ETHNOLINGUISTIC DESCRIPTION OF INDIVIDUAL FINNO-UGRIAN BORROWINGS IN THE MIDDLE VOLGA AND PRIURAL REGION (using the example of units of the eastern dialect of the Tatar language)

Изучение особенностей взаимовлияния в исторической ретроспективе тюркских и финно-угорских языков в Приуралье и Среднем Поволжье даст возможность осветить некоторые вопросы развития и функционирования башкирского, татарского, чувашского, марийского, мордовских, удмуртского языков как в рамках волго-камского языкового союза, так и в ракурсе осмысления специфики взаимодействия алтайских и уральских языков согласно теории урало-алтайского языкового родства [6]. С опорой на различные типы языковых контактов, авторами определены основные типы татаро-финно-угорских языковых контактов Волго-Камья: прямые; устойчивые; маргинальные; неродственные; двусторонние; междиалектные; разнопрестижные.

На рубеже XIX – начала ХХ веков пальму первенства в исследовании обозначенной проблемы держали венгерские ученые, выявившие тюркские лексические элементы в ряде восточнофинских языков (достаточно сослаться на исследования Б. Мункачи, Х. Паасонен, М. Рясянен, Ю. Вихманн и др.). Вторая половина ХХ столетия была ознаменована тем, что одни наши отечественные ученые-билингвы стали уточнять и обобщать научный опыт изучения по отдельным пластам заимствованной лексики (К. Редеи, А. Рона-Таш, М.Р. Федотов, Ш. Чуч); другие – выявлять предельно бóльшее количество тюркизмов в финно-угорских языках. В последней трети ХХ – начале ХХI столетия контактологические исследования в области финно-угроведения и тюркологии вышли на новый уровень – внимание стало сосредоточиваться на заимствованном пласте финно-угорской лексики: так, Г.В. Лукоянов и М.Р. Федотов изучают марийские заимствования в чувашском языке; И.С. Насипов, а позже и его ученики, – удмуртские, марийские и мордовские заимствования в татарском языке.

Новизна предпринятого исследования заключается в том, что дано описание этнолингвистического механизма оседания в восточном диалекте татарского языка финно-угорских заимствований: выявленным ранее лексикографическим иллюстрациям дан краткий этносоциолингвистический комментарий постепенного «вживания» таких единиц в систему языка-реципиента.

Итогом тюркских и финно-угорских языковых контактов в Волго-Камье является образование волго-камского языкового союза – «ареальной общности тюркских (башкирского, татарского и чувашского) и финно-угорских (марийского, мордовского и удмуртского) языков, что сложилась ранее и продолжается на основе длительных и интенсивных контактов … в волго-камско-уральском регионе»

Авторы в процессе исследования проблемы отвлечены от диахронических аспектов изучения языковых фактов и, соответственно, ориентируются на язык в его синхронном виде, рассмотрения лексики на уровне отдельной единицы, что позволяет придерживаться практико-ориентированного подхода.

Теоретическим положением, от которого отталкиваются авторы материала для сравнения отдельных компонентов лексических систем, стало утверждение С. Кертиса о том, что сопоставительный анализ всегда предполагает наличие «особой универсальной характеристики, всеобъемлющего основания, terrium comparations, который, собственно, и делает такой анализ возможным»

При выделении финно-угорских заимствований в словарном массиве татарского языка используются принципы этимологического анализа. Одним из критериев может быть признано также наличие таких заимствований в тюркских языках Волго-Камья и отсутствие их в других тюркских языках. Авторы не исключают того, что некоторые лексемы могут быть наследием гипотетически родственных уральских и алтайских языков. Еще один основополагающий признак определения особенностей финно-угорских лексем в татарском языке – семантический. При генетическом разграничении финно-угорских заимствований в татарском языке к конкретным восточно-финно-угорским языкам авторы исходят из ареально-географических критериев

Сопоставительный метод позволит выявить особенности структуры и функционирования языков; социолингвистический – предполагает также учет национально-демографических данных того или иного языка.

