THE COMIC IN THE INTERPRETATION OF THE SLAVOPHILE CRITICS

КОМИЧЕСКОЕ В ТОЛКОВАНИИ КРИТИКОВ-СЛАВЯНОФИЛОВ

Научная статья

Абалуева С.Н.*

ORCID: 0000-0003-4729-7035,

Тихоокеанский государственный университет, Хабаровск, Россия

* Корреспондирующий автор (abaluevasnezana[at]gmail.com)

Аннотация

В статье исследуется категория комического в ее преломлении во взглядах славянофилов, объединившихся вокруг журнала «Москвитянин». Особое внимание уделяется публикациям, посвященным прозе Н. В. Гоголя; именно вокруг произведений классика обострились вопросы, связанные с эстетической и социальной функциями сатиры и юмора в литературе. Ведущие сотрудники «Москвитянина» не согласились с Белинским, рассматривавшим произведения писателя с позиции «натуральной школы»; в творчестве Гоголя он видел образец, по которому формировались приемы данной школы, а сам Гоголь воспринимался им ее родоначальником. Славянофилы, в свою очередь, выступавшие от имени «эстетики по-русски» или «эстетики христианской» (С. П. Шевырев), стремились к созданию именно национальной эстетики, оценивали художественный мир Гоголя, акцентируя в его приемах комического духовные начала.

Цель статьи в том, чтобы выявить особенности понимания категории комического критиками-славянофилами, исследовать их понимание эстетической и социально-этической функций сатиры и юмора, взятые в их конкретном национальном выражении. Новизна работы определяется тем, что анализируются литературно-критические тексты, ранее мало привлекавшие внимание. Результаты проведенного исследования имеют важное значение для дальнейших исследований эстетических взглядов славянофилов, сущности комического в его национальном преломлении.

Ключевые слова: «Москвитянин», комическое, «натуральная школа», славянофилы, национальная эстетика, духовность.

THE COMIC IN THE INTERPRETATION OF THE SLAVOPHILE CRITICS

Research article

Abalueva S.N.*

ORCID: 0000-0003-4729-7035,

Pacific State University, Khabarovsk, Russia

* Corresponding author (abaluevasnezana[at]gmail.com)

Abstract

The article examines the category of the comic in its refraction in the views of the Slavophiles who united around the "Moskvityanin" magazine. Special attention is paid to publications that feature the prose of N. V. Gogol; It is around the works of this classical author that the issues related to the aesthetic and social functions of satire and humor in literature have become acute. The leading employees of Moskvityanin did not agree with Belinsky, who considered the writer's works from the position of a "natural school"; in Gogol's work, he saw a model according to which the methods of this school were formed, while Gogol himself was perceived by him as its originator. The Slavophiles, in turn, who spoke on behalf of "aesthetics in Russian" or "Christian aesthetics" (S. P. Shevyrev), sought to create a national aesthetic, evaluated the artistic world of Gogol, emphasizing spiritual principles in his comic techniques.

The purpose of this article is to identify the aspects of the understanding of the category of the comic by Slavophile critics, to explore their understanding of the aesthetic and socio-ethical functions of satire and humor in their specific national way of expression. The novelty of the research is determined by the fact it conducts an analysis of those literary and critical texts that previously attracted little attention. The results of the conducted research are of great importance for further research of the aesthetic views of the Slavophiles and the essence of the comic in its national refraction.

Keywords: "Moskvityanin", comic, "natural school", Slavophiles, national aesthetics, spirituality.

Введение

Истории славянофильского направления и взглядам его участников посвящено большое количество литературы. Формально появление славянофильства связывают с «Философическими письмами» П. Я. Чаадаева (1828-1830). Н. Бердяев считал, что П. Я. Чаадаев и В. С. Печерин «представляли у нас религиозное западничество, которое предшествовало самому возникновению западнического и славянофильского направления» [5, С. 68]. При разности позиций у западников и славянофилов их роднит философский универсализм, понимание бытия как целого. В обоих взглядах «был мечтательный элемент, они противопоставили свою мечту невыносимой николаевской действительности» [5, С. 71]. Идеалистический характер понятий этих двух направлений объясняет исход их воззрений: славянофилы погружаются в религию, западники – в социализм. Но у истоков, по мысли Бердяева, находится вера Чаадаева «в великую миссию России», «русская мессианская идея» [5, С. 68].

