ФОЛЬКЛОРНО-ЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ ОСНОВА РОМАНА АХМЕДА ЦАЛИКОВА "БРАТ НА БРАТА"

Белоус Л.В.

ORCID 0000-0003-3144-0853, Кандидат филологических наук, доцент, Северо-Осетинский государственный университет

ФОЛЬКЛОРНО-ЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ ОСНОВА РОМАНА АХМЕДА ЦАЛИКОВА "БРАТ НА БРАТА" 

Аннотация

Предлагаемая статья – анализ представленных в романе осетинского русскоязычного автора и общественного деятеля Ахмеда Цаликова "Брат на брата" особенностей повседневного быта, фольклора, религиозных верований, обычаев, поведенческих норм и мировоззрения осетин на рубеже XIX-ХХ веков, когда происходил перелом в менталитете народа и разрушение традиционного уклада жизни народов Северного Кавказа под влиянием революционных событий в России и активного вмешательства российской политики в жизнь горцев.

Ключевые слова: Менталитет, национальная самобытность, фольклор, этнографические особенности, разрушение обычая.

Belous L.V.

ORCID 0000-0003-3144-0853, PhD in Philology, Associate professor, North-Osetian State University

FOLKLORE AND ETHNOGRAPHIC BASIS OF AHMED TSALIKOV`S NOVEL "BROTHER TO BROTHER" 

Abstract

This article is an attempt to find and analyse features of everyday life, folklore, religious beliefs, customs, behavioral norms and worldview of Ossetians in the XIX-XX centuries, when there was a change in the mentality of the people and the destruction of the traditional way of life of the North Caucasus natives under the influence of the revolutionary events in Russia and the active intervention of the Russian policy in the life of the mountaineers, presented in the Ossetian russian-speaking author and social activist Ahmed Tsalikov`s novel "Brother to Brother".

Keywords: Mentality, national identity, folklore, ethnographic peculiarities, the destruction of the custom.

Ахмед Темболатович Цаликов - активный общественный деятель блестящий публицист, писатель незаурядного художественного таланта, представитель русскоязычной литературы Северной Осетии первой четверти двадцатого столетия. "Его книги "Чаша жизни. Миниатюры", "Кавказ и Поволжье. Очерки инородческой политики и культурно-хозяйственного быта", "В горах Кавказа. Быль, очерки, легенды" были изданы в Москве и известны во всех уголках страны. В своих произведениях Ахмед Цаликов писал не только о родной ему Осетии, но и о жизни и судьбах других народов Северного Кавказа, России" [4;417].

Невозможно обойти вниманием стилистические особенности творчества А.Цаликова, роман которого создан в традициях реализма, а миниатюры и рассказы свидетельствуют о тяготении автора к символизму, к прозе в высшей степени эмоциональной, свидетельствующей о склонности автора к мистическому восприятию окружающего мира, притчеобразной по принципу осмысления действительности, насыщенной эпитетами, повторами и иными тропами, осложняющими восприятие, но превращающими тексты в глубокие и яркие произведения, равных которым в осетинской русскоязычной литературе не существует.

Фундаментальное изучение художественных особенностей наследия Ахмеда Темболатовича до сих пор не предпринималось, чем обусловлены актуальность и научная новизна предлагаемого исследования. Автор может быть отнесен к разряду "возвращенных", однако его возвращение до сих пор не было сопровождено подробным литературоведческим анализом созданных им текстов.

Впервые имя А.Цаликова стало известно широкому читателю в конце ХХ века, в период "перестройки". Автором, который напомнил осетинским читателям об Ахмеде Цаликове, был Ш.Джикаев, который опубликовал в 1988 году в альманахе "Литературная Осетия" статью "Жизнь - путь подвижничества и долга". В этой статье была по достоинству оценена многогранная личность писателя, определены основные составляющие его необыкновенного дарования [1]. Далее к личности и творчеству А.Цаликова в своих трудах обращались Э.Мецаев, Р.Фидарова, А.Мзоков [2; 5; 3].