В теоретическом плане предпринятое изучение обозначенных в теме единиц позволит выявить, каким образом в различных языках удовлетворяются идентичные функциональные потребности, вскрыть эквивалентность языков на их лексико-семантическом уровне, установить, как различаются функции при сходстве системных отношений, но идентичны при материальных различиях.

В практическом аспекте промежуточные результаты сопоставления единиц могут быть использованы по созданию лексикографических, дидактических и учебных пособий, по совершенствованию лексикографической базы преподавания, при разработке рекомендаций по повышению эффективности обучения неродным языкам, по регулированию этнопсихолингвистических процессов порождения и восприятия речи при владении более чем одним языком и т.п.

Урало-Поволжский регион отличается этноязыковой гетерогенностью, поэтому изучение функционирующих языков различных компактно проживающих этнических групп представляет научный интерес с точки зрения их структурного описания, социальной типологии и этнопсихолингвистики и социолингвистики.

Исследователи единодушны во мнении о малоизученности финно-угорских заимствований в восточном диалекте татарского языка. Не претендуя на полное освещение данной проблемы, авторы данной статьи ограничиваются вниманием на отдельных финно-угорских заимствованиях с этносоциолингвистической их характеристикой, позволяющей определить, каким образом значение заимствованного слова зафиксировано в сознании человека как члена определенной этногруппы. При этом подтверждается универсальность психолингвистических механизмов адаптации заимствований в лексической системе языка, а также в лексиконе человека, механизмов членения речевого континуума, поступающего извне, и прагматики.

В тюркских языках присутствует такое лексическое заимствование, как маса: например, в вост. диал. «конопля», в лит. баса, в срд. диал. баса «конопля (не дающая семена, мужская особь)», ақ баса «посконь», қара баса, в запд. диал. паса «конопля». Слово употребляется и в башкирском языке – баçа «конопля, посконь», в башк. диал. баçау, паçа «посконь»; в чув. пуса «посконь», «мужская особь конопли», пуса чечек «пустоцвет (у растений)», «бесплодный цвет (липы)», «завязи яблок, падающие до созревания», пуса каччă «холостеть», пусана лар – «пустить усы (об огурцах»), в узб. буз «посконь»

Р.Г. Ахметьянов указывает на имеющиеся в тат. диал. пәҗе, пәҗи – «пенька, кудель», пәче, пәце – «пенька; конопля», тат. – баса, сиб. диал. – маса, миш. диал. – паса «конопля», пучы, пуцы, чув. – пучǎ «шнур, бечевка» характерное для татарского чередование б ~ п ~ м; в мар. – поч «аркан, бечёвка, верёвка», пач «кусок холста, холстина», в удм. – пыш, пуч, поч «конопля, посконь», в морд.э. – паця «платок» предполагает от общего для тюркских и финно-угорских языков слов пан, поч «пасконь, конопля»

Фонологическая ассоциация присутствует и при характеристике слова кәләгә, которое в вост. диал. татарского языка обозначает «брюква»; в срд. диал. – кал'ага, каляга, кәлигә, тычы кал'ага «брюква». В тат. лит. в значении «брюква» употребляются гәрәнкә, бүкән шалкан; в ср. перм. – кәлигә шалкан, единица возводится к удм. каляга «брюква»