Славянофилы не отрицали западную цивилизацию, но они были полны желания создать «учение о своеобразии России и ее пути и хотели объяснить ее отличия от Запада» [5, С. 70]. Вопрос о будущем для славянофилов теснейшим образом связан с православием. В понимании А. С. Хомякова, например, в основании истории лежат «вера как движущее начало» «жизни народов» и идея «свободы и необходимости, духовности и вещественности» [16, С. 178]. В центре философии Хомякова – народ как носитель «христианской правды», «православного сознания». Русский народ сумел сохранить миросозерцание религиозного бытия, поэтому он – творец будущей истории. В трактовке будущего России идеалом выступает общность людей, связанных православной верой, провозглашающих единые духовные ценности, «гарантирующие духовную целостность личности, истинность познания, примирения в христианской любви, свободы каждого и единства всех» [16, С. 180].

Само общество, согласно славянофильской мысли, строится по типу семейных отношений, которые противопоставлены западному индивидуализму. Это – объединение людей, отказавшихся от своего эгоизма, своего рода нравственное множество, в котором личность не теряет себя, но отрекается от своей исключительности [16, С. 206]. В понимании славянофилов, русский человек цельный, в нем присутствует кротость и смирение, «одушевлённая любовью разумность», он способен на подвиг каждодневной духовной работы [16, С. 208]. Тип русского человека сложился посредством единства «ума» и «сердца», это «синтетический тип», когда ум и сердце существуют едиными интересами и целями [16, С. 83]. Отсюда отличительные черты славянофильского учения о познании. Для славянофильской теории познания характерен «гносеологический антирационализм»; это такое познание, которое можно назвать интуитивным, «сердечным» познанием. Возможны варианты: «творческий акт» по К. С. Аксакову, «сердечная мысль» по А. Григорьеву. Таким образом, у славянофилов «на первый план выступает не дискурсивное мышление, но интуитивное», «познание – сердцем» [16, С. 82]. «Гнозис» оказывается духовным и «как бы моральным познанием» [16, С. 84].

Идеи славянофилов об единстве «логики ума» и «логики сердца» в познании не могли оставаться без последствий для их эстетических взглядов. Они постоянно писали о необходимости соблюдения единства этического и эстетического в акте художественного творчества. Разум, который верует, достигает той цельности бытия, которую уже невозможно разложить на «составляющие этического и эстетического порядка» [16, С. 88]. «Художественное» мышление необходимо возвышается «до сочувственного согласия с верою» [9, С. 318]. Сотрудники журнала «Москвитянин» (1841-1856) и в более резкой форме критики, представлявшие журнал «Маяк» (1840-1845), рассматривали категории эстетического, художественного и духовного в их единстве. «Славянофилы проецировали на эстетику константы национального образа мышления, освещали ее со стороны духовной культуры» [13, С. 9]. В частности, С. П. Шевырев «призывал следовать традициям национальной эстетики и «эстетики христианской», дающим возможность подняться от эстетического любования красотой до ее духовного созерцания» [13, С. 29].

Однако идея создания новой эстетики не была лишена противоречий. От желания автора выразить этическую оценку, добавить поучительные и назидательные элементы страдала художественная сторона изображения. «Роль повествования как этического «события» отвергало его художественную значимость» [13, С. 52]. Поставив во главу угла воспитательную функцию произведения, художник отказывал себе в свободном творчестве. Славянофилы хотели «примирить искусство с религией», и более того, «примирить религию с жизнью» [16, С. 56]. Здесь они, как Белинский, были подвержены идее «искусствоцентризма», только с той разницей, что искусство, по их мнению, должно быть параллельно «христоцентричным»; стоит преодолеть в творчестве эгоизм, так сразу же станет возможно создание произведений, «утверждающих духовную красоту» мира; литература будет в состоянии духовно «преобразить современного человека» [16, С. 66]. Но впоследствии славянофилы пришли к мнению, что истины христианские невозможно донести в форме литературного творчества в полной мере. Внутренний мир личности художника и христианские идеалы не смогут совпасть полностью. Славянофилы недоработали свою концепцию воплощения духовной цельности в искусстве, признавая, что пока не могут ответить на вопросы о верных формах для «Русской мысли» и «Русского чувства» [17, С. 118].