Наиболее весомый вклад в изучение жизни и творчества А.Цаликова внесла Зоя Мироновна Салагаева. Максимально полный сборник текстов писателя с обширным послесловием ученого - это результат ее многолетних поисков и собирания произведений писателя; скрупулезного, досконального изучения архивных материалов; анализа жизненного и творческого пути этого талантливого представителя осетинской интеллигенции начала ХХ в.; внимательного изучения особенностей его поэтики и стилистики [4].

Однако многие аспекты творческого наследия Ахмеда Темболатовича не были затронуты в перечисленных материалах, в частности, представляет интерес фольклорно-этнографическая сторона его единственного романа, зафиксировавшая бытовые реалии и особенности мировосприятия горцев на рубеже XIX-ХХ вв.

В 1926 г. в эмиграции, в Праге, была написана и опубликована первая часть его романа "Брат на брата". О второй части произведения З.Салагаева пишет: "В газете "Вольные горцы", №1 за 1927 год на стр. 24 сообщалось, что готовится к изданию роман из революционной жизни Кавказа (продолжение романа "Брат на брата") Цалыккаты Ахмеда "Окровавленные горы". Однако судьба этого романа не известна" [4;493].

Роман А.Цаликова "Брат на брата" пронизан осуждением гражданской войны, религиозной вражды (между мусульманами и христианами), в романе есть романтическая линия (любовь главного героя, мусульманина, к дочери православного священника), подняты проблемы социального характера, поэтому можно говорить об историческом характере текста. Роман А.Цаликова отражает фольклорные традиции осетинского народа, в нем представлены осетинские пословицы, поговорки, тосты, легенды, обычаи и обряды.

Кавказ – это прежде всего кавказская природа, которая, по словам А.Цаликова, была вынуждена нарушить свой вековой покой из-за кровавых столкновений, в которых погрязли жители гор. Горы – главное украшение Осетии. Для них писатель подбирает удивительные сравнения и эпитеты. Горы кажутся автору "стадом буйволов, легших на отдых и упершихся рогами в небесный свод. Будто концы этих рогов посеребрены" [6;287]. "Бледно-лиловые" [6;289] вершины выполняют для осетинских аулов функцию часовых [6;288]. Горы – "великаны, замороженные зимней стужей, занесенные снегами" [6;289]. Они напоминают писателю сгустки расправленного серебра [6;355].

В пейзажных зарисовках А.Цаликова, несмотря на его изысканную красоту, чувствуется некоторая агрессивность. Такая особенность – использование брутальной и даже воинской терминологии в описаниях природы – может быть названа стилистической характеристикой текстов Цаликова: "Темным воинством подымается по обеим сторонам дороги уже начавшая кочаниться кукуруза. Каждый раз, как легкий ветерок пробегает по маисовому полю и колеблет верхушки стеблей, кажется, будто гордые султаны на киверах неведомого воинства склоняются пред нами" [6;392].

А.Цаликов не обходит стороной и Терек, который собирается из ручейков и превращается в тяжелую "свинцовую дугу" [6;290]. Терек наделен личностными качествами, писатель о нем скучает, как можно скучать о друге, о близком человеке [6;290].

Писатель, оглядываясь по сторонам, всматриваясь в окружающий мир, не забывает поднять взор к небу. Интересно, что даже созерцание звезд носит несколько этнически окрашенный характер: "Прямо над нашей головой Млечный путь – Арфаны фад. Отец мне говорил в детстве, что какой-то Арфан украл из небесных чертогов солому и побежал, но по дороге рассыпал ее, и след этой соломы остался на небе" [6;290].

А.Цаликов, возможно, с ностальгией, пытается воспроизвести бытовые подробности жизни осетинского аула, в частности, вкус той пищи, которую употребляли осетины. Угощение для него напрямую связано с процессом приема пищи, окруженным множеством ритуалов и легенд. Осетинское массовое застолье, не обходящееся без традиционных пирогов, теперь уже известных всему миру, - это воплощение народной мудрости. Прислуживает молодежь, что вырабатывает уважение к старшим, некоторое смирение, плохо сочетающееся с горячностью кавказских юношей, а потому особенно им необходимое [6;333].

