THE AUTHOR AND THE HERO IN «A GENTLE CREATURE»

DOI: https://doi.org/10.23670/IRJ.2022.120.6.077

АВТОР И ГЕРОЙ В РАССКАЗЕ «КРОТКАЯ»

Научная статья

Мехтиев В.Г.^1, *, Лоншакова В.М.²

¹ ORCID: 0000-0001-9071-6528;

¹Тихоокеанский государственный университет, Хабаровск, Россия;

²Гимназия № 7, Хабаровск, Россия

*Корреспондирующий автор (mextiev[at]mail.ru)

Аннотация

В статье, на примере рассказа Ф.М. Достоевского «Кроткая», выявляется авторское пространство в его взаимодействии с «внутренним» пространством героя. Вопрос о присутствии автора в художественном произведении, с давних пор находящийся в центре внимания филологов, по-прежнему представляется непростым. Особенно когда он выдвигается на первый план в связи с текстами, в которых повествование строится от первого лица. Тема, раскрытая в работе, хотя и не считается новаторской, все же заслуживает интерес – в аспекте «собирания» в некую систему и углубления филологических подходов к осмыслению пространственной формы автора и героя в текстах, построенных по принципу перволичного повествования. Внимание уделяется хронотопическим точкам «встречи» автора и героя – приемам описания интерьера, а также «порога», свидетельствующим о наличии в рассказе двойной точки зрения и двойной повествовательной памяти.

Ключевые слова: Достоевский, кругозор, окружение, интерьер, автор, герой, пространство.

THE AUTHOR AND THE HERO IN «A GENTLE CREATURE»

Research article

Mekhtiev V.G.^1, *, Lonshakova V.M.²

¹ORCID: 0000-0001-9071-6528;

¹ Pacific National University, Khabarovsk, Russia;

² Gymnasium №7, Khabarovsk, Russia

*Corresponding author (mextiev[at]mail.ru)

Abstract

On the example of the story by F.M. Dostoevsky «A Gentle Creature», the article reveals the author’s space in his interaction with the «inner» space of the hero. The issue of the author’s presence in fiction, which has long been the focus of attention of philologists, remains a complicated one. Especially when it is highlighted in texts with a first-person narrative. The topic elaborated on in the work, although not considered innovative, still deserves attention – in the aspect of «gathering» in a particular system and deepening the philological approaches to understanding the spatial form of the author and the hero in the texts built on the principle of a first-person narrative. Attention is paid to the chronotopical points of «meeting» of the author and the hero – devices of interior description, as well as «threshold» symbolizing the presence of a double point of view and a double narrative memory in the story.

Keywords: Dostoevsky, outlook, surroundings, interior, author, hero, space.

Вступление

Известно, что формы повествования становятся разнообразными и многовекторными в эпоху реализма. В это время особый статус получает персонажное повествование как важнейшее в раскрытии психологии и самосознания героя. В русской литературе повествование от первого лица, где, по мнению отечественного литературоведа, «присутствие „автора” минимизируется, нарратор маскирует свою функцию рассказывания, переносит точку зрения в один или последовательно в несколько персонажей» [5, С. 47], – имеет давнюю историю. Этот потенциал реалистической прозы был реализован еще Пушкиным в его «Повестях Белкина», «Капитанской дочке»; принципы творчества Пушкина были углублены в «Герое нашего времени», в свою очередь, оказавший существенное влияние на прозу второй половины Х1Х века. Достаточно назвать «Дневник лишнего человека» И.С. Тургенева, «Записки из подполья» Ф.М. Достоевского, да и все зрелые творения этого писателя, где, по известному мнению, читатель видит «хор голосов», сложное диалогическое взаимодействие «говорящих» субъектов.