В. А. Кошелев выделил в незавершенной эстетической картине славянофилов следующие моменты:

1) произведение искусства должно отвечать «требованиям простоты, естественности, непридуманности»;

2) отношения между художником и объектом изображения подразумевают отсутствие лишней «рассудочности»;

3) художник воспринимает мир «естественно» и «органично», с учетом диалектики «правды» и «лжи», обличая дурное в человеке и действительности, он должен обязательно указать на идеал;

4) «чистого» искусства не существует; художник всегда остается представителем народа и времени;

5) слово должно функционировать в произведении в его полноте охвата жизни, как было в античные времена, когда оно еще «не содержало субъективного человеческого начала», то есть слово должно выполнять только номинативную функцию;

6) «сюжет … имеет субъективное начало, всегда носит на себе печать авторского построения со всеми его погрешностями», поэтому сюжет – не главное в словесном искусстве, [10, С. 124, 145, 120, 123].

Для объективности повествования сосредоточенность на сюжетной интриге вредит. Писатель изображает действительность образно, а не логически. Интерес читателя должен сосредотачиваться не на конкретных частных коллизиях, а на образе, который вырисовывается всем произведением в целом. Так, в «Мертвых душах» Гоголя событийная сторона оказывается на периферии, важно то, что все произведение обобщенно выражает образ народа.

Славянофилы более крайних взглядов, как сотрудники журнала «Маяк», и более умеренных, собравшиеся вокруг журнала «Москвитянин», стремились создать «модели» «русской повести», «русского романа», где фабуле и сюжету отводилась служебная роль. Например, вступая в полемику с типом героя, созданным Лермонтовым в его романе, они, как правило, использовали элементы авантюрного сюжета, но рассказ о «герое времени» «включался в контекст ценностей «большого мира», куда не вписывалась авантюрная модель действия». Правда, как выяснено, «большой мир» пребывал в отвлеченной фантазии, его наличие допускалось в рассуждениях, диалогах героев, а не в предметно-изобразительном плане («божий мир», «божье небо», «святая земля», «наши обычаи») [13, С. 50]. Известны «русские повести», составленные на первый взгляд по канонам европейской литературы, по образцу распространенных в литературе сюжетных схем, но только с установкой на дальнейшую деканонизацию этих схем и выдвижения на первый план дидактического, «поучительного» начала. Если герой в сюжете подвергался «испытанию», то обязательно с позиции «принятого готового идеала». Пренебрежение сюжетом в привычном значении термина было связано с тем, что для славянофилов главное в художественном произведении – характер, который «не укладывается в его страсти, настроение и бытовые привычки. Если писатель ограничивается таким поверхностным рассказом, то сюжет его произведения фатально, без претензии на широкий охват действительности, движется от завязки к развязке – через цепь происшествий, приковывающих читателя» [13, С. 73]. Таким образом, подтверждается мысль, что в славянофильской эстетике «сюжет выполнял не столько функцию эстетического, сколько этического события» [13, С. 63].

Особое значение для славянофильской эстетики имело творчество Гоголя. И. А. Виноградов рассматривает позицию Гоголя как «убежденного славянофила-государственника» [7, С. 189]. На материале «Выбранных мест из переписки» исследователь доказывает, что Гоголь разделял и защищал положения славянофильства, но выступал против их оторванности от практической стороны русской жизни.

Таким образом, отечественные литературоведы освещали и изучали русское славянофильство в различных его аспектах. Без внимания не оставляли в том числе их эстетические представления, но вопрос о том, как они понимали категорию комического и каковы были истоки их полемики с представителями так называемой «западной эстетики», до настоящего времени не нашел должного освещения.

Комический «элемент» прозы Гоголя в толковании славянофильской критики 1840-х гг.

П. А. Вяземский, характеризуя литературную обстановку конца 1840-х гг., писал, что люди, провозглашающие свою приверженность западным учениям, именно в Гоголе старались найти «союзника и оправдателя себе»; они воспринимали его и как замечательного живописца, и как «обличителя народных недостатков и недугов общественных». Вяземский высказывается и о славянофилах, мечтающих о том, чтобы «мы шли к усовершенствованию своим путем, росли и крепли в собственных началах», и с недоумением отмечает: то, что они положительно оценивают картины, созданные Гоголем, «это для меня непостижимо» [8, С. 316].