Пить араку или пиво можно только после произнесения тоста и в определенном, веками проверенном порядке. Так употребление алкоголя из рядового распития, ведущего к опьянению, одурманиванию, неадекватному поведению, превращается в молитву богам, в желание передать небесным покровителям свои просьбы, пожелания и благодарности за уже полученные блага. Пьяных за осетинским столом в романах Цаликова нет. Вне застолья – есть, но пьянство является для героев романа дополнительной негативной, отрицательной чертой.

Одежда горцев неприхотлива, но удобна, практична и многофункциональна. Мужской костюм, созданный с учетом того, что кавказский мужчина – всадник, обязательно сопровождается оружием, чаще всего кинжалом примерно до колен. У пожилых людей кинжал может дополняться посохом с загнутой вверх ручкой, снабженным штыком, надетым внизу на конец. Штык делает посох более устойчивым в качестве опоры и одновременно является еще одним способом защититься от врага в случае возникновения такой необходимости.

Одежда может восприниматься в цаликовском мире как символ. В одном из эпизодов автор пишет: "Но дело в том, что пришел однажды день, и я почувствовал, Валя, что мундир, который я носил с такой гордостью, давит мне грудь. Мне захотелось длиннополой черкески, стянутой в талии узким ремнем, неслышной поступи ноги, обутой в мягкий сафьян, мохнатой папахи на бритой голове. Мне захотелось смыть с себя белила и румяна – грим русской школы и русской среды – быть снова вольным сыном гор – простым и непосредственным" [6;319]. В этом отрывке четко видно не только и не столько отношение к одежде, сколько восприятие чужой и родной культур, своего и "не-своего" типа поведения, ощущения себя в мире.

Цаликов показывает на примере одного из отрицательных персонажей, каким образом новые веяния, идущие от России, сказываются не внешнем облике осетин: мужчина фиксатурит усы, надевает на них особый прибор, носит белые перчатки, завивает игривый "лакейский" [6;362] чуб, украшает костюм побрякушками, бляшками, висюльками, использует шелковые носовые платки, обильно пользуется духами. Все это описывается автором романа с нескрываемой иронией, явно неприязненно, поэтому Цаликов говорит в связи с обликом нового для осетинского народа типа мужчины-пижона, что он олицетворял собой "великолепие "образованного" человека" [6; 362]. Причем, слово "образованный" берется автором в кавычки.

Немаловажное значение для понимания характера народа имеет тип жилища, которое создают для себя осетинские семьи. Цаликов подчеркивает, что бедному осетину приходится проливать много пота и крови, чтобы обставить свое жилище мебелью, обвесить коврами и оружием. Осетинский дом аскетичен, пол земляной, помещение обмазано снаружи желтой глиной, смешанной с навозом. Очень высокий забор ("как крепостная стена" [6;285]).

Дом четко разделен на две половины: женскую и мужскую. Женская часть именуется в романе хадзаром: "Хадзар – это святыня в патриархальной семье осетина, здесь царство женщин. Здесь сосредоточивается вся интимная жизнь семьи" [6;285]".

Мужская часть дома называется кунацкой. Она предназначена (помимо повседневных мужских нужд) для встречи гостей, поэтому в этой комнате много скамеек, украшенных шкурами серн и оленей, рогами туров, которые использовали в качестве вешалок для оружия, головных уборов, бурок.

Ахмед Цаликов активно и умело, с нескрываемым восторгом перед народной мудростью использует в тексте романа осетинские пословицы. Писатель практически дословно переводит их на русский язык, хотя мог бы подбирать аналогичные высказывания из русского фольклора, тем более что это несложно и более понятно русскому читателю. Но цель А.Цаликова – познакомить человека, имеющего весьма приблизительное представление об осетинском фольклоре или не знающего осетинскую народную культуру вовсе, с духовным, бытовым и ментальным миром осетин, поэтому писатель избирает единственно правильный в данной ситуации путь – максимально близкий к оригиналу перевод, например: "Башня разваливается от собственного камня" [6;357]; "Когда смерть приближается к муравью, то у него отрастают крылья" [6;361]; "Тот, кто не может справиться с лошадью, бьет по седлу" [6;404].

