в себя целеустановку, планы организации события, аспект умозрительной компетенции.

Литература

1. Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. – М. Прогресс, 1993.  – 502 с.
2. Кашкин, В.Б. Основы теории коммуникации. – М. : АСТ, Восток – Запад; Минск : Харвест, 2007. – 256 с.
3. Курода К. Праксиология. Философия субъективности межчеловеческих отношений (К исследованию диалектики Маркса как логики топоса-процесса) . – М.: Импэто, 2001. – 284 с.
4. Логика и компьютер. – Вып. 5. – М.: Наука, 2004. − 207 с.
5. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. – М.: Аспект Пресс, 1996. – 208 с.
6. Мартине А. Основы общей лингвистики  // Новое в лингвистике. – Вып. III. − М., 1963. –С.366-600.
7. Налимов В.В., Дрогалина Ж.А. Вероятностная модель бессознательного. Бессознательное как проявление семантической Вселенной  // Психологический журнал.– 1984.– Т.5. –  № 6. С.111-122.
8. Островский Ю.И. Голография и ее применение. – Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1973. – 180 с.
9. Пражский лингвистический кружок. – М. Прогресс, 1967. – 560 с.
10. Рорти Р. Философия и зеркало природы. – Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-т, 1997. − 320 с.
11. Сорокин, А.П. Адаптация как переходный процесс дискретных состояний // Аспекты адаптации. –  Ч.1. – Вып. 69. − Горький, 1977.  − С.7-15.
12. Якобсон Р.О. Речевая коммуникация; Язык в отношении к другим системам коммуникации // Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. − С.306-330.
13. Garvin P. A Functionalistic View of Sociolinguistics // Selected papers of the Fifth international congress of anthropological and ethnological sciences. – Philadelphia, 1956.
14. Halliday Michael A.K. Language as social semiotic: The social interpretation of language and meaning. − Maryland: University Park Press, 1978ю
15. Peursen Cornelius A. van. Body, Soul, Spirit: A Survey of the Body-Mind Problem. Translated by Hubert H. Hoskins. London: Oxford University Press, 1966.
16. Dewey J. The Quest for Certainty. – London, G. Allen & Unwin Ltd., 1930.

References

1. Bjuler Teorija jazyka. Reprezentativnaja funkcija jazyka. – M. Progress, 1993.  – 502 s.
2. Dewey J. The Quest for Certainty. – London, G. Allen & Unwin Ltd., 1930.
3. Garvin P. A Functionalistic View of Sociolinguistics // Selected papers of the Fifth international congress of anthropological and ethnological sciences. – Philadelphia, 1956.
4. Halliday Michael A.K. Language as social semiotic: The social interpretation of language and meaning. − Maryland: University Park Press, 1978.
5. Jakobson R.O. Rechevaja kommunikacija; Jazyk v otnoshenii k drugim sistemam kommunikacii // Izbrannye raboty. M.: Progress, 1985. − S.306-330.
6. Kashkin, V.B. Osnovy teorii kommunikacii. – M. : AST, Vostok – Zapad; Minsk : Harvest, 2007. – 256 s.
7. Kuroda K. Praksiologija. Filosofija sub#ektivnosti mezhchelovecheskih otnoshenij (K issledovaniju dialektiki Marksa kak logiki toposa-processa). – M.:  Impjeto, 2001. – 284 s.
8. Logika i komp'juter. – Vyp. 5. – M.: Nauka, 2004. − 207 s.
9. Martine Osnovy obshhej lingvistiki  // Novoe v lingvistike. – Vyp. III. − M., 1963. –S.366-600.
10. Mechkovskaja N.B.  Social'naja lingvistika. – M.: Aspekt Press, 1996. – 208 s.
11. Nalimov V.V., Drogalina Zh.A. Verojatnostnaja model' bessoznatel'nogo. Bessoznatel'noe kak projavlenie semanticheskoj Vselennoj  // Psihologicheskij zhurnal.– 1984.– T.5. –  № 6. S.111-122.
12. Ostrovskij Ju.I. Golografija i ee primenenie. – L.: Nauka. Leningradskoe otdelenie, 1973. – 180 s.
13. Peursen Cornelius A. van. Body, Soul, Spirit: A Survey of the Body-Mind Problem. Translated by Hubert H. Hoskins. London: Oxford University Press,
14. Prazhskij lingvisticheskij kruzhok. – M. Progress, 1967. – 560 s.
15. Rorti R. Filosofija i zerkalo prirody. – Novosibirsk: Izd-vo Novosib. un-t, 1997. − 320 s.
16. Sorokin, A.P. Adaptacija kak perehodnyj process diskretnyh sostojanij // Aspekty adaptacii. –  1. – Vyp. 69. − Gor'kij, 1977.  − S.7-15.