Действительно, оба лагеря, западнический во главе с Белинским и славянофильский, понимали злободневность гоголевского творчества. Для Белинского бесценен вклад Гоголя в формирование реалистического метода, в создание приемов типизации и сатиры. В творчестве Гоголя критик видел начало нового направления в литературе, а именно «натуральной школы». Ю. Ф. Самарин, в свою очередь, указывал, что «натуральная школа» разработала свои основные положения, взяв за основу популярный в 40-х годах во Франции жанр физиологического очерка и обосновав актуальность этого жанра для русской литературы появлением мощного гоголевского таланта. «… Натуральная школа обязана происхождением своим Гоголю, с которым она имеет общего только содержание, у него заимствованное, и влиянию новейшей французской литературы. Она основана на двойном подражании, следовательно, лишена всякой самостоятельности и так же далека от действительности, как покойный романтизм» [15, С. 15]. В творчестве писателей «натуральной школы» Самарин не видит доброй цели. Если вспомнить социальную подоплеку литературы Франции, то ее задачи носили революционный характер: «возбуждение страсти» народных масс и желание «очернить настоящее, чтобы выставить в соблазнительном свете будущее» [15, С. 10]. Белинский, в свою очередь, не отрицал французские истоки «натуральной школы», акцентируя внимание именно на социальных задачах литературы. Он настаивал на том, чтобы «наша литература» не должна быть исключительно элитарной, основываться только на высоких образцах. В ней должны быть произведения беллетристического характера, из которых каждый мог бы почерпнуть знания о современных им общественных проблемах. Именно здесь для «натуральной школы» встает вопрос о большом значении гоголевской сатиры как средстве обличения социального уклада.

Славянофилы стремились обосновать значение гоголевской сатиры в ином ключе. Для них сатира предстает в качестве формы, за которой кроется содержание более высокого толка, нежели трактует его «натуральная школа». Не обличительной стороной силен юмор Гоголя, а сокрытым за ним духовным чувством. Самарин рассуждал о «литературном подвиге» Гоголя, который первый ввел в литературу изображение пошлого человека, но эта тема – не только следствие его наблюдательности, а итог собственных нравственных исканий. Гоголь «слабости, пороки и пошлость» почувствовал в себе самом, пропустил через собственную душу, и поэтому «имел право на обличение» [15, С. 10]. Но цели современных писателей физиологического жанра Самарину непонятны. Главным недостатком «натуральной школы» он считает карикатуры на народ. Если и есть необходимость в социальной функции литературы, то ею должно стать дело сближения читателя с народом. Писатели «не знают» простой народ и посредством сатирико-схематического изображения сами отвергают тех людей, на защиту которых должны были встать. Самарин общественную функцию литературы видит в пробуждении сочувствия образованных слоев к своему народу. Эта благая цель может быть воплощена только в «спокойном» изображении действительности, но сатира, будучи средством унижающего обличения, не может служить правдивому изображению русской действительности.

К. С. Аксаков в своей рецензии на «Мертвые души» так же, как и Самарин, пытался минимизировать роль сатиры. Он сближал поэму с жанром эпоса в его исконном понимании древними греками. «Мертвые души» отражают эпическую картину русского мира, в них изображена эпоха такой, какая она есть, и все произведение проникнуто мыслью о единстве национального духа. «В поэме Гоголя явления идут одне за другими, спокойно сменяя друг друга, объемлемые великим эпическим созерцанием, открывающим целый мир, стройно предстающий со своим внутренним содержанием и единством, с своею тайною жизни» [1, С. 78]. Интересную точку зрения по этому поводу высказал В. А. Кошелев: К. С. Аксаков переосмыслил функцию гоголевской сатиры, с опорой на поэму Гоголя он «выделил в литературе в качестве особой и единственно имеющей «поэтическое значение» комическую сторону» [10, С. 120]. В литературе комическое необходимо постольку, поскольку оно отражает «ложное положение всего общества» [10, С. 120]. Увидев в «Мертвых душах» образец древнего эпического (объективного) созерцания, Аксаков противопоставил поэму 1) художественным опытам романтической литературы и 2) «субъективности» «натуральной школы», особенно наглядно проявившейся, по его мнению, в сатирическом пафосе их произведений. «Юмор в наше время есть то, что необходимо сопровождает самое полное и спокойное созерцание поэта, <…> но это не тот юмор, который выдает, выставляет субъект, уничтожая действительность <…> но тот, который связует субъект и действительность, сохраняя и тот и другую…» [3, С. 90]. Писатели «натуральной школы» так и не смогли избавиться от своей негативной субъективности в отношении к русской действительности, когда как Гоголь в своем взгляде на обыденную жизнь возвышался над ней посредством юмора. Художник, считает Аксаков, должен быть свободен от практических целей, обязан перешагнуть через свои эмоции и интересы, оставаться беспристрастным и справедливым. Юмор же дан художнику в помощь – это средство, которое облегчает восприятие реальности.