Лексема миләч в вост. диал. «рябина»; в лит. – миләш, диал. мәләш, мелиш, миләйеш, милеш, миләц, мулиш, мүлиш («рябина»). В татарском языке ее литературным и общеразговорным вариантом является миләш, что употребляется как для обозначения кустарника, так и его плода. Для дифференциации растения и плода иногда встречается употребление миләш агачы «рябиновое дерево (букв.)» и миләш җиләге «рябиновые ягоды (букв.)». Различаются два вида рябины – кара миләш «черноплодная рябина» и кызыл миләш «красная рябина». Обычно, когда говорят миләш, подразумевают не просто «рябину», а «красную рябину», поэтому носители языка в разговорной практике не пользуются уточняющим компонентом кызыл. Вероятнее всего, что это связано с тем, что в языковой картине мира рябина стойко ассоциируется с деревом с оранжево-красными ягодами, собранными в пучок. Когда речь идет о «черноплодной рябине», используется уточнение кара («черный») с тем, чтобы слушатель / читатель понял, что речь идет о кустарнике с плодами черного цвета с сизым налетом. По этой причине отдельные растения по своей схожести плодов и листьев с рябиной в дальнейшем получили название, в составе которых имеется слово миләш: майар миләше (чст., тарх. «бузина красная»), мәләш үләме (чст.), мелиш печин (перм.), дикий мәләш (м.-кар. «пижма, дикая рябина»)

Слово миләш употребляется и в других тюркских языках: башк. миләш, мәләш, туркм. мелеш, алт. пеле, ойр. беле. В тат., башк., чув. слово восходит истоками к финно-угорским pihlaji, *pislaja: В.Г. Егоров. удм. пальэзь, коми. пелысь, пелдизь, пелыш связывает с чув. пилеш.; предполагается, что тат. миләш заимствовано из мар. пилзе, пизле; в морд. присутствуют пизёл, пизыль

Учитывая динамический характер процессов заимствования и постепенной ассимиляции таких лексем, следует отметить, что степень приближенности угро-финского слова к системе заимствующего языка – восточного диалекта татарского языка – рассматривается как степень фонетического, орфографического, семантического (смыслового) и грамматического (морфологического) уподобления. Между первым и вторым типами существует промежуточное звено – фонографемные особенности освоения. Рассмотрим их на примере заимствования – кәреш, что в вост. диал. имеет значение «стерлядь». Появилось оно в татарском диалекте посредством русского языка из финского harjus 

Из среды билингвов заимствование распространяется в различные социальные группы говорящих и в разные сферы устной и книжно-письменной речи. Устный путь заимствования, в отличие от письменного (при котором возможны транскрипция и транслитерации) предполагает, что звуковой облик в заимствующем языке более близок к звуковому образу языка-оригинала (донора). Миши в вост. диал. – «олень»; лит. поши – «лось»; диал. мыши, моши, мошой, мышый в одних говорах татарского языка несут значение «лось», в других – «олень». То же самое в башкирском и чувашском языках: башк. мышы, диал. мышый, пышый, мышы, мышый, бышый; чув. пăши. Единица поши считается заимствованным из финно-угорских языков: мар. пучо, пÿчő, мар.г. пучы «олень», удм. пужей, манси. пааши, коми. пэж («молодой олень»). Для сравнения обратимся к др.русск. пыжь («молодой олень»), русск. пыж, пыжик («олененок (молодой олень)»), совр. русск. пыжик («теленок северного оленя в возрасте до одного месяца, а также его мех») заимствованы также из финно-угорских языков: ср. удм. pužej («северный олень»), pež («олененок, еще не имеющий рогов»), мар. putšə, pušе, саам. boacco, фин. poro («северный олень (домашний)»), манси pāši («олененок»)

Привлекает внимание следующее явление: русский язык рассматривается как язык-донор, принесший в языки Сибири заимствования из якут. bysyk «пыжик», «шкура оленя около Семенова дня (1 сентября)», pysyk «олений теленок трех-шести месяцев, не имеющий еще рогов», bysyk «пыжик» от русск. пыжик «молодой северный олень, безрогий теленок; на нем мягкая пышная шерсть, тонкая мездра, и потому он идет на лучшую одежду туземцев», н.-индиг. пыжик «олений теленок до шести месяцев», ср. печор. пыжик «олений теленок не старше двух месяцев», уменьш. от ст.-русск. (XV) пыж «пыжик (шкура)»

