ОБРАЩЕНИЕ К ИСТОРИИ КАК РИТОРИЧЕСКИЙ АРГУМЕНТ В РУССКОЙ ПАРЛАМЕНТСКОЙ РЕЧИ (НА МАТЕРИАЛЕ ВЫСТУПЛЕНИЙ ДЕПУТАТОВ-НАЦИОНАЛИСТОВ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ)

Громыко С.А.

ORCID: 0000-0002-4256-9815, кандидат филологических наук, доцент, Вологодский государственный университет

Работа выполнена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Проект № 16-34-01050/17-ОГОН «Риторика русского национализма: воздействие, аргументация, образы (на материале публичных дискуссий начала ХХ века)»

ОБРАЩЕНИЕ К ИСТОРИИ КАК РИТОРИЧЕСКИЙ АРГУМЕНТ В РУССКОЙ ПАРЛАМЕНТСКОЙ РЕЧИ (НА МАТЕРИАЛЕ ВЫСТУПЛЕНИЙ ДЕПУТАТОВ-НАЦИОНАЛИСТОВ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ)

Аннотация

Проведен анализ использования аргумента к истории в выступлениях депутатов-националистов в дореволюционной Государственной думе. Выявлены наиболее частотные источники исторического аргумента:  Петровская эпоха, Смута, Великая французская революция и убийство Александра II. Описан персуазивный потенциал данных доводов. Установлено, что аргумент к истории был одним из средств легитимизации и институционализации радикальных убеждений. Определено место аргумента к истории в типологии риторической аргументации: данный довод в зависимости от вариантов имеет признаки как аргумента к этосу, так и аргумента к пафосу.

Ключевые слова: парламентская риторика, риторический аргумент, национализм, персуазивность.

Gromyko S.A.

ORCID: 0000-0002-4256-9815, PhD in Philology, Associate Professor, Vologda State University

The research was conducted with the help of the Russian Foundation for Basic Research. Project No. 16-34-01050/17-OGON “Rhetoric of Russian Nationalism: Impact, Argumentation, Images (Based on Public Discussions of the Early 20^th Century)”

ADDRESSING HISTORY AS A RHETORIC ARGUMENT IN THE RUSSIAN PARLIAMENTARY SPEECH (ON THE MATERIAL OF THE SPEECHES OF THE NATIONALIST DUMA MEMBERS IN THE PRE-REVOLUTIONARY STATE DUMA)

Abstract

The paper contains the analysis of the use of a historical argument in the speeches of the nationalist Duma members in pre-revolutionary State Duma. The most frequent sources of a historical argument are revealed: Petrovsky epoch, the Troubles, the Great French Revolution and the assassination of Alexander II. The persuasive potential of these arguments is described. It is established that a historical argument was one of the means of legitimizing and institutionalizing radical beliefs. The place of a historical argument in the typology of rhetorical argumentation is defined: This argument, depending on the options, has signs of both an argument to ethos and an argument to pathos.

Keywords: parliamentary rhetoric, rhetorical argument, nationalism, persuasiveness.

Проблемы аргументации в политической речи традиционно привлекают внимание как отечественных [1], [2], [3], [4], [5], так и зарубежных ученых [6], [7]. Риторическая аргументация в политической дискуссии — лучшая иллюстрация знаменитой мысли Аристотеля о том, что дело риторики не убеждать, но в каждом данном случае находить способы убеждения [8, С. 18]. Действительно, выбор и комбинация риторических средств убеждения могут быть настолько своеобразными, насколько сложна аудитория, их воспринимающая.

Традиционно риторическая аргументация разграничивается с аргументацией логической, хотя и основывается на ней. Новые подходы к публичному общению, распространившиеся в ХХ веке, в той или иной степени указывают на «паралогичность», а иногда, как в случае с неориторикой Х. Перельмана, и вовсе на нелогичность аргументации в бытовом, политическом, масс-медийном дискурсе. Записи живой речи демонстрируют сплошной поток «неправильной», искаженной формальной логики, несмотря на то, что воздействующий потенциал высказываний от этого вовсе не страдает. С Античности существует сложившаяся классификация риторических аргументов, в основу которой положен признак их отношения к компоненту речевого акта. «Что касается способов убеждения, доставляемых речью, то их три вида: одни из них находятся в зависимости от характера говорящего, другие — от того или другого настроения слушателя, третьи — от самой речи. Эти последние заключаются в действительном или кажущемся доказывании» [8, С. 19]. Таким образом, Аристотель заложил имеющуюся на сегодняшний день таксономию риторических аргументов: к этосу, к пафосу, к логосу. К этой же системе присоединяются и так называемые естественные доказательства, которые представляют собой эмпирические факты и показания свидетелей.