Анализ высказываний славянофилов показывает, что проблема комического в литературе находилась под постоянным вниманием. Их понимание было концептуальным, продиктовано необходимостью обосновать национальное своеобразие русской литературы. Особенно интенсивно размышлял на эту тему С. П. Шевырев. Показательна его рецензия на поэму «Мертвые души», в которой он находил следующее противоречие: как художник, Гоголь использует «весь скарб низменной природы смешного», он смеется, а как человек, Гоголь – лирик, он грустит и плачет при виде «низменной» действительности [14, С. 56]. Но посредством творческой фантазии, имеющей духовное происхождение, эти противоречия примиряются в нем – цельном художнике. «Талант Гоголя был бы весьма односторонен, если бы ограничивался одним комическим юмором, если бы обнимал только одну низменную сферу действительной жизни, если бы личное (субъективное) чувство его не переливалось из яркого хохота в высокую бурю восторженной страсти и, если бы потом обе половины чувства не мирились в его светлой, творящей, многообъемлющей фантазии» [14, С. 63].

Но если две стороны находят согласие в Гоголе-творце, то в готовом произведении Шевырев вновь рассматривает противоборство юмора и фантазии: «…комический юмор препятствует творческой фантазии, способной возвыситься над субъективностью чувств поэта, свободно, полно и спокойно созерцать жизнь» [14, С. 64]. Примирительной силой здесь может быть только более глубокое и верное постижение действительности, как юмором, так и фантазией. Там, где автор в угоду сатирическому эффекту ушел от реальности, проявляются слабые места произведения. Шевырев настороженно относится к комическому в литературе, что имеет свою подоплеку. Европейские физиологические очерки давали яркие, в определенной степени карикатурные зарисовки на действительность и быт. Новые социальные задачи искусства отражались в сатирической литературе и графике. Появившееся в нашей литературе сборники «Физиология Петербурга» (1845) и «Петербургский сборник» (1846) воспринимались Шевыревым не как социальная сатира, а как карикатуры на поведение и быт, как зарисовки, изображающие реальность в заведомо искаженном виде. Шевырев предостерегал от низведения типического, характерного в жизни до карикатурности. «Комический демон иронии» видит в человеке одну плохую черту, преувеличивая ее до крайности [14, С. 71]. Шевырев считал, что в «Мертвых душах» можно выделить карикатурные, сугубо комические характеры. Однако там, где дается предыстория героя, характеры глубже и реалистичней, таковы Плюшкин и, конечно же, сам Чичиков. «Комический демон шутки иногда увлекает до того фантазию Поэта, что характеры выходят из границ своей истины <…> По большей части мы видим в них одну отрицательную, смешную сторону, полобхвата, а не весь обхват русского мира» [14, С. 71-73]. Именно в изображении только отрицательных сторон действительности Шевырев и его соратники видят односторонность «натурального» направления.

Уже отмечено, что Шевырев стоял на позициях создания «эстетики христианской» с ее национально-русской окраской. «Еще в начале XIX века в русской литературе укоренились понятия и представления об искусстве, имевшие западноевропейское происхождение, в чем не было ничего необычного. Русская эстетика была занята поиском универсального (интернационального) языка для объяснения художественных явлений. Она заимствовала язык интерпретации искусства, выработанный к тому периоду на Западе. Но уже в 1840-е гг. появились противники этого (преимущественно гегелевского) дискурса в теории искусства. С. П. Шевырев, чьи эстетические взгляды во многом сформировались под влиянием все той же западной эстетики, тем не менее, задумывался над учреждением основ национальной эстетики. Прилагал старания к тому, чтобы сформулировать тезисы «эстетики христианской», «стараясь снять извечную конфронтацию между искусством и верой» [13, С. 9]. Религиозный подтекст размышлений Шевырева во многом определил трактовку комического и его неоднозначный взгляд на поэму Гоголя, а также его решительное неприятие методов «натуральной школы».

