ЛИНГВОПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ВЫСКАЗЫВАНИЯ

Тариева Лилия Увайсовна

Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Ингушского  госуниверситет  (ИнгГУ)

ЛИНГВОПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ВЫСКАЗЫВАНИЯ

Аннотация

В данной статье в контекст речевой ситуации вводится модусный субъективный фактор: аффективное лицо, без функции которого невозможен, на наш взгляд, адекватный  речевой акт, и  рассматриваются специфические прагматические условия реализации  речевого акта  («со ʻяʼ»), генерированного в дистинкции собственного со ʻэгоʼ, конгруэнтного лицу Говорящему.

Ключевые слова: лица парадигмы, речевой акт, интеракция, прагматическая ситуация, рефлексив-локутор.

Tarieva Liliya Uvaysovna

Ingush State University, candidate of Philological sciences, Associate Professor of the Russian Language Department

LINGUOPRAGMATIC ASPEKT OF SPEECH ACTS

Abstract

 This paper is an introduction to mode subjective factor in the context of the speech situation: absence of an affective person, in our opinion, makes it impossible for an adequate speech act; specific pragmatic conditions for the implementation of the speech act ("so" - I) generated as the definition of one’s own “ego” identity and congruent to the Speaking person.

Keywords: paradigm of person, speech act, interaction, pragmatic situation, speech argent, reflexive-locutor.

Речевой акт, как центральное понятие прагматической лингвистики, есть речевое действие, таксономически организованное, т.е. производимое кем-то, зачем-то, где-то и когда-то. Природа речевого общения в нахских языках зависит от интеракции лиц парадигмы (Созерцающего, Говорящего Слышащего, Произносящего), экспонируемых  в рефлексивном режиме интерпретации канонической речевой ситуации [6; 7].

Определено, что  речевой акт представляет собой  вид действия [3],  для нас это  означает, что при оценке и анализе прототипического речевого акта: «Со ʻЯʼ», генерированного в дистинкции собственного со ʻэгоʼ, конгруэнтного лицу Говорящему, должен быть выделен субъект (в нашем случае это лицо) и его действие -  «говорение».

Речевой акт в одно слово «со ʻяʼ», вызванный интенцией лица Созерцающего, выхватившего в дистинкции собственного со ʻэгоʼ, личную персону и именовавшую ее номинацией «со ʻяʼ», отражается в континууме мышления в качестве лица, которое говорит т.е. в качестве предикации с агентивом «лицо» и его функцией «говорит». Высказывание со ʻяʼ, с одной стороны, сообщает о наличии собственного со ʻэгоʼ, с  другой -  речевой акт: «Со ʻЯʼ есть перформативное высказывание, так как  в ингушском языке, номинируя собственную персону местоименным существительным (со ʻяʼ), субъект производит одновременно следующие эксплицитные речевые  действия: артикуляция, исполненная лицом Говорящим,  и   акустический речевой акт, исполненный лицом Произносящим. Оба речевых лица обусловлены  эмпатией, интерпретированной в качестве интегрального свойства фрейма интенциональности имплицитных аффективных лиц (т.е. переживанием лица Созерцающего и лица Слышащего) [8; 9]. На морфологическом уровне речевые и аффективные лица в ингушском языке (и других нахских также) представлены различными падежами имени:

1. Со (NOM) лув ʻЯ говорю (обладаю способностью);
2. Аз (ERG) оал ʻЯ произношу (обладаю способностью);
3. Сона (AFF) гу Я вижуʻ (обладаю способостью);
4. Сона (AFF) хоз ʻЯ слышуʼ (обаладаю способностью).

За исключением эксплицитных действий двух речевых лиц (Говорящего и Произносящего), в производстве речевого акта: со ʻяʼ принимают участие имплицитные аффективные лица (Созерцающее и Слышащее),  в финали процесса эмпатии (переживания) обнаруживающие речевые лица [8; 9].

Высказывание со ʻяʼ есть продукт речевого акта (артикуляции,  акустики и интенции аффективного лица). Изреченный речевой акт не зависает в воздухе, он иллокутивен, так как нацелен на лицо  Созерцающее, картирующее лицо Говорящее, и  на лицо Слышащее в рефлексивном режиме  и/или слушающего (слушающих) в диалогическом режиме, если слушающий (слушающие) прагматически находится  рядом в зоне видения и слышания.