Принцип подстрочного перевода А.Цаликов использует и в том случае, когда вставляет в текст романа стихотворение Коста Хетагурова "Вдова с детьми". Это одно из самых популярных произведений основоположника осетинской литературы, ставшее неотъемлемой частью культуры народа и известное современному читателю в поэтических вариантах перевода на русский язык под названием "Мать сирот". Безусловно, Цаликов мог бы перевести текст в стихотворной форме, но тогда теряется больше смысла в угоду рифме, ритму и другим формальным элементам. Цаликову же гораздо важнее содержательная сторона, как в случае с пословицами.

Осетины красиво поют. Их героические песни уносят человека от суеты сегодняшнего дня, и при звуках этих песен "сердце охватывает жажда подвига" [6;334], смерть перестает быть страшной.

Осетинский танец описан Цаликовым изнутри, от первого лица. Это не оставляет сомнений в том, что сам писатель владел искусством танца в совершенстве, иначе он не смог бы так точно и умело описать ощущения кавказского мужчины, захваченного волной танца. Цаликов показывает, что танец делает человека максимально свободным, пылким, не признающим преград, легко и смело глядящим в лицо смерти.

Очень трудно описать словами то, что должно быть увидено, но Цаликов использует свой талант писателя, чтобы адекватно передать, к примеру, характерную для кавказского танца особенность: статичность туловища при максимальной подвижности ног: "Тонкая талия, охваченная ремнем, вытягивается, и мне кажется, что туловище мое связано в талии с ногами только нитью, которая вот-вот может оборваться, а ноги мои получают особое самостоятельное бытие. Будто разум переселяется в концы пальцев, и он-то их толкает в ослеплении счастья и порыва на самые причудливые комбинации" [6;315].

Для А.Цаликова коренные жители Северного Кавказа – не одинаковые, мало отличающиеся друг от друга этносы. Он видит разницу между народами, как во внешних признаках, так и во внутреннем мире их представителей.

Кабардинцы для него – серые, бесцветные, не очень хорошо владеющие конем, что чрезвычайно важно для кавказца, они медлительны и спокойны. Речь кабардинцев наполнена шипящими и свистящими звуками. Ахмед Цаликов описывает эту речь, используя звукоподражание: "Будто Шелестит камыШ, ЧереЗ который пробирается Змей, или ветер Шевелит ковыль Степной, или ЖурЧит по камням Чуть Заметный руЧей" [6;380].

Другие соседи осетин, ингуши, представляются Цаликову более красочными и оригинальными людьми. Они проворны, живы. Черты их лиц заострены, носы хищны. Речь же их состоит из гортанных звуков, похожих на клекот орлов. И эти странные звуки ингуши не произносят, а будто резко кидают друг другу.

Об осетинской речи подобных конкретных упоминаний в романе нет. Но А.Цаликов говорит о том, что представители родного для него этноса стали часто прибегать к исковерканному русскому языку, уснащая осетинскую речь "заковыристыми русскими словами" [6;362]. На покосившейся вывеске в любимом ауле писатель с горечью читает слова, "нацарапанные безграмотной рукой: "Селеко правлении" [6;300].

Интересно также, что Цаликов произносит запоминающийся и заставляющий задуматься афоризм: "Нация – это язык" [6;300]. Следовательно, потеря языка равноценна потере национальной самобытности. Тем более горькими представляются строки, в которых земляки названы писателем "бессловесными овцами" [6;296].

Одной из основных особенностей мужского характера осетина, роднящей его с представителями других кавказских этносов, является воинственность, готовность взять в руки оружие для защиты от врага [6;284].

В основе женского характера (как показывает А.Цаликов, именно характера, а не поведения, основанного на определенных правилах) – покорность, отсюда молчаливость осетинки, стыдливо опущенные глаза и мягкая, невесомая "грация дикой козы" [6;314], позволяющая горянке делать все быстро, незаметно, для чего в осетинском языке есть специальное слово, которое не поддается дословному переводу.