Мысли Шевырева о комическом были развиты им в статье «Теория смешного» (1851), где он прослеживает черты комизма «по-русски» от ранних фольклорных источников до современного ему этапа развития литературы. Критику важно подчеркнуть, что в памятниках народной словесности «сохранились многие прекрасные черты русского комизма». «Наклонность к смешному» – «органическая черта русского народа» [19, С. 371]. Последующие поколения, начиная от Ивана Грозного, Петра Первого и заканчивая Грибоедовым, органично наследуют эту высокую черту характера. В этот ряд Шевырев ставит и Гоголя; он со своим «Ревизором» вливается в процесс преемственности лучших традиций русской словесности. В комедиях Гоголя отразились «типические признаки известного времени», которые могут быть понятны «всем векам и народам», «но уже не возбуждать в нас живого участия». Но «в теории комедии, – пишет Шевырев, – весьма важен другой, щекотливый вопрос об ее отношении к современному обществу» [19, С. 380]. И решает он этот вопрос с позиции воспитывающей силы русской комедии, в которой сатирический элемент должен служить делу воспитания читателя. И неизменно «грусть и добрый смех так глубоко смешивались воедино для важной цели» – «клеймить дурачество» [19, С. 373]. Русская литература тем самым помогает развитию общества. Имея в душе своей «высокое уважение к добродетели» [19, С. 384], русский человек умеет посмеяться над собой. Смех помогает осознать пороки, преодолеть их и «идти вперед». Комедия всегда злободневна. Эта жизненность русской комедии помогает воспитанию своего народа. Преодолевая сегодняшние пороки, осмеяв их, писатель ведет общество в будущее. «Если общество из среды своей воспитало художника, который может в комическом создании сознать свои недостатки, – значит, оно сделало шаг вперед, оно готово уже сбросить их…» [19, С. 381]. Писатель-комик для каждого времени – свой, взращенный современной ему средой.

Заключение

Таким образом, славянофильское понимание комического шло в русле осмысления национального своеобразия искусства. Оно тесно связано с попытками славянофилов создать методологию национальной (христианской) эстетики, где посредством приемов комического будут воспитываться духовные начала русского человека. Важная роль в этом отводилась гоголевской сатире. Она воспринималась славянофилами не как средство обличения действительности (полемика с «натуральной школой»), а как необходимый толчок к осознанию каждого личных дурных качеств. Гоголь, изображая пошлую действительность, был выше обыденности, цель его сатиры в пробуждении душевной рефлексии и последующего внутреннего очищения.

Конфликт интересов Не указан.

Conflict of Interest None declared.

