КОЛОНИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ И ДИСКУРСЫ: ИМПЕРСКАЯ ПОЛИТИКА ПРОСТРАНСТВЕННОЙ СЕГРЕГАЦИИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ В XVIII-XIX ВЕКАХ

Касумова М.Ю.

Доцент, Университет «Fatih», Стамбул

КОЛОНИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ И ДИСКУРСЫ: ИМПЕРСКАЯ ПОЛИТИКА ПРОСТРАНСТВЕННОЙ СЕГРЕГАЦИИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ В XVIII-XIX  ВЕКАХ

Аннотация

В статье рассматриваются основные культурно-исторические условия и предпосылки колониальной политики Российской империи в трансграничных зонах Северного Кавказа, приводившие к зарождению и укреплению колониальных дискурсов и, как следствие, к установлению режимов контроля, сегрегации и депортации.

Ключевые слова: Российская империя, Северный Кавказ, колониальные дискурсы, контактные зоны.

Kasumova M.Y.

Associate Professor, Fatih University, Istanbul

THE COLONIAL PRACTICES AND DISCOURSES: THE IMPERIAL POLITICS OF SPATIAL SEGREGATION ON THE NORTHERN CAUCASUS IN XVIII-XIX CENTURIES.

Abstract

The article discusses the main cultural and historical conditions and preconditions of the colonial policy of the Russian Empire in the cross-border areas of the North Caucasus, leading to the emergence and consolidation of colonial discourses and, as a consequence, to establish regimes of control, segregation and deportation.

Keywords: Russian Empire, the Northern Caucasus, colonial discourses, contact zones.

1. Российская империя была исторически обусловленным продуктом особого взаимодействия между силами и институтами метрополии с силами и институтами периферии (окраин), а не являлась исключительно сложноорганизованной универсальной системой.

В период формирования Российской империи, который продолжался в XVIII – XIX вв.,  ее границы на Северном Кавказе соответствовали следующим основным параметрам:

- граница имперского суверенитета представляла собой не столько линии на картах или пограничные знаки на местности, оговоренные и закрепленные в международных договорах и соглашениях, сколько подвижную зону военно-политического соперничества, в которой фактически невозможно было осуществлять эффективный политический контроль[1, 180];

- подобные зоны на Северном Кавказе представляли собой территории, на которых сосуществовали и взаимодействовали оседлые, кочевые и полукочевые народы, как с гомогенными, так и с гетерогенными культурными, этнолингвистическими и религиозными идентичностями;

- контакты между различными типами туземных сообществ осуществлялось при помощи различных форм взаимодействия и взаимоадаптации, включавших в себя как торгово-экономические отношения и культурные заимствования, так и набеговую систему практик, в дополнение к традиционному военному противостоянию, что, в свою очередь, создавало динамически активную иерархию отношений;

- население указанных пограничных зон подвергалось регулярным переселениям, миграциям и депортациям;

- для туземных сообществ была характерна перманентная неустойчивая лояльность по отношению к военно-колониальной администрации метрополии, что было отражением ментального, этнолингвистического и культурного отличия населения окраинных пограничных зон от населения «коренных», центральных частей империи, что, соответственно, делало неадекватными методы политического контроля, применявшиеся в северокавказской контактной зоне [2, 315 – 337];

- будучи одновременно объектом и субъектом агрессии, а также пограничным рубежом обороны, население контактной зоны испытывало на себе разнонаправленную политику имперского центра, который сочетал и чередовал репрессии с заигрыванием и уступками разным социальным группам северокавказских этнополитических сообществ, в зависимости от господствующего понимания задач по поддержанию безопасности и стабильности в зоне контакта [3, 180 – 195];

 - данная сложная система взаимосвязей и взаимообусловленностей дополнялась перманентным межгосударственным соперничеством за приграничные территории с Османской империей и, посредством включения северокавказского контекста в «большую» политику, с европейскими державами.

Таким образом, сложный характер северокавказского региона, как контактной зоны, вытекал из взаимодействия империй друг с другом и с туземным населением трансграничного региона. В данной ситуации трансграничное население имело возможность реагировать на политику держав, переходя из-под власти одной империи к другой и даже сталкивать соперников между собой, сохраняя тем самым определенную степень автономии пограничья на протяжении достаточно долгого периода времени.

2. В результате переноса категорий европейского Просвещения на северокавказские контексты, сложность и инаковость которых они не способны были отразить, проникнутое колони­альными и гегемонистскими интенциями знание участвовало в формиро­вании доминантного дискурса, затушевывая особенности конкретного исторического опыта колонизируемых северокавказских этнополитических сообществ. Создавался некий еди­ный, стереотипный образ Кавказа, длительное сопротивление и ригидность значительных групп населения репрезентировалось в качестве их естественного (природой обусловленного и неизменного) состояния, что одновременно призывало к корректирующему вмешатель­ству извне и «сверху». Критический пересмотр источников – военных, политических и статистических отчетов, административных предписаний, меморандумов, прессы, сообщений чиновников, записок путешественников и интеллектуалов – позволяет задаться вопросом о том, каковы были социальные условия возможности их возникновения, укрепления, саморепрезентации, а также о целях их использования в колониальных практиках. Представляется, что только так можно пролить свет на взаимосвязь между производством определенного знания («знания-власти») в недрах военно-административного аппарата и в культурных дискурсах, с его пре­вращением в источник информации для повторного издания «кавказоведческих» дискурсов. Это позволяет историографии с критических позиций рассматривать не только содержание источ­ников, но и условия возможности их возникновения и функционирования.[4]
3. Борьба за пространство кавказского приграничья осуществлялась через политическую борьбу, военное покорение и культурное доминирование которые разворачивались, начиная с середины XVIII до 60-х годов XIX века. Имперские практики пространственной сегрегации, перемещений и контроля строились исходя из целей конструирования гомогенных групп на пространственной основе.

 Таким образом, стремление к пространственному господству, как одной из привилегированных форм осуществления доминирования (манипулирование распределением групп в пространстве всегда служило манипулированию группами)[5, 50 – 51], объясняет стремление российских колониальных властей на Кавказе добиться путем серии локальных перемещений и тотальных депортацией в Османскую империю части горских этнических групп, добиться полного контроля над означенной территорией и ее населением.

Литература

1. См., например: Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева. Вступ. ст. С. Баньковской. – М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2001.
2. 2.Олейников Д. И. Теория контактных зон и диалога культур применительно к продвижению России на Северный Кавказ в 1810 – 1860-е гг. / ACTIO NOVA 2000. Сб. науч. статей. /Отв. ред. и предисл. А. И. Филюшкин. – М.: Глобус, 2000.
3. Pratt M. L. Arts in the Contact Zone. / Bartolomae D. And Petrosky A. (editors). Reading the Lives of Others. – Boston: Bedford Books of St. Martin Press, 1995.
4. Подробнее о колониальных дискурсах и репрезентациях см.: Саид Эдвард. Ориентализм. Западные концепции Востока. – М.: Русский мир, 2006.
5. Бурдье П. Физическое и социальное пространства / Социология социального пространства / Пер. с франц., отв. ред. перевода Н. А. Шматко. – М.: Алетейя, 2007. – С. 50 – 51.