ОБРАЗ ЛЕСА В СТИХАХ ЮРИЯ ЖИВАГО
Скоропадская А. А.
Кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры классической филологии Петрозаводского государственного университета
ОБРАЗ ЛЕСА В СТИХАХ ЮРИЯ ЖИВАГО
Аннотация
Цель статьи – на примере стихотворной части романа «Доктор Живаго» прояснить интерпретацию Б. Пастернаком образа леса, вбирающего в себя многочисленные смысловые (символические и философско-религиозные) пласты.
Задачи – проследить динамику развития образа леса и определить традиционности и новаторство авторской интерпретации.
Ключевые слова: Пастернак, «Доктор Живаго», образ леса. Key words: Pasternak, “Doctor Zhivago”, the image of forest.
Образ леса – частотно наиболее востребованный природный образ в романе «Доктор Живаго», но динамика его развития наиболее ярко представлена в стихотворной части романа. Впервые образ леса появляется в стихотворении «На Страстной» (третьем по счету), где он непосредственно предшествует образу сада. Природа в стихотворении включена в христианский календарь, описывается ее состояние «со Страстного четверга вплоть до Страстной субботы». Окружающий мир переживает страдания и смерть Бога и всем своим существом готовится к его воскресению, и одним из главных участников этой подготовки являются деревья: за городом – лес, в городе – сад:
И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.
А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решетки.
И взгляд их ужасом объят,
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.
Весенний лес, пробудившийся от зимней спячки (=смерти), стоит, «как строй молящихся», подобно людям участвует в крестном ходе. Пробуждение природы состоялось, и теперь она ждет воскресения Бога, ибо только с ним может начать новый цикл жизни.
В следующих двух стихотворениях («Белая ночь» и «Весенняя распутица») образ леса наполнен мифологическим, сказочным смыслом. Здесь он представлен в виде бескрайней труднопроходимой чащи: «дремучие урочища», «лесные пределы», «очарованная чаща», «бор глухой». Хотя места, описываемые в стихотворениях относятся к разным географическим областям (в «Белой ночи» описывается пригород Петербурга, а в «Весенней распутице» – Урал), оба эти стихотворения объединены образом соловья, который привносит с собой сказочное, волшебное звучание, соединяя вместе все явления окружающего мира:
Соловьи славословьем грохочущим
Оглашают лесные пределы.
Ошалелое щелканье катится,
Голос маленькой птички ледащей
Пробуждает восторг и сумятицу
В глубине очарованной чащи. ( «Белая ночь»)
…Земля и небо, лес и поле
Ловили этот редкий звук,
Размеренные эти доли
Безумья, боли, счастья, мук. («Весенняя распутица»)
Помимо голоса соловья лес наполнен различными таинственными звуками («Смеялся кто-то, плакал кто-то...») и таинственными, призрачными образами («деревья, как призраки...»). Таинственность во многом объясняется временем действия: в «Белой ночи» это раннее утро («Фонари, точно бабочки газовые, Утро тронуло первою дрожью...»), в «Весенней распутице» - вечер («Огни заката догорали.»). Утро и вечер – переходное время суток, когда предметы теряют свои конкретные очертания, видятся в ином, непривычном свете, и потому кажутся чудесными, волшебными. Ночная темнота наиболее сильно влияет на мифологическое сознание; как отмечает В. М. Пивоев, «Днем... доминирует зрительное восприятие <...> Ночью доминирует <...> слуховое восприятие и вербально-звуковое общение <...> Если дневная жизнь – это мир практической рациональной деятельности <...>, то ночью – мир человека полон опасностей, иррациональных страхов, сомнений и надежд <...> Особенно значим момент перехода от дня к ночи - сумерки (выделено мной – А. С.)»[1]. Именно в сумерки в сказках совершаются самые чудесные события.
В стихотворении «Ветер» лес представлен в виде единого неделимого целого:
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной...
Здесь лес вновь предстает «беспредельной далью», лирическому герою он кажется символом всего окружающего мира, воплощающим в себе идею соборности: деревья раскачиваются не каждое само по себе, а «полностью», соборно. Лирический герой стихотворения не просто находится в лесу, он там живет: в лесу находится дача, пусть временный, не постоянный, но все же приют, «лесной дом». (Выделим этот новозаветный мотив, который связан с решением образа леса-Храма (обители Божьей) в прозаической части романа.)
Фольклорный мотив «лесного дома» повторяется в стихотворении «Осень». Стихотворение было подробно проанализировано Д. М. Магомедовой, которая выявила в сюжете два плана: повествовательно-бытовой (жизнь Живаго с Ларой в Варыкино) и фольклорный, «в котором проявляется неожиданное сходство комплекса мотивов стихотворения с композиционной схемой сказочного сюжета о «лесном доме»[2]. Этот сюжет разобран в монографии В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки»[3]. Стихотворение начинается строками: «Я дал разъехаться домашним, // Все близкие давно в разброде...»