 

Теоретические подходы к анализу пространства героя и автора

Перволичная форма строения текста многогранна, многообразны и связи между рассказчиком и автором. Рассказчик, например, может и не быть непосредственным участником сюжетного действия; здесь, как отмечал Б.О. Корман, он совпадает с повествователем, вступает в особые «пространственные и временные отношения» с изображенным миром [6, С. 53]. Такой рассказчик действует по принципу отбора, заботится о том, чтобы композиционно организовать описание. Автор внимателен к средствам языкового выражения, ставит задачу «комбинации и языкового оформления отдельных слов персонажа» [15, С. 43]. Но рассказчик нередко претендует на то, чтобы сформировать «своей личностью весь текст»; это тот случай, когда «для автора и читателя объектом становится и сам субъект речи» [7, С. 33–34]. Такого рассказчика или нарратора В. Шмидт назвал диегетическим – это активный нарратор, который выступает в повествовании и как его субъект, и как объект. Он связан с текстом двояко – выполняет функцию повествователя и одновременно является героем повествуемой истории [15, С. 46–51]. Так создается «объективное художественно-смысловое ядро» образа [10, С.20].

Мысли М.М. Бахтина об авторе и герое автобиографии, с некоторыми оговорками, также могут быть отнесены к форме повествования от первого лица. Ученый писал, что в автобиографии автор словно раздваивается. С одной стороны, он предстает в его внутритекством воплощении и выступает в качестве конструктивного принципа произведения, оформляет его композиционно, а с другой – то, о чем рассказывается в тексте, автором не является. По мнению Бахтина, «автор есть момент художественного целого и как таковой не может совпадать в этом целом с героем, другим моментом его. Персональное совпадение «в жизни» лица, о котором говорится, с лицом, которое говорит, не упраздняет различия этих моментов внутри художественного целого» [3, С. 87]. В перволичном повествовании автор «не вмешивается в событие как непосредственный участник его», занимает «позицию вне события, как созерцатель, незаинтересованный», но имеющий собственный взгляд и собственное понимание «ценностного смысла совершающегося». Автор становится «активным в форме», получает право «извне объединять, оформлять и завершать событие». И в этом смысле единство произведения обеспечивается не совокупностью изображенных предметов и событий, а единством «обымания, охватывания предмета и события» [2, С. 33, 59, 58, 64].

В понимании Бахтина возможно «двоякое сочетание мира с человеком: изнутри его – как его кругозор, и извне – как его окружение». Ученый считал, что «словесный пейзаж», «описание обстановки», «изображение быта» и т.д. нельзя рассматривать исключительно как «моменты кругозора действующего, поступающего сознания человека». Эстетически значимое событие свершается там, где предмет изображения «обращен вне себя, где он существует ценностно только в другом и для другого, причастен миру, где его изнутри самого себя нет» [3, С. 88].

Теория кругозора и окружения героя, созданная Бахтиным, в науке о литературе связывалась с понятием «точка зрения». Выделяют внутреннюю точку зрения – повествование от первого лица, где изображенный мир максимально укладывается в кругозор персонажа; и внешнюю точку зрения, дающую простор авторскому всеведению, наделяющую его высшим сознанием. Внешняя точка зрения обладает подвижностью, через нее достигается множественность восприятия и эмоционально-смысловой оценки предмета. Н.Д. Тамарченко писал, что «точка зрения в литературном произведении – положение «наблюдателя» (повествователя, рассказчика, персонажа) в изображенном мире». Точка зрения, «с одной стороны, определяет его кругозор – как в отношении «объема», «так и в плане оценки воспринимаемого; с другой – выражает авторскую оценку этого субъекта и его кругозора» [11, С. 386]. На основании сказанного можно сделать вывод о том, что границы, проходящие между пространственными формами автора и героя, заодно и границы между их точками зрения характеризуются подвижностью, разностью ценностной направленности.