Особой чертой осетинского национального характера А.Цаликов считает умение достойно, благородно стареть. В романе много удивительных, мудрых и вызывающих искреннее уважение старших, но особенно запоминающимся получился образ Куцала, который после смертоносного выстрела в орла произносит невероятную по уровню благородства и осознания своего места в мире речь, поражающую умением в двух словах передать самое важное [6;386].

Среди осетин в описываемую эпоху стали появляться новые типы характеров, о которых не без горечи повествует писатель. Этим персонажам ничего не стоит украсть, смошенничать, надуть самого близкого человека. Их А.Цаликов называет "лермонтовскими азаматами" [6;391], отсылая читателя к первой половине XIX века, в далекое прошлое. Сходство с Азаматом из "Героя нашего времени" подчеркнуто тем, что писатель намеренно и осознанно копирует ситуацию лермонтовского романа: обмен сестры на коня кабардинской породы [6;394].

Осетины тщеславны. Это качество А.Цаликов видит и в самом себе. Невозможно не обратить внимание на очень глубокое, буквально пророческое высказывание автора романа, которое уместно привести целиком: "Понятие добра и зла осетин выражает словом "худинаг", что значит: "то, что вызывает смех"... Осетин боится не угрызений совести, а худинага – будут смеяться, будет стыдно, срамно. Угрызения совести – этот моральный момент чужд осетинской психике. Осетин боится только обнаружения его неблаговидных поступков, потому что будет худинаг... Осетин – раб общественного мнения… Люди, которые высшим критерием своего морального поведения ставят момент – "что о них скажут"  - это и есть люди тщеславия… В этом отношении осетины напоминают Добчинского или Бобчинского… Обратная сторона тщеславия – жестокость. Худинаг беспощаден. Проштрафившегося человека худинаг уж не пожалеет… Однако каким могучим стимулом народного прогресса может быть "худинаг", если он будет заряжен не пустышками и глупышками, а настоящим элементом. И эту работу должна выполнить интеллигенция… А что же происходит сейчас в действительности? Из осетинского обихода худинаг исчезает. Русская революция убивает худинаг, т.е. моральный момент в жизни народа, когда, наоборот, она должна была бы поднять этот момент на высшую ступень… Как же быть? Я никак не могу найти выхода!.. [6;405-407].

Строки о тщеславии можно назвать философской кульминацией романа, завещанием автора осетинской интеллигенции, криком его души. Но помимо прочего, здесь нельзя не сказать о том, что понятие "совесть", связанное с самообвинением, самоанализом, самооценкой; понятие, являющееся уникальной христианской категорией, по мнению А.Цаликова, чуждо осетинскому менталитету, оно не является для осетинского общества регулятором социального поведения. А вот слово "худинаг", лучшим аналогом которого в русском языке является слово "стыд", для осетинского этноса чрезвычайно весомо, а это понятие не несет в себе необходимости самоуглубления, характерной для религиозного восприятия мира. Оно скорее говорит о том, что осетин, совершая тот или иной поступок, смотрит по сторонам, ожидая от окружающих оценки. Но не согласует свои действия с внутренним пониманием правильного и неправильного, доброго и злого, хорошего и плохого.

А.Цаликов, рассуждая о "худинаге" остается внутри своего этноса, опирается на то, что этому этносу знакомо и дорого, но он пытается посмотреть на осетин со стороны, чтобы увидеть путь к спасению, к сохранению самобытности, то есть своего лица. Он дает вполне конкретный совет современникам и потомкам, страстно желает быть услышанным и пишет свой роман во многом именно ради этих строк о "худинаге".

Обычай рассматривается в романе как бы с двух сторон. Во-первых, из прошлого. То есть писатель показывает, как должно быть, если строго следовать порядкам и правилам, завещанным осетинам их предками. С этой стороны в авторской позиции преобладает любование, восхищение мудростью и простотой обычая. Вторая сторона – настоящее. То есть Цаликов, часто с искренним сожалением, демонстрирует современное состояние обычая, его разрушение, исчезновение или его трансформацию.

