СИСТЕМА ПРОШЕДШИХ ВРЕМЕН ДРЕВНЕРУССКОГО ГЛАГОЛА: ОБЩЕСЛАВЯНСКОЕ НАСЛЕДИЕ ИЛИ РЕЗУЛЬТАТ МОРФОЛОГИЧЕСКИХ ЗАИМСТВОВАНИЙ

Терентьева Е.В.¹, Бредихина Е.В.²

¹ Аспирант; ² доктор филологических наук, доцент, Волгоградский государственный университет

СИСТЕМА ПРОШЕДШИХ ВРЕМЕН ДРЕВНЕРУССКОГО ГЛАГОЛА: ОБЩЕСЛАВЯНСКОЕ НАСЛЕДИЕ ИЛИ РЕЗУЛЬТАТ МОРФОЛОГИЧЕСКИХ ЗАИМСТВОВАНИЙ

Аннотация

В статье унификация системы прошедших времен рассматривается в свете теории компенсаторных процессов, что позволяет не противопоставлять славянские языки по принципу полноты либо «дефективности» категории времени, а представить процесс изменения глагольной системы в разных славянских языках как общую тенденцию, имеющую определенные отличия.

Ключевые слова: система прошедших времен, славянские языки, компенсаторные процессы.

Terentyeva E.V.¹, Bredikhina E.V.²

¹Doctor of Philological sciences, Associate Professor; ² Postgraduate student, Volgograd State University

PAST TENSES SYSTEM OF OLD RUSSIAN VERBS: COMMON SLAVIC HERITAGE OR THE RESULTS OF MORPHOLOGICAL BORROWINGS

Abstract

The article considers the unification of the past tense in the light of the theory of compensatory processes, that enables not to oppose the Slavic languages according to the principle of completeness or "defectiveness" of the category of time, but to present the process of the verb system changing in various Slavic languages as a general tendency, which has some differences.

Keywords: the system of past tenses, Slavic languages, compensatory processes.

Согласно традиционной точке зрения, система времен, унаследованная славянскими языками из праславянского, изменялась  по-разному.  Болгарский, македонский, сербский и хорватский сохранили все четыре формы прошедшего времени, польский, чешский и украинский имеют прошедшее и малоупотребительное давнопрошедшее, русский и белорусский демонстрируют наличие единственной формы прошедшего времени. Как отмечал В.Г. Гак, изменение форм в славянских языках «шло параллельно с семантическими изменениями, например, сохранение из четырех форм (перфект, имперфект, аорист, имперфект) только одной (перфекта) свидетельствует о том, что оппозиции, лежавшие в древней системе глагола, отпали, и перфект (в двух видах) взял на себя выражение значений, передававшихся в прошлом различными временными формами» [2, с. 52].

Вместе с тем остается неразрешенным вопрос о том, происходила ли в истории древнерусского языка унификация развернутой системы времен или же языку восточных славян, в отличие от южных и западных, была свойственна так называемая «дефективность» категории времени, и наличие простых и сложных претеритов в восточнославянских письменных памятниках следует связывать с процессом морфологических заимствований в связи с усвоением книжной нормы.

Некоторые ученые, разделяя точку зрения М.Л. Ремневой о том, что простых претеритов не было в языке восточных славян ранних памятников и что они выступают только как дифференциальные признаки текста, маркируя памятники церковно славянской письменности,   утверждают, что «наличие каких бы то ни было следов сложной системы прошедших времен как в истории восточнославянских языков…, так и на современном этапе их существования представляется принципиально недоказуемым. Отнесение действия в прошлое маркируется единственно формой на  -л» [9, с. 29]. Подобный вывод делается, в том числе и на основании анализа текстов берестяных грамот, где, как известно, преобладает перфект без связки, отмечаются формы так называемого русского плюсквамперфекта, крайне редко встречаются случаи употребления   простых претеритов.  Единичные формы имперфекта зафиксированы лишь в нескольких грамотах XII в., а аорист отмечен в берестяных грамотах XII – XIV  вв. и по сравнению с имперфектом представлен бóльшим количеством словоупотреблений.  Все эти случаи присутствия простых претеритов  в текстах грамот А.А. Зализняк объясняет влиянием книжного языка [5]. Однако столь небольшой временной период фиксации имперфекта в ранних грамотах может служить, по мнению других исследователей, доказательством его функционирования в живом языке этого времени. Как подчеркивает О.Ф. Жолобов, сама по себе узость хронологического диапазона, когда имперфект еще встречается в грамотах, по-видимому, свидетельствует о его потенциальном присутствии в обыденной речи этого времени. В более поздних грамотах имперфект не встречается, что должно было бы свидетельствовать об отсутствии книжного влияния на древненовгородский диалект. В этой связи закономерно возникает вопрос о возможных причинах такого процесса: почему в более поздних грамотах имперфекта нет, хотя в поздний древнерусский период книжное влияние могло бы проявиться более отчетливо [4].