Повествование от первого лица предполагает присутствие в нем двойной точки зрения. Автор совмещает два плана изображения: он созерцает мир глазами персонажа и глазами собственно автора, без чего невозможно эстетическое завершение творческого акта. Относительно анализа функций различных точек зрения в повествовании от первого лица плодотворен и подход, который использовал Б.А. Успенский. Имеется в виду его понимание «точки зрения», позволяющее исследовать различные планы изображенного мира, благодаря чему в тексте художественного произведения формируются композиционные уровни в соотношении с оценочной позицией автора [12]. При таком подходе обнаруживается, что автор занимает позицию «межмирности». Находится на границе, которая легко пересекается: он в одно и то же время пребывает в мире повествования, где перевоплощается в героя-рассказчика, и в мире объективного повествователя, созерцающего то же, что и герой-рассказчик, но с точки всевидящего автора. Если перенести это и предыдущие тезисы на рассказ «Кроткая», в частности, на такие категории, как «внутреннее» пространство героя/смысловое пространство автора, то можно убедиться, что в этом произведении герой и автор, включенные в контекст одних и тех же предметных явлений, наделяют их противоположными ценностными характеристиками. В конечном итоге, авторская память, в отличие от памяти персонажа, приобщает изображенный мир к духовной вертикали, что недоступно герою.

 

Смысловое пространство героя и автора в рассказе «Кроткая»

В настоящей статье ставится задача углубления методологических приемов, разработанных учеными, в их применении к фантастическому рассказу «Кроткая» (1876). Своеобразие и сложность этого произведения, как было отмечено, заключается в том, что в нем повествование строится от первого лица (исключая предисловие). Образ автора в рассказе завуалирован. Но можно убедиться, что принцип двойной точки зрения, пусть и не так явно, работает и в произведениях подобной композиции, где существует определенная сложность в формальном разграничении героя и автора.

В исследованиях о Достоевском неизменно акцентируются категории времени и пространства. Это и не случайно, так как они представляют в его прозе сложноорганизованную, многоуровневую структуру. Хронотопическая система Достоевского была осмыслена в разных аспектах. Действительно, предмет Достоевского – это живой, говорящий символ, который никогда не бывает случайным, язык и значение которого должен понять сам читатель. Пространство у писателя – это не просто фон действия, оттеняющий происходящее. Оно своеобразное зеркало событий и психологических состояний. Но пространство у Достоевского не является безличным, оно, в соответствии с замыслом писателя, как правило, распределяется между героем и автором, подчиняется определенным эстетическим принципам. Является выражением кругозора, окружения и ценностного сознания героя, с одной стороны, и автора, благодаря чему один и тот же предмет раскрывается с разных, порой противоположных планов.

Об этой стороне художественного мира Достоевского, вслед за Бахтиным, убедительно высказался Ж. Катго. По мнению ученого, роман Достоевского – это текстовое поле «двойной свободы», «живой и плодотворной антиномии», что, впрочем, не противоречит «полифонической структуре» и смысловой незавершенности его произведений. С одной стороны, «повествование, обладающее фабулой, интригой, эпилогом, то есть завершением», а с другой, проза Достоевского представляет «источник также и двух различных форм, воплощающих время: время героя, то есть время, «прожитое изнутри», и время, создаваемое автором, воспринимаемое читателем и очень часто комментируемое рассказчиком, то есть время динамики романа, то, что обычно называют ритмом». В результате «пространство у Достоевского имеет своим источником ту же двойную свободу», оно «включает в равной мере восприятие героя и автора» [5, С. 43, 48]. Наблюдения исследователя, не нашедшие, к сожалению, развитие в работах о Достоевском, позволяют более глубоко проникнуть в структурные принципы его повествования. Пространственные образы героя и автора – тема, чрезвычайно важная для понимания почерка писателя, интересна еще и тем, что побуждает к постановке целого ряда вопросов. Как развести, разграничить пространство героя и пространство автора в перволичном повествовании? Какова диалектическая взаимосвязь между пространственными образами автора и героя в произведениях, построенных по принципу рассказа от первого лица?

Используя понятие, введенное Ж. Катто и применяя его к рассказу «Кроткая», пространство героя здесь можно определить как «пространство-пейзаж», а пространство автора как «пространство-декорацию». Что определяет декорацию? В первую очередь, это все пространство, присутствующее в произведении. Это пространство подобно сценическому. Здесь чуть ли не каждая подробность напоминает театральные подмостки: обнаженность сцены, персонажи, размещенные с геометрической точностью; декорация, выделяющаяся конкретным схематизмом, строгим реализмом, обнаженным до предела. Это и интерьер жилого помещения, и характеристика уличного пространства; схема, эскиз, оттеняющий главного персонажа действия.