Многие обычаи не просто описываются А.Цаликовым, но и объясняются им. Либо автор уточняет логику и причину действий соплеменников, либо совершает исторический экскурс, демонстрируя, что обычай возник не на пустом месте, что в нем сосредоточена мудрость народа, накопленная столетиями.

Достаточно подробно, с самой неприглядной и трагической своей стороны в романе показан обычай умыкания невесты. Ситуация с похищением девушки уподобляется описанному Лермонтовым похищению понравившейся Печорину дикарки Бэлы. Эта параллель самим А.Цаликовым неоднократно подчеркивается упоминанием Азамата. Тем удивительнее поведение главной героини эпизода, Фаризет, которая не может смириться с ситуацией и бросается в обрыв. Поступок Фаризет, являясь репликой в диалоге А.Цаликова с М.Лермонтовым, с одной стороны, плохо сочетается с покорностью горянки и с распространенностью обычая похищения девушки, что должно было бы сделать его не таким жутким, трагичным. Но здесь есть несколько нюансов. Во-первых, Фаризет сватали, и ее семья сказала твердое "нет" потенциальному жениху, то есть девушка своим ужасающим поступком демонстрирует покорность решению старших своего рода, в данном случае, это решение совпадает с ее собственным желанием. Во-вторых, осетинские девушки были достаточно свободны в выборе женихов, что в романе вскользь показано. В-третьих, поступок Фаризет лишний раз подчеркивает нетрадиционный характер религиозности осетин.

Поведение на похоронах продиктовано не только обычаем, но и личным восприятием происходящего. Самые близкие умершего, согласно адату, не должны были на людях проронить ни одной слезинки, не позволяли себе ни крика, ни жестов отчаяния. Они обязаны были надеть траурные черные одежды и хранить величавое спокойствие. Но о мощи горя, переживаемого, например, матерью, потерявшей своего ребенка, говорит тот факт, что в первую ночь после похорон дочери героиня умирает от разрыва сердца [6;401].

Многие традиционные действия осетин носили воинскую подоплеку. Особая традиция - джигитовка. Это возможность для молодежи продемонстрировать свои умения, похвастаться своими успехами и достижениями в воинских искусствах. А.Цаликов показывает, как молодые мужчины на скаку поднимают с земли различные предметы, в том числе монеты, стреляют в цель, перекидываются с одного бока лошади на другой, проползают на скаку под брюхом своих скакунов, "выделывают разные фортели, щеголяя друг перед другом удалью" [6;386].

Обычай кровной мести упоминается несколько раз. Осетин А.Цаликов искренне и честно описывает свои внутренние переживания по поводу мести. Главный герой теряет свою опозоренную сестру и думает: "Вот передо мной умирающая сестра и беспомощный враг, и сверкает в моем мозгу, как молния, мысль: что же правда жизни, милосердие или древняя мораль – око за око, зуб за зуб? И жалкой, ничтожной, непригодной для жизни кажется мне обманчивая философия милосердия. Нет, око за око, зуб за зуб – вот правда жизни!.." [6;398]. То есть даже много лет проведя в России, став просвещенным и образованным человеком, герой не готов отказаться от жестокого и кровавого обычая предков. А.Цаликов явно хотел подчеркнуть, что обычай кровной мести – крайне спорное явление. С одной стороны, он жесток, утомителен и вреден для малочисленного народа, а с другой стороны, бывают ситуации, когда только утоленная месть может хоть как-то успокоить сходящего с ума от горя представителя осетинского этноса, как и других горских народов, потому что этот обычай – из разряда общекавказских.

С нескрываемым сожалением А.Цаликов видит вокруг себя повсеместное бестактное поведение молодых людей, открыто и нагло нарушающих обычаи предков, что воспринимается писателем как катастрофа. Молодежь теряет всякие сдерживающие начала [6;340].

Все это приводит А.Цаликова к печальному, даже трагическому выводу: "Все рушится: религия, нравственность, скромность и послушание молодежи, гостеприимство, уважение к старости. Да, так и есть. Все, на чем держалась наша жизнь. Что мы берегли, как глаз, и считали для себя дороже золота, то теперь не имеет ценности и сломанной иголки. Светопреставление" [6;324].