В тюркских языках для обозначения «оленя» и «лося» употребляется и другое слово: тат., башк. болан – «олень», диал. – «лось», чув. пăлан – «олень», «лось», алт., хак. булан, ойр., тув., казах. булан – «лось». Ср. из тюрк. языков кабард. бланэ – «пошый», чечен. булан – «зубр»; мар., удм. диал. булан, былан – «олень», «лось», венг. bőleny – «бизон»; русск. буланый – «масть лошади: светло-желтый (обычно в сочетании с черным ховстом и гривой)», «о масти других животных, об оперении птиц: с желтизной разных оттенков»

Единица пистер в вост. диал. имеет значение «корзина»; в срд. диал. печтер – «лукошко, кузовок из лубка». В татарском языке и в его говорах зафиксированы ещё и другие фонетические и семантические варианты этого слова (биштәр, печтәр, печтер, пичтәр). Башк. диал. бистеркә – «корзина, плетенная из ивы», пистер «плетеный сундук». Т.Х. Хайрутдинова слова биштәр, печтәр, печтер, пичтәр относит к русск. пестерь 

Татары в процессе многовекового развития на территории Урало-Поволжья вступали в интенсивные и длительные экономические и культурные взаимоотношения с угро-финнами, прежде всего с удмуртами, марийцами и мордвой, что нашло отображение в словарном составе этих языков.

В татарском литературном языке финно-угорских заимствований начитывается около трех с половиной десятков слов. В совокупности с заимствованиями в диалектах их около 300. Татарские говоры среднего диалекта интенсивнее контактировали с периферийно-южными говорами удмуртского языка: более 100 слов определяются как заимствования из удмуртского языка, большинство из которых зафиксировано в нукратовском говоре этого диалекта. Примечательно, что ни одно из этих заимствований не употребляется в татарском литературном языке.

Приведенные в качестве примеров в рамках данной публикации лексемы-заимствования имеют локальное функционирование, сферы употребления которых различны: одни слова характерны для нескольких говоров, другие – функционируя лишь в определенном регионе. Фиксация того или иного слова в словарном составе языка зависит, прежде всего, от особенностей этнолингвистического контакта отдельной группы татар с тем или иным финно-угорским народом. Предполагаем, что языковое сознание воспринимало заимствования как передачу информации о совпадающем рефлексивном опыте носителей языка. Рефлексивный акт при заимствовании может быть вызван различными параметрами усваиваемого языковой системой слова – и языковыми его характеристиками, и денотативной отнесенностью, и стандартным для речевой общности отношением к обозначаемому им явлению или факту, и другими его особенностями. На уровне семантической адаптации формируется «определенность значения, происходит дифференциация значений и их оттенков между заимствуемым словом и существующей в языке исконной лексики»

Семантическая адаптация рассмотренных финно-угорских заимствований в Среднем Поволжье и Приуралье иллюстрирует их приспособления к сложившейся системе значений языка-реципиента или трансформы в языке-доноре. Заимствования, как правило, вызваны либо необходимостью восполнить пробел в словаре, либо возможностью добавить семантический эквивалент. Тем не менее анализ рассмотренных единиц убеждает в том, что этот процесс не всегда целенаправлен, логичен и эффективен: «случайные» заимствования могут отвергаться словарем; другим удается укорениться при семантической адаптации.

Безусловно, в восточном диалекте татарского языка присутствует целый лексический пласт финно-угорских заимствований. В научной литературе по сопоставительному языковедению указывается на то, что в среднем и западном диалектах удельный вес финно-угорских заимствований среди иноязычной татарской лексики небольшой. Эта особенность характерна и для восточного диалекта, в котором указанные языковые единицы служат не только для номинации новых предметов и явлений, экономии языковых средств, точности и экспрессивности выражения, но и для выполнения стилистических функций, добавляют в тюркские языки (через них и в русский язык) синонимы, придавая им семантическую вариативность, в некоторых контекстах и экспрессивную окраску.