Применительно к совещательным речам (к которым по классификации Аристотеля относятся речи политические) актуально деление всех риторических аргументов на две группы: argumentum ad rem (доводы к вещи) и  argumentum ad hominem (доводы к человеку). Аргументы ad rem представляют собой доводы, касающиеся сути обсуждаемого вопроса, включают в себя естественные доказательства и аргументы к логосу и могут быть верифицированы слушателями или участниками дискуссии. Аргументы  ad hominem включат в себя доводы к пафосу, то есть к чувству, к эмоциональной памяти, и доводы к этосу, то есть к моральному облику оратора, к обычаям, нравам. Аргументы к этосу и к пафосу сближает сложность их верификации, так как в основе каждого из них лежат оценочные суждения либо интерпретации.

В русской парламентской дискуссии начала ХХ обращает на себя внимание важное место в системе персуазивности так называемого «исторического аргумента». Под ним мы понимаем довод к общеизвестным фактам из отечественной и всеобщей истории. Депутаты в дореволюционной Думе активно обращались к событиям из разных периодов, эпох развития различных культур, упоминали известных государственных деятелей, ориентировали аудиторию на исторические документы. Обращение к истории в политическом дискурсе можно рассматривать как знак ориентации [5, C. 114]: агенты дискурса, выбирая в качестве персуазивного ориентира исторический факт или известную личность, демонстрируют самим фактом обращения близость к определенной политической линии или, наоборот, удаленность от методов решения ряда политических проблем. Поэтому значимыми в процессе анализа исторического аргумента являются следующие факторы: политические взгляды оратора, выбор исторического факта или личности, интерпретация, отношение к тезису.

Довод к историческим фактам, событиям и личностям чаще всего использовался депутатами, которые придерживались крайне правых взглядов. Даже в первом приближении к стенограммам заседаний Государственной думы становится понятно, что этот тип аргументов являлся ядром системы персуазивности в речах целого ряда депутатов-националистов: Е.Н. Маркова, В.М. Пуришкевича, А.С. Вязигина и других. Националисты активнее всех идентифицировали свои взгляды с поступками ряда русских исторических деятелей, а современность — с некоторыми периодами в истории развития русского общества. Тем самым происходило «присвоение» националистами семантического поля русской истории как типично патриотического дискурса, как средства убеждения, достойного исключительно националиста. В связи с этим вызывает особый интерес ответ на вопрос: какие конкретно факты из истории и какие исторические личности должны были в понимании националистов убедить аудиторию в правоте оратора? Рассмотрим типологию исторического аргумента в выступлениях крайне правых депутатов дореволюционной Государственной думы.

1. Петровская эпоха и фигура Петра Первого — это, пожалуй, самый распространенный источник для исторического аргумента в речах депутатов-националистов. На его основе строили свои доводы В.М. Пуришкевич, Н.Е. Марков, А.С. Вязигин, Г.Г. Замысловский и другие ораторы. Образ Петра Первого стал настоящим риторическим топосом для правых радикалов и использовался не только в Думе, но и в неинституциональном дискурсе — на митингах и в воззваниях. Понимание националистами петровских реформ как образца строительства государства представляется парадоксальным, однако у правых радикалов была целая концепция видения петровского времени. Так, идеолог черносотенного движения В.А. Грингмут в своей статье 1903 года «Чему нам учиться у Петра?» высказывался резко против «присвоения» либералами образа российского императора и настаивал на том, что многие черты его личности и характер его правления указывают на близость к консервативному течению: неограниченная самодержавная власть, опора на православную церковь, культ труда, а не праздности, стремление во главе каждого нового дела поставить русского человека [9, С. 22].