Писатель рассуждает о том, что существование осетина, жившего натуральным хозяйством, всегда было нормировано обычаем, традицией, контролировавшими каждый шаг горца с рождения до смерти. "Процесс жизни был прост, и сама жизнь была трафаретом" [6;408]. По убеждению А.Цаликова, трафарет стал портиться от соприкосновения горского аула с русским городом. Влияние русских усиливалось день ото дня, так как русский народ обладал более развитой системой хозяйствования. "Обычай перестал поспевать за жизнью" [6;408]. И это, по убеждению А.Цаликова, начало конца осетинской национальной ментальности, самобытности осетинского этноса.

Одно из главных высказываний о религиозности осетин А.Цаликов завершает таким образом: "Мы ведь, осетины, и не мусульмане и не христиане, мы скорей уастырджисты или даже язычники, с культом заповедных рощ, вековых деревьев, духов, которыми мы наполняем поля и леса, воды и горы, дома и пещеры. Наша молитва – чинок араки или чаша пива в одной руке, круглый пирог с сыром в другой…" [6;319].

В осетинской молитве удивительным образом сочетаются Аллах (или Иисус Христос) и многочисленные персонажи осетинского пантеона, к примеру, духи дома [6;313], которых герои просят о благополучии, о сохранении огня в очаге и о сбережении основного камня в фундаменте дома.

А.Цаликов смотрит на религию с эстетических или философских позиций, но он находится не внутри религиозного сообщества, а вне его, что позволяет писателю быть объективным или, по крайней мере, к этому стремиться. Писателю совершенно очевидно, что старой Осетии, единой и верной адатам, больше не существует, а есть Осетия, раздираемая на мусульманскую и христианскую части [6;292].

В романе "Брат на брата" очень много внимания уделяется России и русским. Превалирует в этих эпизодах определение "страшная" по отношению к России [6;289]. Но здесь надо иметь в виду следующее: в тексте А.Цаликова речь идет о революционной России, то есть о ненормальном, кризисном состоянии народа, к которому писатель относится с глубоким уважением.

Революция же Цаликова пугает, ее суть автор выражает в нескольких фразах, четко и ясно формулирующих позицию писателя по отношению к описываемому политическому событию: "Да, в России революция, но в своеобразной русской форме – пугачевщина и разиновщина с вспарыванием беременным женщинам животов, с разбоем, разгулом, грабежом и насилием черни. С этой революцией демократия не оказалась в состоянии совладать. Только группа наиболее жестоких и бесцеремонных людей воспользовалась этой стихией, чтобы захватить центральную власть в свои руки. У этой группы единственная задача – сохранить эту власть путем каких угодно компромиссов, ухищрений, насилий, террора и т.п., так как они хорошо знают, что вместе с властью они потеряют и головы. Они декламируют на прекрасные темы о царстве социализма, но этим они только прикрывают грязную сущность своего пресмыкания перед зверем, проснувшимся в груди русского человека" [6;346].

Главным предметом недовольства русской политикой является то, что большой народ осуществляет насилие по отношению к малому и при этом лицемерно именует эту свою непозволительную деятельность "осуществлением цивилизаторской миссии". Но ведь каждый народ, в чем не просто убежден А.Цаликов, а в чем он страстно желает убедить читателей, имеет полное право самостоятельно решать собственную судьбу.

Аргументы, используемые Цаликовым, до такой степени весомы, что даже сторонника насильственной политики первых лет советской власти по отношению к национальным меньшинствам заставят усомниться в правильности и допустимости подобной политики.

Первый аргумент таков: древнеафинская республика была в четыре раза меньше, чем Персия, но ее вклад в мировую культуру неизмеримо выше и весомее. С этим поспорить невозможно.

Второй аргумент. Русская культура считалась более развитой, разносторонней, богатой, нежели осетинская. Но, как пишет Цаликов, у осетинского этноса не было возможности и шансов свободно и независимо развивать свое национальное творчество, а у "народа-раба культура не может развиваться". И если осетинам дать возможность исправить это положение, то результат может оказаться удивительным [6;359].