Мотив одиночества лирического героя одновременно соотносится с мотивом «отлучки близких», «с которого традиционно начинается завязка сюжета о «лесном доме»[4]. Одиночество героя переносится на весь окружающий мир: «...И одиночеством всегдашним // Полно все в сердце и природе».
Вторая строфа углубляет мотив одиночества:
И вот я здесь с тобой в сторожке
В лесу безлюдно и пустынно,
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.
В фольклорный план нас относит прямая цитата из народной песни, которая подчеркивает «безвыходность» пребывания в лесу. Жизнь героев в лесной сторожке в глубине леса несет на себе следы идиллического семейного счастья и в то же время «развивает брачные мотивы, весьма характерные для сюжета о «лесном доме», в котором герой зачастую вступает в брак, иногда - второй, забывая первую жену...»[5]. Герои сливаются с природой, принимая и на себя ее умирание: «в «природном» и «человеческом» планах разыгрывается драма гибели. Смерть в природе предельно очеловечена... Соединение героев призвано полностью отождествится с природной смертью»[6]: «Рассеемся в сентябрьском шуме! // Заройся вся в осенний шелест! // Замри, или ополоумей!»
Также лес в стихотворении тесно связан с женским образом, что наиболее ярко показано в седьмой строфе:
Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.
Здесь существительное мужского рода «лес» заменяется существительным женского рода «роща», с которой лирический герой сравнивает возлюбленную, и именно в любви видится спасение от гибели, «возможность возрождения, преодоления одиночества»[7].
Наиболее ярко фольклорный, сказочный образ леса воплотился в следующем стихотворении «Сказка», на что указывает уже само название. Это стихотворение знаменует собой переход от «языческой» стихотворной части к «христианской». Лес здесь несет на себе отрицательную нагрузку: к нему употребляется эпитет «темный», и в нем живет дракон, «чудище» (как уже указывалось выше, лес в фольклоре зачастую играет роль препятствия для героя):
Он спешил на сечу, А в степной пыли Темный лес навстречу Вырастал вдали <…> Той страны обычай Пленницу-красу Отдавал в добычу Чудищу в лесу.
Пастернак разрабатывает сюжет о Георгии Победоносце (Георгий = Юрий): «фабула... в полном виде (известном в мифологии, фольклоре, религии, <...> литературе) держится на трех определяющих мотивах: змей (дракон) приобретает власть над женщиной; воин побеждает змея (дракона); воин освобождает женщину»[8]. Но, по мнению В. Баевского, в стихотворении подробно разработан лишь первый мотив, а два других получают новую трактовку: «враг побежден, но <...> и воин, и девушка полной свободы так и не получают»[9].
Последний раз образ леса используется в стихотворении «Август», где он получает яркую христианскую, новозаветную трактовку. Об этом стихотворении уже говорилось в начале этой главы в связи с оппозицией ольшаник/лес. Теперь попытаемся вскрыть новозаветные пласты стихотворения. По замечанию Л. Л. Бельской, рассматривающей трактовку «августовской» темы в русской поэзии, стихотворение Пастернака знаменует собой «поворот от описательных, пейзажных стихов к событийным»[10]. Лирическому герою снится, что к нему «на проводы» (=похороны[11]) по лесу идут друзья. Действие происходит «шестого августа[12] по старому», в день «Преображения Господня».
Преображение – один из двунадесятичных православных праздников, и связан он с преображением Христа на горе Фавор. В «Троицких листках» есть описание этой горы: «Из всех гор Палестины нет прекраснее горы Фавора. Одиноко стоит она <...> вся покрытая дубовыми и фисташковыми рощами (выделено мной – А. С.), благоухающая цветами, как дивное подножие во славе преобразившегося на ней Господа»[13]. Именно на Фаворе Христос предстал пред своими учениками как «сын Бога живаго». Но для Пастернака Преображение – не единственный акт новозаветной истории: оно повторяется из года в год в течение тысячелетий: «Обыкновенно свет без пламени // Исходит в этот день с Фавора...»
Причем преображение не просто повторяется из года в год, но повторяется оно повсеместно, по всей земле. В стихотворении вся природа пронизана светом преображения, причем основное место действия перенесено в лес: друзья, идущие на похороны лирического героя приходят в «имбирно-красный лес кладбищенский», с которым «важно» соседствует небо. Соседство леса и неба, смерти и жизни подчеркивает всеединство мироздания, его подчиненность Богу. Преображение происходит в духе воскресения – смерть побеждена жизнью. «Слава Преображения служит предизображением Воскресения Господня...»[14]. Герой умер, его хоронят друзья, но в то же время над всем происходящим звучит его голос:
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, нетронутый распадом...
По мнению Ю. Бертнеса, поэт подобен Богу в сотворении мира[15], в сотворении чуда, поэтическое слово – божественное слово, и «свет Преображения Господня, запечатленный в слове, остается жить вечно благодаря поэту»[16]. «...Все, что было тысячелетия назад, снова свершается и повторяется всякий раз в условный срок и везде. И снова смерть, и “прежний голос мой провидческий”, и одоление смерти поэтическим благословением жизни...»[17]:
...Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.