Список литературы / References

1. Аксаков К. С. Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова или Мертвые души / К. С. Аксаков // Эстетика и литературная критика. – М.: Искусство, 1995. – С. 74-85.
2. Аксаков К. С. О некоторых современных собственно литературных вопросах / Аксаков К. С. // Эстетика и литературная критика. – М.: Искусство, 1995. – С. 43-74.
3. Аксаков К. С. Объяснение (по поводу рецензии В. Г. Белинского на «Несколько слов о поэме Гоголя…») / Аксаков К. С. // Эстетика и литературная критика. – М.: Искусство, 1995. – С. 85-94.
4. Белинский В. Г. Собрание сочинений в 9 томах / В. Г. Белинский. – М.: Художественная литература, 1876. – 6624 с.
5. Бердяев Н. А. Русская идея / Н. А. Бердяев. – СПб.: Азбука-классика, 2008. – 301 с.
6. Виноградов И. И. Славянофильство и западничество в споре о поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души»: невостребованное и забытое / И. И. Виноградов // Два века русской классики, 2020. – Т. 2. – №1. – С. 62-140.
7. Виноградов И. И. Феномен западничества в славянофильстве: взгляд Гоголя / И. И. Виноградов // Литературный факт. – 2019. – №2. – с. 189-224.
8. Вяземский П. А. Языков и Гоголь / П. А. Вяземский // Полное собрание сочинений князя П. А. Вяземского. – Санкт-Петербург: издание графа С. Д. Шереметева, 1879. – Т.2. – С. 304-334.
9. Киреевский И. В. Критика и эстетика / И. В. Киреевский. – М.: Искусство, 1979. – 440 с.
10. Кошелев В. А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840-1850-е гг.) / В. А. Кошелев. – Ленинград: Наука, 1984. – 196 с.
11. Кулешов В. И. Славянофилы и русская литература / В. И. Кулешов. – М.: Художественная литература, 1970. – 288 с.
12. Мехтиев В. Г. Журнал «Маяк»: духовная оппозиция эстетическим идеям журналистики 1840-х гг. и романтизму М. Ю. Лермонтова / В. Г. Мехтиев. – Хабаровск: Изд-во ХГПУ, 2004. – 205 с.
13. Мехтиев В. Г. Эстетические и художественные грани классической традиции / В. Г. Мехтиев. – Хабаровск: Изд-во ТОГУ, 2018. – 140 с.
14. Русская эстетика и критика 40-50-х гг. 19 века / Текст, вступ. статья и прим. В. К. Кантора и А. Л. Осповата. – М.: Искусство, 1982. – 544 с.
15. Самарин Ю. Ф. О мнениях «Современника» исторических и литературных / Ю. Ф. Самарин // Русская эстетика и критика 40-50-х гг. 19 века. – М.: Искусство, 1982. – С. 2-23.
16. Славянофильство и современность. Сб-к статей / Отв. ред. Б. Ф. Егоров, В. А. Котельников, Ю. В. Стенник. – СПб.: Наука, 1994. – 261 с.
17. Хомяков А. С. Письмо в Петербург по поводу железной дороги / А. С. Хомяков // Полное собрание сочинений Алексея Степановича Хомякова в 8 томах. – Т.3. – Изд. 4-е. – М.: И.Н. Кушнерев и К, 1911. – С.104-118.
18. Цейтлин А. Г. Становление реализма в русской литературе / А. Г. Цейтлин. – М.: Наука, 1965. – 317 с.
19. Шевырев С. П. Теория смешного, с применением к русской комедии. Статья 2. / С. П. Шевырев // Москвитянин. – 1851. – Т.1. – №1. – С. 373-385.
20. Шевырев С. П. Христианская философия. Беседы Баадера. / С. П. Шевырев // Москвитянин. – 1841. – Т.3. – №6. – С. 378-437.

