THE IMAGE OF THE LYRICAL "I" IN MEMOIR PROSE M. I. TSVETAEVA

Машукова Д.А.

Кандидат филологических наук,

Старооскольский филиал федерального государственного автономного образовательного учреждения высшего образования «Белгородский государственный национальный исследовательский университет» (СОФ НИУ «БелГУ»)

ОБРАЗ ЛИРИЧЕСКОГО «Я» В МЕМУАРНОЙ ПРОЗЕ М.И. ЦВЕТАЕВОЙ

Аннотация

В статье рассматривается такая форма авторского присутствия в мемуарной прозе М.И. Цветаевой как лирическое «я». Охарактеризовано явление авторского лиризма и качества лирического субъекта. Определены три главные позиции лирического «я»: созерцательное «я», «я» - психологическое и «я»-биографическое. Сделан вывод о том, что речевая форма представления авторского присутствия связана с образом лирического «я», который дополняет образ автора своими внутренними переживаниями, мыслями, углубленностью в подсознание.

Ключевые слова: лиризм, мемуары, М.И. Цветаева, авторское присутствие.

Mashukova D.A.

PhD in Philology,

Federal State Autonomous Educational Institution of Higher Education «Belgorod State National Research University» (Stary Oskol branch )

THE IMAGE OF THE LYRICAL "I" IN MEMOIR PROSE M. I. TSVETAEVA

Abstract

The article deals with such form of the author's presence in memoirs prose M.I. Tsvetaeva as the lyric «I». It characterized by the phenomenon of the author and lyrical quality of the lyrical subject. It identified three main positions of the lyric «I»: contemplative «I», «I» - the psychological and «I» -biographic. It is concluded that the speech presentation authorial presence is related to the way the lyric «I», which complements the image of the author's own inner feelings, thoughts, deeper than the subconscious.

Keywords: lyricism, memoirs, M.I. Tsvetaeva, the presence of the author.

Мемуарная проза Цветаевой рассматривается нами в контексте развития мемуарного жанра в русской литературе 1920 – 1930-х гг. ХХ века. Этот период изобилует мемуарно-автобиографическими произведениями (И.Бунин «Окаянные дни» (1925), Г.Иванов «Петербургские зимы» (1928), А.Белый «На рубеже двух столетий» (1929), Б.Зайцев «Москва» (1939), И.Одоевцева «На берегах Невы» (1967). Особое значение приобретают в этот период дневники (В.Брюсов «Дневники», «Из моей жизни» (оп. 1927), М.Волошин «История моей души» (оп.1991), З.Гиппиус «Петербургский дневник» (1929). Писатели чаще всего обращаются к обрисовке тех событий, которые способствовали раскрытию литературной ситуации начала ХХ века, отмеченной смешением различных литературных направлений, философских и религиозных течений. Авторы воспоминаний объясняют причины, которые способствовали «повороту» на мемуарный жанр.

Использование нами терминов «мемуарная проза», «мемуарные произведения» указывает в первую очередь на субъективное начало текстов Цветаевой. Определение «мемуарный» позволяет объединить не только собственно мемуары, но и наброски, отрывки, незаконченные фрагменты воспоминательного характера, где наиболее явно ощущается присутствие авторского «я».

Обращение к мемуарному наследию Цветаевой с точки зрения анализа авторского присутствия в тексте, его особенностей, специфики проявления кажется нам правомерным, поскольку эта проблема не становилась предметом специального рассмотрения.

Мемуары относятся к той разновидности литературы, где авторство скрыть невозможно, поэтому логичнее использовать понятие «авторское присутствие», подразумевающее активное авторское участие на жанровом, повествовательном и персонажном уровнях. Авторское присутствие представлено субъектными и внесубъектными формами и их сочетанием.

Одна из форм авторского присутствия в мемуарной прозе Цветаевой обозначается нами как лирическое «я». Данная форма вычленяется, когда автор не персонифицируется в конкретного персонажа, а исследует его поток мыслей, переживаний, настроений и чувств.

Лирическое «я» в мемуарной прозе занимает промежуточное положение между автором-повествователем и автором-персонажем. Характеризуя образ лирического «я» Б. Корман замечает, что он «не является объектом для себя. <…> На первом плане не он сам, а какое-то событие, обстоятельство, ситуация, явление» [3, С. 13].

Субъектный центр лирического «я» иногда преобразуется в лирического героя. Это происходит тогда, когда авторское «я» пытается показать себя в качестве персонажа. Критерием разделения лирического «я» и лирического героя является, по Н. Тамарченко, «статус субъекта: лирическое «я» - субъект-в-себе, тогда как лирический герой – еще и субъект-для-себя, т.е. он становится собственной темой» [4, С. 344].