Интересен тот факт, что Петр Великий и его реформы — всегда основа для безусловно положительного довода, который тяготеет к примеру, образцу для подражания. Например, В.М. Пуришкевич для доказательства тезиса о необходимости дополнительного финансирования флота использовал следующий аргумент: Не хочу дольше останавливаться на этих печальных картинах, — у нас был флот, у нас была сила, у нас были обе руки, о которых говорил в былое время красноречиво Петр Великий, создавая из ботика флот, а сейчас мы остались однорукими. Можем ли мы, господа, в данную минуту отказаться от того, чем жив был не только Петр Великий, но от той мысли, которую лелеяли лучшие русские люди и до него, со времени Ордина-Нащокина? Мне кажется, что всякий из нас, без различия политических взглядов, политических воззрений и убеждений, должен верить, что настанет момент, когда возродится русский флот во всем своем былом величии и вновь настанут времена Истомина, Лазарева, Корнилова, Нахимова, Грейга, Ушакова, и верим мы, господа, что этот момент настанет [10, С. 1387].

Однако петровское время и личность императора привлекались как основа для аргумента не только в дискуссиях на тему армии и флота. В ряде случаев Петр Великий интерпретировался как авторитетный источник, причем даже в юридических вопросах, например в дискуссии о свободе совести: (А.С. Вязигин) Эта точка зрения юристов совершенно поддерживается простыми рассуждениями здравого смысла, и совершенно прав незнакомый с юридической доктриной великий император Петр I, который говорил: «Господь Бог дал власть царям над народами, но над совестью людей властен один Христос» [11, С. 1376].

Чаще же всего Петр I мыслился депутатами как безусловный авторитет в вопросах государственного строительства. Интересно, что в речах нескольких ораторов-националистов, особенно в выступлениях Н.Е. Маркова, была продуктивна перечислительная конструкция российских самодержцев — Петр Великий, Елизавета Петровна, Екатерина Великая — как некоей неприкосновенной, своего рода сакральной троицы великих государственных деятелей, заслуги которых в развитии России неоспоримы, как неоспорима и отсылка оратора к ним и к их деятельности. (Марков) Вы, господа, думаете, что манифест 17 октября сильнее всех этих исторических явлений? Вы думаете, что все это варвары были, что и цари московские, и Петр Великий, и Елизавета Петровна, и Екатерина Великая — все те, кто тщательно воздерживался от допущения в Россию иудеев, что они были малые ребята, которые не пускали евреев в Россию, поступали неразумно? А я вам скажу, господа, что нет, все эти великие монархи были умнее нас с вами и недаром история человечества именует их великими [12, С. 1559].

2. Смутное время. Довод к Смутному времени чаще всего использовался в качестве параллели с современностью. В доказательство правоты своей точки зрения депутаты приводили действия исторических личностей этого периода русской истории, экстраполируя модели их поведения на модели поведения современников. Эта разновидность исторического аргумента могла быть как негативной, так и позитивной, то есть демонстрировать как антиобразец, так и образец. В любом случае персуазивный смысл аргумента был таков: в Смутное время был Х и делал Y, а в наше время есть Z, который также будет / может / способен делать Y.

Типичным примером такой модели является аргумент речи Пуришкевича, произнесенной 19 ноября 1916 года: В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка, живущий при других условиях, опаснее Гришки Отрепьева… Господа, надо просить Государя, и вы, его верноподданные слуги, вы, призванные исполнять его волю, вы первые ответственные за течение русского государственного корабля, объединенные с нами, туда, в Ставку, Государя просить, да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней общественной жизни [13, С. 288].

3. Обращение к войне или революции как типичный вариант исторического аргумента было полифункционально. Чаще всего этот довод использовался в качестве прецедента, который может быть или должен быть моделью поведения в современных оратору обстоятельствах. В речах депутатов-националистов встречается апелляция к самым разным вооруженным конфликтам в истории Европы и России в основном с целью оправдания необходимости жесткой линии по отношению к объекту дискуссии. Особое внимание вызывает тот факт, что данный довод использовался в прениях не только по вопросам международных отношений, но и в дискуссиях о правах национальных меньшинств: финнов, евреев, поляков. Модель аргумента в этих случаях выглядит следующим образом: «государство Х когда-то применило насилие к нации Y, следовательно, Россия имеет право на такие же действия». (Марков)… Надо в законодательном порядке поступать так, как поступала Великобритания с Ирландией. Вам известно, что в Ирландии из 10 миллионов жителей едва ли осталось 4 миллиона, и это сделали с населением коренным, с населением, которое всегда жило в Ирландии, что, конечно, совершенно несправедливо. Это было сделано в стране конституционной, в стране, где конституция существует более 700 лет, в стране первой по конституционным добродетелям. Так поступила Англия с тем народом, который она признавала для себя вредным» [12, С. 1568].