В связи с «внутренним» пространством героя в рассказе уместно использование и такого понятия, как «среда». Этимологически слово «среда» восходит не только к «середине», но и к «сердцу». Считается, что лексема «среда» заимствована из старославянского «сердце» [14, С. 424]. А в словаре С.И. Ожегова понятие «среда» рассматривается как «окружение, совокупность природных условий, в которых протекает деятельность человеческого общества» [9]. Таким образом, в один синонимический ряд становятся слова «среда» – «окружение» – «сердце». Средой героя рассказа можно назвать социально-бытовую обстановку, которая освоена им. Если окружение персонажа – весь мир и предметы, рукотворные и нерукотворные, то его «средой», вероятно, будет являться фрагмент его окружения, к которому герой испытывает эмоциональную привязанность. Это: пространство его жилья, привычные и дорогие ему вещи и предметы, а также освоенные им детали мира, находящиеся за порогом его дома.

В рассказе «Кроткая» роль эмоционально активной среды выполняют квартира героя, небольшая площадка перед его домом, офицерский буфет. Если подробного описания последних элементов в тексте нет, то интерьер – это достаточно четкая схема: «Квартира – две комнаты: одна большая, где отгорожена и касса, а другая – тоже большая, наша комната, общая, тут и спальня. Мебель у меня скудная; даже у теток была лучше. Киот мой с лампадкой – это все в зале, где касса; у меня же в комнате мой шкаф и в нем несколько книг и укладка, ключи у меня; ну, там постель, столы, стулья» [4, С. 400].

Описание дано с точки зрения самого героя, однако несет в себе значение и пространства автора, у него свои строго определенные функции, главная из которых – объективно охарактеризовать персонажа. Из описания видно, что герой занимается сужением денег под проценты и что это для него, пожалуй, главное в жизни занятие. Ни о чем он не говорит так часто, как о кассе. Даже на расположение киота (знак духовных интересов человека) он указывает посредством ссылки на кассу. Многие предметы интерьера даны именно в их пространственном соотношении с кассой. Второй вывод, который можно сделать из описания интерьера, – эгоцентризм героя: предмет он характеризует как «мой» или указывает на принадлежность вещи к своей персоне – «у меня». И, наконец, можно заключить, что герой беден, и, как следствие, бережлив: в его квартире нет и не может быть ненужных вещей, да и мебель представлена самая необходимая. Так Достоевский с помощью декорации-среды создает социальный и психологический портрет героя.

Пространство, в котором существует герой, является его переживанием в прямом и глубоком смысле этого слова. Ведь герой Достоевского видит мир в рамках своих действий, оценивает окружающее, отталкиваясь от своего собственного ощущения. Герой волен двигаться, перемещаться в пространстве, но взгляд его всегда задерживается только на тех предметах и существах, которые непосредственно связаны с его размышлениями, с его личными интересами. Он организует свою среду с помощью памяти. Таким образом, это не все пространство, изображаемое в произведении, но лишь те его элементы, которые «прожиты» персонажем, глубоко прочувствованы, пропущены им через собственное сознание; они на уровне бессознательного вызывают устойчивые ассоциации. Вещи, упоминаемые однажды, сначала создают пространство-декорацию. Упоминаемые многократно, они становятся вещным лейтмотивом, в котором уже преобладает психологическое и психическое начало героя, в то время как пространство автора указывает лишь на внешний, социальный статус. Так, постепенно концентрируясь, углубляясь, пространство автора отграничивается от пространства героя. Таким образом, форма построения рассказа обнаруживает различные оценки – оценку персонажа и объективную точку зрения автора, которая дается на границе изображаемого мира. Если точка зрения персонажа предполагает «прямые», социально-характерные этические оценки, то авторская оценка отражается в художественной форме. Учитывая, что именно «образные оценки суть собственно эстетические», то можно говорить об их принадлежности «автору произведения» [13, С. 14].