Обращаясь к терминологическому аппарату лирического произведения, мы подчеркиваем присутствие всепоглощающего авторского лиризма в мемуарной прозе Цветаевой. Лирическое начало становится довлеющим и функционально значимым, а лирическое «я» воплощает одну из ипостасей авторского присутствия в тексте. Характер лирического «я» создается не эпическими средствами, а вытесняется «эмоциональным тоном» (Б.Корман).

Лирическое начало мемуарной прозы Цветаевой подчеркивается использованием разнообразных средств самоопределения: прямого включения исповедальных и диалогических элементов в повествование. Такой характеристикой обладают эмоционально насыщенные дневниковые записи мемуариста.

Приведем пример дневниковых записей, в которых присутствует установка на концептуальное самовыражение и самоопределение: «Каждый раз, когда узнаю, что человек меня любит – удивляюсь, не любит, – удивляюсь, но больше всего удивляюсь, когда человек ко мне равнодушен» [5, С. 258]; «Любовь для меня – любящий. И еще: ответно любящего я всегда  чувствую третьим. Что здесь делать другому? (действенности его?). Ответ в любви – для меня тупик. Я ищу не вздохов, а выходов» [5, С.391]. Лирическая реакция обретает форму умозаключения, что подтверждается афористичностью стиля (мысль автора усиливается и повторами).

При всей непоследовательности, фрагментарности, ассоциативности цветаевской прозы, наблюдаем особую логику самоанализа лирического «я». От состояния собственной души лирическое «я» обращается к предмету размышления: «Между полнотой желания и исполнением желаний, между полнотой страдания и пустотой счастья мой выбор был сделан отродясь – и дородясь. Ибо Татьяна до меня повлияла еще на мою мать. Когда мой дед, А. Д. Мейн, поставил ее между любимым и собой, она выбрала отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше, чем по-татьянински, ибо «для бедной все были жребии равны» – а моя мать выбрала самый тяжелый жребий – вдвое старшего вдовца с двумя детьми, влюбленного в покойницу <…>» [6, С. 72].

Налицо разделение лирического «я» на биографическую и психологическую определенность. Биографическая определенность связана с возникшим в памяти образом матери. Оценивая свое отношение к поступку матери лирическое «я» устремляется мыслью в психологическую определенность. Автор, посредством лирической интонации, обосновывает свою личную судьбу – фатальную обреченность на одиночество и грусть. Открытая лирическая интонация позволяет определить мемуарную прозу Цветаевой как «прозу поэта».

Добавим, что проникновение лирического начала в повествование происходит за счет его предельной субъективации. Носителем этого субъективного начала становится лирический герой, отстаивающий свою самоценную сущность. Исходным пунктом лирического изображения становится направленность на себя, обращенность к собственному «я». «Другие», «внешний мир», действительность со временем «принимаются» в сознание, но не выступают как существующие внеположено ему; раскрываются в той степени и с теми гранями, какими оказываются причастными лирическим переживаниям героя, связанными со стихией его чувств; даны не непосредственно, а опосредованы его видением.

Сравнивая категории образа автора и лирического героя, Л. Витковская приходит к выводу, что это «не взаимоисключающие друг друга категории, скорее всего, лирический герой дополняет образ автора, хотя они формируются по разной художественной программе» [2, С. 86]. В мемуарной прозе Цветаевой мы наблюдаем, как автор в слове становится творцом образа лирического «я», представляя его другим.

Исследуя процесс самопознания, Н. Бердяев приходит к мысли, что познание себя «есть творческий акт, совершаемый в мгновении  настоящего. Ценность этого акта определяется тем, насколько он возвышается над временем» [1, С. 8]. Отсюда возникает тенденция к обобщенности, генерализации, а в ряде случаев и к символизации, характерная для мемуарных произведений Цветаевой. Заметим, что упоминание автора творческой биографии, написанной в общий период, представляется логичным.

Процесс самопознания лирического «я» отражается в его качественных характеристиках. Одно из неотъемлемых качеств лирического субъекта становится созерцательность. Уход в себя, глубины своего сознания, в «потустороннее» и жизнь «вымышленную» обостряют авторскую рефлексию, оттесняя событийность, раскрытие многообразных связей с действительностью. Опора ищется и обретается, прежде всего, в гармоничной целостности своего духовного мира.