По мнению В.Б. Силиной,  «представление о таких формах прошедшего времени, как аорист и имперфект, обычно употреблявшихся в нарративе, как об отдельных языковых единицах может скорее привести к мысли о том, что эти формы были семантически весьма емкими и, возможно, обладали особой экспрессивностью. Редкое употребление их в Новгородских берестяных грамотах может быть объяснено тем, что нарратив, экспрессивно окрашенный, занимал в Новгородских берестяных грамотах весьма скромное место (см., например, гр. № 487, 605). Датировка этих грамот к. ХI – XII вв. может свидетельствовать скорее об архаичности представленных в них форм имперфекта, чем об их книжном характере)» [11, с. 304]. Анализируя  отражение норм старославянского и церковнославянского языка в новгородских берестяных грамотах, В.Б.Силина подчеркивает, что «кажутся маловероятными предположения о возможности проникновения в эпистолярную речь новгородцев, являющуюся лишь опосредованной формой живой речи, морфологических заимствований из старославянского языка, не подкрепленных живым словоупотреблением» [11, с. 304].

Соглашаясь с мнением В.Б. Силиной о слабой  возможности  морфологических заимствований в древнерусский язык, мы придерживаемся традиционной точки зрения, согласно которой  в раннем древнерусском языке существовала развернутая системы времен, которая впоследствии сократилась в связи с действием тенденции к унификации.  Кроме того, мы связываем формирование единой формы прошедшего времени в истории русского языка с компенсаторными процессами, теоретическое обоснование которых было предложено в работах С.П. Лопушанской [6, 7].

Теория компенсаторных процессов не противопоставляет славянские языки по принципу полноты либо «дефективности» категории времени, а позволяет представить процесс изменения глагольной системы в разных славянских языках как общую тенденцию, имеющую, впрочем, некоторые существенные отличия.   В тех славянских языках, где в связи с сокращением системы времен  формировалась так называемая «зона утраты», запускался механизм компенсации в рамках компенсаторных процессов второй разновидности. В славянских языках, где «зона утраты» отсутствовала, начинал действовать механизм специализации и происходило своеобразное «удвоение системы».  Так, особенностью болгарского языка, как пишет Ю.С. Маслов, является не просто факт сохранения простых и сложных претеритов, но и то, «что оппозиция аорист : имперфект, как и оппозиция перфект (в широком смысле) : неперфект, нисколько не контаминируется с оппозицией совершенный вид : несовершенный вид. Самостоятельность двух видовых оппозиций по отношению друг к другу является полной, в результате чего их перекрещивание дает четыре заполненные клетки, так что «простое прошедшее» выступает в четырех разновидностях: как 1) аорист совершенного вида, 2) аорист несовершенного вида, 3) имперфект несовершенного вида и 4) имперфект совершенного вида. И хотя  наблюдается некоторое сродство аориста с совершенным, а имперфекта – с несовершенным видом, то именно только сродство, проявляющееся статистически в соотношениях соответствующих частот употребления и нигде не приводящее к семантическому смешению обеих оппозиций  [8, с. 119]. Необходимо отметить, что в болгарском языке семантическая и структурная самостоятельность подчеркивается одинаковостью образования форм будущего времени для обоих видов и независимостью категории совершенного/несовершенного вида от способов действия [8, с. 120].

В истории русского языка сокращение развернутой подсистемы прошедших времен, которая была представлена простыми  и сложными временами, уточняющими время протекания действия относительно любой точки отсчета, компенсировалась формированием единой видо-временной претеритальной формы, получившей способность использоваться как в абсолютном по отношению к моменту речи, так  и относительном употреблении по отношению к другой форме времени. Изменения затронули и подсистему непрошедших времен, в истории которой взаимоотношение вида и времени проявились особенно ярко. Таким образом сформировалась единая видо-временная система русского глагола, в которой несовершенный вид определяет состав из трех временных форм, а совершенный вид – из двух временных форм [1, с. 235–236].

Подводя итоги, можно сказать, что имеющийся в распоряжении ученых языковой материал и существенные аргументы в пользу существования развернутой системы времен, пока не позволяют говорить о «дефективности» категории времени в языке восточных славян или о возможности  морфологических заимствований. На наш взгляд, в древнерусском языке компенсаторные процессы способствовали различному переосмыслению функционально-семантических отношений между темпоральными и аспектуальными значениями отдельной глагольной словоформы, обусловливая тем самым своеобразие формирования видо-временной системы [2, 12]. Различные виды межуровневых, лежащих в области способов глагольного действия, и межкатегориальных компенсаций, связанных с взаимодействием категории вида и времени, обеспечивали полнофункциональность системы при сокращении ее компонентов.

Некоторые наблюдения над историей видо-временной системы чешского, польского, украинского, белорусского языков позволяют говорить об универсальности компенсаторных процессов и открывают перспективы сопоставительного изучения различных моделей компенсационных замещений в русском языке с аналогичными процессами в славянских и других индоевропейских языках, что может способствовать более глубокому пониманию процессов эволюции грамматического строя в целом.