Пространство упомянутого интерьера углубляется психологически за счет многократного названия в дальнейших главах рассказа таких предметов, как «особый стол», «железная кроватка» с ширмой, купленные жене; или коврик, по которому Кроткая «щелкает правым носком», «ножкой бьет» [4, С. 403, 406, 409, 418, 402, 407, 395, 396]. Эти предметы и приметы, «выхвачены» из общей декорации потому, что вызывают у героя определенный образ – образ жены. Они, «прожитые» и прочувствованные, получили статус лейтмотива повествования и стали непосредственно пространством героя. Даже скользящий, поверхностный, потерянный взгляд его на эти вещи заставляет заново испытать чувства, оставшиеся в прошлом.

В роли лейтмотива выступает в рассказе образ порога с его аналогами – ключевой в художественном мире Достоевского. М.М. Бахтин так обозначил его: «Верх, низ, лестница, порог, прихожая, площадка получают значение «точки», где совершается кризис, радикальная смена, неожиданный перелом судьбы, где принимаются решения, преступают заветную черту, обновляются и гибнут. Действие в произведениях Достоевского и совершается преимущественно в этих точках» [1, С. 191].

Герой «на пороге» – это герой ищущий, сомневающийся, решающийся. Именно «на пороге» делается предложение руки Кроткой. Именно «на пороге» Кроткая решает, что для нее лучше – брак с «соседним толстым лавочником или с ростовщиком?». «А кто был для нее тогда хуже – купец или закладчик, цитирующий Гете? Это еще вопрос!». Рассказывая о сватовстве, герой как бы невзначай, случайно, в потоке мыслей и слов употребляет семь раз заветное словосочетание «у ворот» [4, С. 386, 388]. В банальной бытовой тавтологии видится использование писателем приема саморазоблачения. Герой переживает кризисное состояние «на пороге», практически сам того не осознавая, и заставляет пережить такое же состояние героиню. Вот оно – углубленное пространство-пейзаж, объемное и психологически наполненное, по сравнению с плоскостным, «сценически обнаженным» пространством-декорацией.

Похожая ситуация наблюдается и в сцене возле ворот дома после самоубийства Кроткой: «Когда я в ворота вошел, она была еще теплая. Главное, они все глядят на меня. Сначала кричали, а тут вдруг замолчали и все передо мною расступаются и <...> она лежит с образом. Я помню, как во мраке <...> помню только того мещанина: он все кричал мне, что “с горстку крови изо рта вышло, с горстку, с горстку!” и указывал мне на кровь тут же на камне». И снова на передний план выступают образы, создающие объемное, изнутри воспринимаемое, психологизированное пространство героя, выхваченное сиюминутно из пространства автора, которое наполнено обезличенной толпой. И даже карнавальный символ толпы в этом отрывке приобретает оттенок вещности, словно «толпа в воротах» [4, С. 416, 415] – это совокупность предметов, а не людей. Что опять же не случайно, ведь изображая такое пространство, Достоевский наделяет его определенной функцией, а именно – показывает город унификатор безликой массы, город, жители которого – обобщенные, усредненные типы. Таким образом, писатель решает сразу несколько эстетических задач в рамках одного эпизода.

Интересен заключительный отрывок: «О, природа! Люди на земле одни – вот беда! «Есть ли в поле жив человек?» – кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается. Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце и – посмотрите на него, разве оно не мертвец? Все мертво, и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом них молчание – вот земля! «Люди, любите друг друга» – кто это сказал? Чей это завет? Стучит маятник бесчувственно, противно. Два часа ночи. Ботиночки ее стоят у кровати, точно ждут ее ... Нет, серьезно, когда ее завтра унесут, что же я буду?» [4, С. 419].