Довод же к революции в выступлениях правых депутатов всегда был негативным аргументом, то есть антиобразцом. В отличие от левых или кадетов упоминание о революции не носило в их речах характер устрашения. Доминировало рассмотрение негативных результатов Великой французской революции. (Марков) Многие из вас, сами того не подозревая, подражают тем, скажу, наивным революционерам великой иудейской революции, ложно называемой Великой французской революцией, которые… в своей наивности дошли до того, что стали даже летоисчисление считать не так, как все христианские народы до сих пор считают — не со дня Рождества Христова, а со дня учреждения своей республики. Вместо июля, декабря, сентября появились термидоры, фруктидоры и т.д…. Очень недолго существовало революционное летоисчисление, очень скоро Наполеон отлучил этих наивных людей от всех их заблуждений и показал, что есть настоящая государственная власть [12, С. 1556].

4. Убийство Александра II как исторически значимый концепт за редким исключением встречается только в системе аргументации думских националистов. По-видимому, с точки зрения правых ораторов, мотив цареубийства террористами, пролития царской крови был крайне сильным аргументом, который обладал еще и сакральным смыслом. Он встречается в дискуссиях лишь на самые болезненные для российской общественности начала ХХ века темы: амнистия политических заключенных, отмена военно-полевых судов и дело Бейлиса. Речи с использованием данного довода носили откровенно агрессивный характер и вызывали, судя по стенограммам заседаний Думы, бурную реакцию слушателей. Практически в каждом подобном выступлении прослеживается мысль об отмщении цареубийцам. (Марков) Трех убитых якобы нами вы начисляете в своем лагере — и это прошу вас запомнить. Но почему же вы не говорите, господа, о том, кого убили 30 лет тому назад в этот ужасный день 1 марта? Почему об этом убийстве вы не вспоминаете? Вспоминаете о каких-то Караваевых, Иоллосах, Герценштейнах, а об убийстве в бозе почивающего Императора Самодержца Всероссийского Александра II забываете? Вот о ком надлежало бы вспомнить в этот день 1 марта, а никак не о Караваеве. Я вам об нем напомню. Вы рассказываете нам побасенки, а я вам сообщу историю этого дня [12, С. 3232].

В данной статье проанализированы лишь самые распространенные варианты исторического аргумента. Огромный массив стенограмм дореволюционной Государственной думы отражает все разнообразие и богатство функционирования довода к истории в парламентской риторике. Основоположниками использования исторического аргумента в парламентской речи следует считать правых депутатов-националистов, что доказывается еще и тем фактом, что, например, в I Государственной думе, где крайне правые не были представлены полноценной фракцией, апелляция к историческим событиям в целях убеждения аудитории встречается гораздо реже, чем в III и IV думах. Депутаты-националисты, обращаясь к петровскому времени, Смуте, Великой французской революции и убийству Александра II, активно искали параллели с современностью, пытались при помощи фактов истории объяснять и прогнозировать политический процесс начала ХХ века. Однако главный смысл приведения данных доводов — легитимизация и институционализация своих радикальных взглядов через «присваивание» великих событий и личностей, попытка вывести генезис русского национализма из русской истории.

Типология исторического аргумента неоднозначна. Раз речь в этих доводах идет об общеизвестных фактах, то их можно было бы отнести к так называемым естественным аргументам по терминологии Аристотеля. Однако сам произвольный выбор исторических параллелей и функционирование доводов к истории в думской дискуссии говорят о том, что мы имеем дело с аргументами к этосу (модель «так сложилось, так делали наши великие предки, поэтому и мы должны делать так»), а в ряде случаев и к пафосу (модель «это вызывает у оратора ужас, поэтому это плохо», «это вызывает у оратора радость, поэтому это хорошо»).