Рассмотренные в рамках статьи отдельные лексемы встречаются во всех трех диалектах татарского языка. Не исключается тот факт, что некоторые лексические единицы попали в восточный диалект через носителей среднего и западного диалектов, участие которых в формировании отдельных групп сибирских татар общеизвестно. В перспективе более детализированное и углубленное рассмотрение данного вопроса с опорой на широкий лексикографический материал даст возможность определить специфику формирования лексики восточного диалекта татарского языка.

Авторы приходят к выводу о том, что присутствие финно-угорских единиц в татарском языке определяется как лингвистическими параметрами, направленными на раскрытие механизмов адаптации, так и этносоциальными, дающими возможность показать глубину культурно-исторических контактов носителей языков. Этносоциолингвистический механизм вхождения единиц из финно-угорского языка-источника в татарский язык-реципиент идентичен в своей основе особенностям процесса заимствования в других языках, и такие единицы можно исследовать с точки зрения приведшей к ним интерференции в аспекте фонологической, грамматической и семантической адаптации в принимающем лексемы языке.

Традиционному пониманию заимствования как проникновения элементов одного языка в другой авторы предлагают объяснение ему как создания собственными средствами языка своих элементов посредством творческой имитации, приблизительного копирования или структурного моделирования.

Этносоциолингвистическая адаптация элементов из финно-угорского языка-источника в татарском языке-реципиенте являет собой процесс переноса языковой единицы, которая приживается на всех языковых уровнях. Результаты языкового воздействия можно представить условной шкалой – от полной интеграции до частичного и / или полного несовпадения языковых элементов.

Общие используемые условные сокращения: букв. – буквально, диал. – диалектный, досл. – дословно, ист. – исторический, лит. – литературный.

Названия диалектов, говоров и подговоров татарского языка, используемых в статье: крш. – кряшенские говоры (тат.), сиб. тат. – восточный диалект (тат.), средн. диал. – средний диалект (тат.);

говоры восточного диалекта: тобол.-ирт. − тоболо-иртышский диалект, заболт. − заболотный говор, тар. − тарский говор, теврз. − тевризский говор, тобол. − тобольский говор, тюмен. − тюменьский говор. том. − томский диалект, калм. − калмакский говор, орс. − орский говор, эушт. – эуштинский говор;

названия других языков, диалектов и их говоров: аз. – азербайджанский язык, ай. – айский говор (башк.), алт. – алтайский (ойротский) язык, араб. – арабский язык, башк. – башкирский язык, булг. – булгарский язык, бур. – бурятский, в.-тюрк. – восточно-тюрские языки (диалекты), венг. – венгерский, дем. – демский говор (башк.), каз. – казахский, калм. – калмыкский, караим. – караимский, кбалк. – карачаево-балкарский, кирг. – киргизский, ккалп. – каракалпакский, коми. – коми язык, коми.-перм. – коми-пермяцкий язык, ктат. – крымско-татарский, кумык. – кумыкский, кызыл. – кызылский говор (башк.), мар. – марийский, мар.г. − горное наречие марийского языка, мар.л. – луговое наречие марийского языка, монг. – монгольский, морд. – мордовские (эрзя и мокша) языки, морд. м. − мокшанский язык (мокша), морд. э. − эрзянский язык (эрзя), ног. – ногайский язык, орнб. – говоры Оренбургской обл. (русск.), перм. – пермский говор (русск.), русск. – русский, ср.-монг. –средн. – средний говор (башк.), тат. – татарский, телеут. – телеутский, тоб. – тобольский, тув. – тувинский, тур. – турецкий. туркм. – туркменский, тюрк. – тюркский, удм. – удмуртский, узб. – узбекский, уйг. – уйгурский, хак. – хакасский, хант. – хантыйский, чув. – чувашский, эвенк. – эвенкийский, якут. – якутский.