Пространство автора бесконечно. Оно вышло за пределы квартиры героя, за пределы Петербурга. Оно есть вся земля, сама вселенная. Но герой не прожил эту вселенную. Ему, по большему счету, все равно, что творится на земле в целом. Зачем ему огромный мир, когда ему в комнате одиноко. Он словно богатырь в поле, словно Христос в пустыне... Герой пропустил через свое сознание эту свою маленькую пустыню – ту комнату, в которой на столе лежит Кроткая – «то, что всего дороже» [4, С. 419]. Он сполна прочувствовал кроватку, ботиночки – это его пространство: маленькое, с точки зрения вечности и бесконечности, но неописуемо глубокое, огромное и пустое.

Выводы

Подытоживая наблюдения, следует отметить, что пространство автора и пространство героя – это не противопоставленные замыслом писателя два полюса мира, две изолированные и замкнутые в себе системы. Они, безусловно, выполняют разные функции: среда, декорация создают социальный пласт повествования, одновременно они являются знаками «внутреннего» пространства героя; автор же выступает в рассказе как художественная функция, благодаря чему над образом мира, проживаемом перволичным повествователем, вырастает образ мира автора. На границе «внутреннего» пространства героя и всеобъемлющего смыслового пространства автора формируется глубинная социально-этическая и художественно обобщенная идея о ценности существования человека, его месте в мире, его жизни и смерти. Пространства двух уровней сходятся в общей точке. Они не могут существовать обособленно по той причине, что порождают друг друга, тесно взаимодействуют.

Конфликт интересов Не указан.

Conflict of Interest None declared.

Списоклитературы / References

1. Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 6. Проблемы поэтики Достоевского, 1963. Работы 1960-1970-х гг. / М.М. Бахтин. – Москва: Русские словари. Языки славянской культуры. 2002. – 341 с.
2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет / М.М. Бахтин. – Москва : Художественная литература, 1975. – 504 с.
3. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. – Москва : Искусство, 1979. – 424 с.
4. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 10 т. /Ф.М. Достоевский. – Москва : Художественная литература, 1957. – Т. 10. – С. 378–419.
5. Катто Ж. Пространство и время в романах Достоевского / Ж. Катто // Достоевский Ф.М. Материалы и исследования. – Ленинград : Наука, 1978. – С. 41–54.
6. Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения / Б.О. Корман. –Москва : Просвещение, 1972. – 113 с.
7. Корман Б.О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов / Б.О. Корман.// Корман Б.О. Избранные труды. Теория литературы / Ижевск, 2006. С.– 314 –335.
8. Манн Ю. Об эволюции повествовательных форм (вторая половина XIX века) [Ontheevolutionofnarrativeforms (thesecondhalfoftheXIXcentury)] / Ю. Манн // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. – 1992. – Т. 51. – № 1. – С. 40–59.
9. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка: 100000 слов, терминов и выражений / С.И. Ожегов;под ред. Л.И. Скворцова. 28-е изд., переработанное. – Москва : Мир и Образование, 2014. –С. 1776–1777.
10. Прозоров В.В. Автор / В.В. Прозоров // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины / Под ред. Л.В. Чернец. –Москва : Высшая школа, 2000. – С. 11–21.
11. Тамарченко Н.Д. Точка зрения / Н.Д. Тамарченко // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. – Mосква: Высшая школа, 2004. – С. 379–389.
12. Успенский Б.А. Поэтика композиции / Б.А. Успенский.–Санкт-Петербург: Азбука, 2000. –С. 100–138.
13. Фуксон Л.Ю. Толкования: сборник статей / Л.Ю. Фуксон. –Москва: Берлин: Директ-Медиа, 2014.– 259 с.
14. Шанский Н.М. Краткий этимологический словарь русского языка. Пособие для учителей. Изд. 2-е, исправленное и дополненное / Н.М. Шанский и др.; под редакцией С.Г. Бархударова / Москва : Просвещение, 1971. – 542 с.
15. Шмид В. Нарратология / В. Шмидт.– Москва : Языки славянской культуры, 2003. – 312 с.