Список литературы / References

1. Волков А.А. Основы риторики / А.А. Волков. - М.: Академический проект, 2003. - 253 с.
2. Китайгородская М.В, Розанова Н.Н. Современная политическая коммуникация / Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. // Современный русский язык: социальная и функциональная дифференциация. - М.: Языки славянской культуры, 2003. - С. 151 — 240.
3. Хазагеров Г.Г. Политическая риторика / Г.Г. Хазашеров. - М.: Никколо-Медиа, 2002. - 313 с.
4. Чудинов А.П. Политическая лингвистика / А.П. Чудинов. - М.: Флинта. Наука, 2006. - 320 с.
5. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса / Е.И. Шейгал. - М.: Гнозис, 2004. - 326 с.
6. Dijk T.A.v. Studies in the pragmatics of discourse / Т.А. v. Dijk. – The Hague etc.: Mouton, 1981. - 285 р.
7. Perelman, C. and Olbrechts-Tyteca, L. The new rhetoric: A treatise on argumentation / C. Perelman, L. Olbrechts-Tyteca. - Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1969. - 340 р.
8. Аристотель. Риторика // Античные риторики / А.А. Тахо-Годи. - М.: Изд-во Московского университета, 1978. - С. 15 – 166.
9. Грингмут В.А. Объединяйтесь, люди русские! / О.Платонов. - М.: Институт русской цивилизации, 2008. - 544 с.
10. Государственная дума Российской империи. Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия I. - СПб, 1908. - 4895 c.
11. Государственная дума Российской империи. Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия II. - СПб, 1909. - 3268 с.
12. Государственная дума Российской империи. Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия IV. - СПб, 1911.- 4618 с.
13. Государственная дума Российской империи. Стенографические отчеты. Четвертый созыв. Сессия V. - СПб, 1916. - 4278 с.

Список литературы на английском языке / References in English

1. Volkov A.A. Osnovy ritoriki [Foundations of rhetoric] / A.A. Volkov. - M.: Akademicheskii proekt, 2003. - 253 p. [in Russian]
2. Kitaigorodskaya M.V, Rozanova N.N. Sovremennaya politicheskaya kommunikatsiya [Modern political communication] / M.V Kitaigorodskaya, N.N. Rozanova // Sovremennyi russkii yazyk: sotsial'naya i funktsional'naya differentsiatsiya [Modern Russian language: social and functional differentiation]. - M.: Yazyki slavyanskoi kul'tury, 2003. - P. 151 – 240. [in Russian]
3. Khazagerov G.G. Politicheskaya ritorika [Political rhetoric] / G.G. Khazagerov . - M.: Nikkolo-Media, 2002. - 313 p. [in Russian]
4. Chudinov A.P. Politicheskaya lingvistika [Political linguistics] / A.P. Chudinov. - M.: Flinta. Nauka, 2006. - 320 p. [in Russian]
5. Sheigal E.I. Semiotika politicheskogo diskursa [Semiotics of political discourse] / E.I. Sheigal. - M.: Gnozis, 2004. - 326 p. [in Russian]
6. Dijk T.A.v. Studies in the pragmatics of discourse / T.A.v. Dijk. – The Hague etc.: Mouton, 1981. - 285 p.
7. Perelman, C. and Olbrechts-Tyteca, L. The new rhetoric: A treatise on argumentation / C. Perelman, L. Olbrechts-Tyteca.. - Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1969. - 340 p.
8. Aristotel'. Ritorika [Rhetoric] // Antichnye ritoriki [Ancient rhetoric] / A.A. Takho-Godi. - M.: Izd-vo Moskovskogo universiteta, 1978. - P. 15 — 166. [in Russian]
9. Gringmut V.A. Ob'edinjajtes', ljudi russkie! [Unite, Russian people] / O.Platonov. - M.: Institut russkoj civilizacii, 2008. - 544 p. [in Russian]
10. Gosudarstvennaja duma Rossijskoj imperii. Stenograficheskie otchety. Tretij sozyv. Sessija I. [Russian Imperial State Duma. Verbatim records. Third convocation. Session 1] - SPb, 1908. - 4895 p. [in Russian]
11. Gosudarstvennaja duma Rossijskoj imperii. Stenograficheskie otchety. Tretij sozyv. Sessija II. [Russian Imperial State Duma. Verbatim records. Third convocation. Session 2] - SPb, 1909. - 3268 p. [in Russian]
12. Gosudarstvennaja duma Rossijskoj imperii. Stenograficheskie otchety. Tretij sozyv. Sessija IV. [Russian Imperial State Duma. Verbatim records. Third convocation. Session 4] - SPb, 1911. - 4618 p. [in Russian]
13. Gosudarstvennaja duma Rossijskoj imperii. Stenograficheskie otchety. Chetvertyj sozyv. Sessija V. [Russian Imperial State Duma. Verbatim records. Third convocation. Session 5] - SPb, 1916. - 4278 p. [in Russian]