Несколько другого мнения придерживается Д. Быков, утверждая, что в стихотворении речь идет «не о том, что художник становится Богом, – а о том, что смерть становится торжеством. Это и есть преображение»[18]. По мнению исследователя, в «Августе» показано, как «смерть стирает границу между временем и вечностью, между человеческим и божественным: свершаются два преображения»[19]. И если одно из этих преображений (божественное) не поддается объяснению, так как оно недоступно человеческому уму, то второе очевидно: поэт уходит от повседневности, «величие его теперь несомненно, высшая логика пути ясна, и случается такое преображение <…> со всеми, кто не мешал Создателю лепить их судьбы, с любым, кто следовал предназначению и был равен себе»[20].
Таким образом, образ леса помогает Пастернаку-художнику конкретизировать и раскрыть идею Преображения, очень важную для христианского сознания, так как, согласно христианским представлениям, на горе Фавор «Иисус Христос соединил... два Завета – Ветхий и Новый, и показал, что Он есть податель обоих»[21]. Образ леса в романе соединяет в себе мифологические, ветхозаветные и новозаветные черты, таким образом воплощая идею Преображения. И именно в этом значении лес в последний раз появляется в произведении.
[1] Пивоев В. М. Миф в системе культуры. Петрозаводск, 1991. С. 33. [2] Магомедова Д. М. Соотношение лирического и повествовательного сюжета в творчестве Пастернака // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1990. Т. 49. № 5. С. 416. [3] Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Издательство ЛГУ, 1986. Л.: Изд-во ЛГУ, 1986, с. 36 – 37. [4] Там же. [5] Магомедова Д. Н. Указ. соч. С. 416. [6] Там же. С. 417. [7] Там же. С. 417. [8] Баевский В. Темы и вариации: Об историко-культурном контексте поэзии Б. Пастернака // Вопросы литературы. 1987. № 10. С. 43. [9] Там же. С. 43. [10] Бельская Л.Л. “И вот он, август…” // Русская речь. 1999. № 4. С. 39. [11] Живаго умер в конце августа 1929 года. [12] Не случаен выбор времени: август – последний месяц лета, самый плодоносный и яркий, высшая точка расцвета. После него наступает осень – пора увядания (= смерти). [13] Толкование на Евангелие от Матфея: Троицкие листки. Репринт. изд. М.: Паломникъ, 1994. С. 417. [14] Энциклопедия православной святости: В 2-х т. М., 1997. Т. 2. С. 105. [15] Анализируя творческий путь Пастернака, исследователь О. Клинг замечает: «искусство наделяется силой, которой впоследствии – особенно в “Докторе Живаго” – обладает лишь Бог» (Клинг О. Борис Пастернак и символизм // Вопросы литературы. 2002. № 2. С. 26). [16] Бертнес Ю. Христианская тема в романе Пастернака «Доктор Живаго» // Проблемы исторической поэтики. Вып. 3. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 1994, С. 374. [17] Захаров В. Н. Православные аспекты этнопоэтики русской литературы // Проблемы исторической поэтики. Вып. 5-й. Евангельский текст в русской литературе VIII-XX веков. Петрозаводск, 1998. С. 22. [18] Быков Д. Борис Пастернак. М.: Мол. гвардия, 2006, с. 874. [19] Там же, с. 874. [20] Там же, с. 874 – 875. [21] Энциклопедия православной святости. Т. 2. С. 105.
Литература
- Баевский В.С. Темы и вариации: Об историко-культурном контексте поэзии Б. Пастернака // Вопросы литературы. 1987. № 10. С.30 – 59.
- Бельская Л.Л. «И вот он, август…» // Русская речь. 1999. № 4. С. 35 – 43.
- Бертнес Ю. Христианская тема в романе Пастернака «Доктор Живаго» // Проблемы исторической поэтики. Вып. 3. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 1994. С. 361 – 377.
- Быков Д. Борис Пастернак. М.: Мол. гвардия, 2006.
- Захаров В.Н. Православные аспекты этнопоэтики русской литературы // Проблемы исторической поэтики. Вып. 5. Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск, 1998. С. 5-30.
- Клинг О. Борис Пастернак и символизм // Вопросы литературы. 2002. № 2. С. 25 – 59.
- Магомедова Д. М. Соотношение лирического и повествовательного сюжета в творчестве Пастернака // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1990. Т. 49. № 5. С. 414-419.
- Пивоев В. М. Миф в системе культуры. Петрозаводск, 1991.
- Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Издательство ЛГУ, Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.
- Толкование на Евангелие от Матфея: Троицкие листки. Репринт. изд. М.: Паломникъ, 1994.
- Энциклопедия православной святости: В 2 т. М.: Лик пресс, 1997.