Список литературы на английском языке / References in English

1. Aksakov K. S. Neskol'ko slov o pojeme Gogolja: Pohozhdenija Chichikova ili Mertvye dushi [A few words about Gogol’s poem: The adventures of Chichikov or Dead souls] / K. S. Aksakov // Jestetika i literaturnaja kritika [Aesthetics and literary criticism]. – M.: Art, 1995. – P. 74-85. [in Russian]
2. Aksakov K. S. O nekotoryh sovremennyh sobstvenno literaturnyh voprosah [About some contemporary specifically literary questions] / K. S. Aksakov // Jestetika i literaturnaja kritika [Aesthetics and literary criticism]. – M.: Art, 1995. – 43-74. [in Russian]
3. Aksakov K. S. Ob’jasnenie (po povodu recenzii V. G. Belinskogo na «Neskol'ko slov o pojeme Gogolja…») [Explanation (regarding Belinsky’s review of “A few words about Gogol’s poem…”)] / K. S. Aksakov // Jestetika i literaturnaja kritika [Aesthetics and literary criticism]. – M.: Art, 1995. – P. 85-94. [in Russian]
4. Belinsky V. G. Sobranie sochinenij [Collected works] in 9 volumes / V. G. Belinsky // M.: Fiction, 1876. – P. 6624. [in Russian]
5. Berdyaev N. A. Russkaja ideja [Russian idea] / N. A. Berdyaev // SPb.: Alphabet-classic, 2008. – P. 301. [in Russian]
6. Vinogradov I. I. Slavjanofil'stvo i zapadnichestvo v spore o pojeme N. V. Gogolja «Mertvye dushi»: nevostrebovannoe i zabytoe [Slavophilism and Westernism in the dispute about Gogol’s poem “Dead souls”: unclaimed and forgotten] / I. Vinogradov // Dva veka russkoj klassiki [Two centuries of Russian classics], 2020. – V.2. – №1. – P. 62-140. [in Russian]
7. Vinogradov I. I. Fenomen zapadnichestva v slavjanofil'stve: vzgljad Gogolja [The phenomenon of Westernism in Slavophilism: Gogol’s view] / I. I. Vinogradov // Literaturnyj fakt [Literary fact]. – 2019. – №2. – P. 189-224. [in Russian]
8. Vyazemsky P. A. Jazykov i Gogol' [Yazykov and Gogol] / P. A. Vyazemsky // Polnoe sobranie sochinenij knjazja A. Vjazemskogo [Complete works of prince P. A. Vyazemsky]. – St. Petersburg: graph S. D. Sheremetev’s edition, 1879. – V.2. – P. 304-334. [in Russian]
9. Kireevsky I. V. Kritika i jestetika [Criticism and aesthetics] / I. V. Kireevsky. – M.: Art, 1979. – P. 440. [in Russian]
10. Koshelev V. A. Jesteticheskie i literaturnye vozzrenija russkih slavjanofilov (1840-1850-e gg.) [Aesthetic and literary views of Russian Slavophiles (1840-1850)] / V. A. Koshelev. – Leningrad: Science, 1984. – P. 196. [in Russian]
11. Kuleshov V. I. Slavjanofily i russkaja literatura [Slavophiles and Russian literary] / V. I. Kuleshov. – M.: Fiction, 1970. – P. 288. [in Russian]
12. Mekhtiev V. G. Zhurnal «Majak»: duhovnaja oppozicija jesteticheskim idejam zhurnalistiki 1840-h gg. i romantizmu M. Ju. Lermontova [Journal “Mayak”: spiritual opposition to the aesthetic ideas of journalism in the 1840s and Lermontov’s romantism] / V. G. Mekhtiev. – Khabarovsk: Khabarovsk State Humanitarian University, 2004. – P. 205. [in Russian]
13. Mekhtiev V. G. Jesteticheskie i hudozhestvennye grani klassicheskoj tradicii [Aesthetic and artistic facets of the classical tradition] / V. G. Mekhtiev. – Khabarovsk: Pacific State University, 2018. – P. 140. [in Russian]
14. Russkaja jestetika i kritika 40-50-h gg. 19 veka [Russian aesthetics and criticism of the 40-50s 19^th century] / Text, article, notes by V. K. Kantor, A. L. Ospovat. – M.: Art, 1982. – P. 544. [in Russian]
15. Samarin Yu. F. O mnenijah «Sovremennika» istoricheskih i literaturnyh [About historical and literary views of “Sovremennik”] / Yu. F. Samarin // Russkaja jestetika i kritika 40-50-h gg. 19 veka [Russian aesthetics and criticism of the 40-50s 19th century]. – M.: Art, 1982. – P. 2-23. [in Russian]
16. Slavjanofil'stvo i sovremennost' [Slavophilism and modernity]. Digest of articles / Ed.: B. F. Egorov, A. Kotelnikov, Yu. V. Stennik. – SPb.: Science, 1994. – P. 261. [in Russian]
17. Khomyakov A. S. Pis'mo v Peterburg po povodu zheleznoj dorogi [Letter to St. Petersburg about the railway] / S. Khomyakov // Polnoe sobranie sochinenij Alekseja Stepanovicha Homjakova [Complete works] in 8 volumes. – V.3. – M.: I. N. Kushnerev and K, 1911. – P. 104-118. [in Russian]
18. Zeitlin A. G. Stanovlenie realizma v russkoj literature [The formation of realism in Russian literature] / A. G. Zeitlin. – M.: Science, 1965. – P. 317. [in Russian]
19. Shevyrev S. P. Teorija smeshnogo, s primeneniem k russkoj komedii. Stat'ja 2. [The comic theory (applied to Russian comedy)] / S. P. Shevyrev // Moskvitjanin [Moskvityanin]. – 1851. – V.1. – №1. – P. 373-385. [in Russian]
20. Shevyrev S. P. Hristianskaja filosofija. Besedy Baadera [Christian philosophy. Baader’s conversations] / S. P. Shevyrev // Moskvitjanin [Moskvityanin]. – 1841. – V.3. – №6. – P. 378-437. [in Russian]