Третий аргумент. Новая российская власть была властью рабочих и крестьян. Цаликов с возмущением говорит о том, что русские мужики, ставшие вдруг господами, возомнили, что могут дать, навязать что-то другому народу. Но писатель спрашивает: "Что они могут дать нам?! Ничего, кроме грязи, в которой они сами валяются" [6;382].

Четвертый аргумент. Новый стиль жизни, новая идеология насаждаются насильственно, кровавыми методами. Погибают люди. Цаликов несколько кощунственно, но справедливо по сути замечает: "Если стомиллионный русский народ потеряет десять миллионов, то у него еще останется девяносто – цифра не маленькая. А мы при потере тысячи – уже истекаем кровью…" [6;408].

Пятый аргумент. Горцы не сочетаются с коммунистической идеологией, это, как образно выражает свою мысль автор романа, огонь и вода. Более того, попытку соединить горцев с коммунистической идеологией писатель именует "химерой в воспаленном мозгу сумасшедшего", "сумасбродством" [6;408]. Это, безусловно, крайне жесткая оценка, но время доказало правоту А.Цаликова, и сегодня приходится сожалеть о том, что к нему и к его единомышленникам не прислушались в свое время те люди, которые могли бы повлиять на ситуацию. Этого не произошло.

"Нет, у народа есть душа. Это его святая святых. Это его понятия о добре и зле, не те понятия, которые привносятся извне, а те, которые вырабатываются в результате тысячелетней страдальческой жизни на земной коре… Есть душа народа. Она может трепетать от восторга и испуганно биться, как птичка в клетке. Душа гордая и душа униженная. Душа цельная и душа раздвоенная. Какова же душа моего народа? [6;356]" – пишет А.Цаликов. Именно ответу на этот вопрос он посвятил свое творчество в целом и роман "Брат на брата", в частности. Он ищет душу народа в жилище, одежде, утвари своих соплеменников, в их пословицах и легендах, в их характере и поведении, конечно, в обычаях, прошедших проверку временем. Поэтому следует внимательно изучить эти писательские поиски и сформулировать те особенные черты, которые составляют суть мировоззрения осетина, его самоидентификации.

Ахмед Цаликов является очень важным свидетелем начавшегося процесса разрушения осетинской этнической самобытности под влиянием социально-политических потрясений, прежде всего, революции 1917 г.; под напором насильственной, как, не без оснований, считал А.Цаликов, русификации горских народов, а также в силу ставших очевидными и ощутимыми межконфессиональных разногласий внутри осетинского этнического единства, вдруг оказавшегося весьма зыбким.

Литература

1. Джикаев Ш. Жизнь – путь подвижничества и долга // "Литературная Осетия". 1988. №72. С.72-74.
2. Мецаев Э. Ахмат Цаликов. Социалист и патриот // "Владикавказ". №71 (537) от 26 сентября 2007 г. С.6.
3. Мзоков А. Ахмед Цаллыккаты // "Дарьял". 1995. №4. С.43-44.
4. Салагаева З. Ахмед Цаликов // А.Цаликов. Избранное. Владикавказ: Ир. 2002. С. 417-502.
5. Фидарова Р. Художественный мир Цаликова // Вестник СОГУ. 2011. №3. С. 262-265.
6. Цаликов А. Избранное. Владикавказ: Ир. 2002.

References

1. Dzhikaev Sh. Zhizn – put podvizhnichestva i dolga // "Literaturnaja Osetija". 1988. №72. S.72-74.
2. Mecaev E. Ahmat Calikov. Socialist i patriot // "Vladikavkaz". №71 (537) ot 26 sentjabrja 2007 g. S.6.
3. Mzokov A. Ahmed Callykkaty // "Darial". 1995. №4. S.43-44.
4. Tsalagaeva Z. Ahmed Calikov // A.Calikov. Izbrannoe. Vladikavkaz: Ir. 2002. S. 417-502.
5. Fidarova R. Hudozhestvennyj mir Calikova // Vestnik SOGU. 2011. №3. S. 262-265.
6. Tsalikov A. Izbrannoe. Vladikavkaz: Ir. 2002.