Список литературы на английском языке / ReferencesinEnglish

1. Bahtin M.M. Sobraniesochinenij. T. 6. ProblemypojetikiDostoevskogo, 1963. Raboty 1960-1970-h gg [Collected works. Vol. 6.] / M.M. Bahtin. – Moscow : Russkieslovari. Jazykislavjanskojkul'tury. 2002.– 341 p. [in Russian]
2. Bahtin M.M. Voprosyliteraturyijestetiki. Issledovanijaraznyh let [Questions of literature and aesthetics. Researches of different years] / M.M. Bahtin. –Moscow : Hudozhestvennajaliteratura, 1975.– 504 p. [in Russian]
3. Bahtin M.M. Jestetikaslovesnogotvorchestva [Aesthetics of verbal creativity] / M.M. Bahtin.– Moscow : Iskusstvo, 1979. –424 p. [in Russian]
4. Dostoevskij F.M. Sobraniesochinenij: v 10 t. [Collected works: in 10 vol.] /F.M. Dostoevskij. –Moscow : Hudozhestvennajaliteratura, 1957. – 10.– Pp. 378–419. [in Russian]
5. Prostranstvoivremja v romanahDostoevskogo [Space and time in Dostoevsky's novels] / Zh. Katto // Dostoevskij F.M. Materialyiissledovanija. –Leningrad : Nauka, 1978. –P. 41–54. [in Russian]
6. Korman B.O. Izuchenietekstahudozhestvennogoproizvedenija [Studying the text of a work of art] / B.O. Korman.– Moscow : Prosveshhenie, 1972. –113 p. [in Russian]
7. Korman B.O. Celostnost' literaturnogoproizvedenijaijeksperimental'nyjslovar' literaturovedcheskihterminov [The Integrity of a Literary Work and an Experimental Dictionary of Literary Terms]/ B.O. Korman // Korman B.O. Izbrannyetrudy. Teorijaliteratury.– Izhevsk, 2006. – 314 –335. [in Russian]
8. Mann Y. Ob evolyuciipovestvovatel'nyh form (vtorayapolovina XIX veka) [On the evolution of narrative forms (the second half of the XIX century)] / YU. Mann // Izvestiya AN SSSR. Ser. literaturyiyazyka.–– Vol. 51.–№ 1.– P. 40–59.
9. Ozhegov S.I. Tolkovyjslovar' russkogojazyka: 100000 slov, terminovivyrazhenij [Explanatory dictionary of the Russian language] / S.I. Ozhegov; ed. by L.I. Skvorcova.– Moscow : Mir iObrazovanie, 2014.–1776–1777. [in Russian]
10. Prozorov V.V. Avtor [Author] / V.V. Prozorov // Vvedenie v literaturovedenie. Literaturnoeproizvedenie: osnovnyeponjatijaiterminy / ed. by L.V. Chernec.– Moscow : Vysshajashkola, 2000.– 11–21. [in Russian]
11. Tamarchenko N.D. Tochkazrenija [Point of view] / N.D. Tamarchenko // Vvedenie v literaturovedenie. Literaturnoeproizvedenie: osnovnyeponjatijaiterminy.– Moscow : Vysshajashkola, 2004.– 379–389. [in Russian]
12. Uspenskij B.A. Pojetikakompozicii [Poetics of composition]/ B.A. Uspenskij.–Saint-Petersburg: Azbuka, 2000.Saint-Petersburg Pp. 100–138. [in Russian]
13. Fukson L.J. Tolkovanija: sbornikstatej [Interpretations: a collection of articles] / L.J. Fukson.– Moscow : Berlin: Direkt-Media, 2014. –259 p. [in Russian]
14. Shanskij N.M. Kratkijjetimologicheskijslovar' russkogojazyka. Posobiedljauchitelej[Brief etymological dictionary of the Russian language] / ed. by S.G. Barhudarova / N.M. Shanskij. –Moscow : Prosveshhenie, 1971.– 542 p. [in Russian]
15. Shmid V. Narratologija [Narratology] / V. Shmidt. –Moscow : Jazykislavjanskojkul'tury, 2003. –312 p. [in Russian]