В мемуарном повествовании созерцательное состояние лирического «я» обычно выражается его «потоком сознания»: «Было – одиночество с тайной. То же одиночество с все той же тайной. То же одиночество, как во время бесконечных обеден в холодильнике Храма Спасителя, когда я, запрокинув голову в купол на страшного Бога, явственно и двойственно чувствовала и видела себя – уже отделяющейся от блистательного пола, уже пролетающей – гребя, как собаки плавают – над самыми головами молящихся и даже их ногами, руками – задевая – и дальше, выше – стойком теперь! как рыбы плавают! – и вот уже в розовой цветочной юбочке балерины – под самым куполом – порхаю» [6, С. 45]. Образ лирического «я» в данном примере основан на градационном принципе: лирический субъект сравнивает себя с собакой, рыбой и, в конечном счете, с человеком. Анафорические конструкции («то же одиночество») сообщают отрывку особую ритмическую организацию.

Разделение лирического «я» на «я» в прошлом и «я» в настоящем в мемуарной прозе Цветаевой дополняется разграничением внутреннего и внешнего «я», «я» эмпирического и «я» духовного. Происходит расподобление на биографическую и психологическую определенность лирического «я», о которой мы говорили выше. Важно отметить, что психологическая определенность лирического субъекта преобладает над биографической, что диктуется авторской установкой – поэтическим видением факта.

Таким образом, лирическое «я» становится центром притяжения различных образных представлений. Одной из важных особенностей в воплощении лирического «Я» является способность раскрытия Поэта лишь в том случае, если найдена опора в лице другого отзывчивого человека. Этот мучительный поиск самой себя через призму других находит свое дискурсивное выражение, прежде всего, в мемуарном очерке «Живое о живом». Через личность М. Волошина Цветаева раскрывалась сама и самоутверждалась в собственном «я».

Речевая форма представления авторского присутствия связана с образом лирического «я», который дополняет образ автора своими внутренними переживаниями, мыслями, углубленностью в подсознание. Лирическое «я» становится субъектным центром мемуарного повествования, приближающим его к «прозе поэта». В лирическом «я» мы видим такое проявление особенностей внутреннего мира лирического героя, позволяющее определить «я» как множественность его позиций и определить три главные: созерцательное «я», «я» - психологическое и «я»-биографическое.

Список литературы / References

1. Бердяев Н.А. Самопознание: Мемуары / Н.А. Бердяев. – М.: ДЭМ, 1990. – 384 с.
2. Витковская Л.В. Авторское «я» в когнитивной парадигме. Монография Л.В. Витковская. – Пятигорск: Пятигорский государственный лингвистический университет, 2005. – 242 с.
3. Корман Б.О. Литературоведческие термины по проблеме автора / Б.О. Корман. – Ижевск, 1982.
4. Тамарченко Н.Д. Субъектная структура лирического произведения// Теория литературы: В 2 т. / Под редакцией Н.Д. Тамарченко. – Т. 1.: Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика / Н.Д. Тамарченко. – М.: Издательский центр «Академия», 2004. – С. 341 – 347.
5. Цветаева М.И. Собрание сочинений: в 7 томах. Т. 4 / М.И. Цветаева. – М.: Эллис Лак, 1994 – 1995.
6. Цветаева М.И. Собрание сочинений: в 7 томах. Т. 5 / М.И. Цветаева. – М.: Эллис Лак, 1994 – 1995.

Список литературы на английском языке / References in English

1. Berdjaev N.A. Samopoznanie: Memuary [Self-cognition: memoirs] / N.A. Berdjaev. – M.: DJeM, 1990. – 384 c. [in Russian]
2. Avtorskoe «ja» v kognitivnoj paradigme. Monografija [The author's "I" in the cognitive paradigm. Monograph] / L.V. Vitkovskaja. – Pjatigorsk: Pjatigorskij gosudarstvennyj lingvisticheskij universitet, – 242 с. [in Russian]
3. Korman B.O. Literaturovedcheskie terminy po probleme avtora [Literary terms author] / B.O. Korman. – Izhevsk, 1982. [in Russian]
4. Tamarchenko N.D. Sub#ektnaja struktura liricheskogo proizvedenija [Subjective structure lyrical works] // Teorija literatury [Literature and literary theory]: V 2 t. / Pod redakciej N.D. Tamarchenko. – V. 1: N.D. Tamarchenko, V.I. Tjupa, S.N. Brojtman. Teorija hudozhestvennogo diskursa. Teoreticheskaja pojetika [The theory of literary of discourse. Theoretical poetics] / N.D. Tamarchenko. – M.: Izdatel'skij centr «Akademija», 2004. – P. 341 – 347. [in Russian]
5. Cvetaeva M.I. Sobranie sochinenij: v 7 tomah [Collected works in 7 volumes]. V. 4 / M.I. Cvetaeva. – M.: Jellis Lak, 1994 – 1995. [in Russian]
6. Cvetaeva M.I. Sobranie sochinenij: v 7 tomah [Collected works in 7 volumes]. V. 5 / M.I. Cvetaeva. – M.: Jellis Lak, 1994 – 1995. [in Russian]