В ингушской прагматической ситуации речедеятель дифференцирован,  согласно  функции говорения (артикуляции) и произнесения (акустики), на разные лица (первый и второй примеры). В прагматической ситуации со  в  а ʻя  мужчина в пространствеʼ (vs. со й а ʻя женщина в пространствеʼ), восходящей к синхронно актуальной номинативной диатезе ингушского языка с  глаголом бытия, существования со ва ʻя существуюʼ,  который распадается на два сегмента речи (в ʻмужчинаʼ  и а ʻв пространствеʼ),  закодировано лицо Говорящее vs. лицу Произносящему, индифферентному родовой дистрибуции и закодированному в другой прагматической ситуации, представленной в наречии места укхаза ʻздесьʼ ингушского языка, распадающемся на четыре сегмента, представляющих также неизменяемые части речи: у ʻтутʼ, кх ʻещеʼ,  аз ʻяʼ, а ʻв пространствеʼ, исторически соположенные  и синхронно актуальные в композите: наречии места (укхаза ʻздесьʼ), и это естественно, в силу того, что «формирование пространственных слов (в нашем случае наречия места укхаза ʻздесьʼ - разрядка наша – Л.Т,) становится для языка средством обозначения Я и его отграничения от других субъектов» [1, с. 144]. В ингушском языке интеракция  лиц парадигмы (Созерцающее, Говорящее, Слышащее, Произносящее) представляет расслоенное «Я»: лицо Говорящее, валентное родовой распределенности, и лицо Произносящее, индифферентное родовой отнесенности,  дистрибутированы в разных прагматических ситуациях. Лицо Говорящее распределяется в прототипической прагматической ситуации, в современном ингушском языке функционирующей в качестве номинативной диатезы (со ва ʻя естьʼ), фиксирующей пространственный параметр и родовую отнесенность  (со в а ʻя мужчина пространствеʼ ), а лицо Произносящее обнаруживается в дейктическом наречии (инг. укхаза; чеч. кхуза).  «Одними из первых в естественном языке отражаются пространственные понятия как базовые компоненты эпистемической логики (со в а / я есть мужчина в пространстве, где - а/пространство, в пространстве, укх/тут, где у / тут, кх(ы) / еще), транспонируемые в иерархически организованные языковые единицы суффиксоиды (ср.: инг. у-кх/тут, у-кх-аз-а/ здесь и чеч: кх-у-за, кх-у-за-хьа)» [5, с. 107].

При инверсивном прочтении (справа налево) чеченского дейктика кхуза,   экспонирются те же  наречия, что и в ингушском дейктике укх ʻтутʼ: у ʻтутʼ и кх ʻещеʼ с измененной последовательностью позиций, но без изменения значения,  в силу своей исторической неизменяемости, а сегмент за трансформируется в эргатив аз ʻяʼ (сравните позиции сегментов: кх-у-за ʻеще тут яʼ и инверсивно: аз-у-кх ʻя тут ещеʼ). Отсюда  следует,  что прагматический и синтаксический  аспекты исследования  речевых актов исторически тесно взаимосвязаны.

Речевой акт со ʻяʼ,  нацеленный на слышащего, вскрывает  рефлексив-локуторные отношения, а в  прагматической ситуации дилогического режима (со – хьо  д  а ʻя - ты в пространствеʼ) вскрываются локуторные отношения [7, с. 72-73], в которых устанавливается соответствие между речевыми актами и единицами речи.

В зависимости от онтологических условий (видения, слышания), согласно которым осуществляется  речевой акт, он может быть реализован как достигающий цели, т.е. при условии наличия эмпатии (переживания) функции лица Созерцающего, валентного лицу Говорящему (сона (AFF) гу, со (NOM)  лув ʻя вижу, что я говорюʼ) речевой акт может достичь цели и быть успешным, так как передача информации без лица Слышащего (артикуляцией, жестами) возможна. При соединении функции лица Созерцающего, чувствительного функции лица Говорящего,  с успешной эмпатией лица Слышащего, валентного лицу Произносящему (сона хоз, аз оал ʻя слышу, что я произношуʼ) речевой акт квалифицируется как удачный, так как цель – передача информации,  достигается:

5. Сона (AFF) гу, со (NOM) лув и Сона (AFF) хоз,   аз (ERG) оал ʻЯ вижу, что я говорю, Я слышу, что я произношу.

Чтобы быть успешным и удачным, речевой акт должен быть также уместным, т.е. привязанным к определенному месту.

Таким образом,  высказывание (выговаривание): «СоʻЯʼ» представляет собой локутивный акт, организованный двумя речевыми действиями (говорением и произнесением), за каждым из которых в ингушском языке стоит отдельное аффективное лицо:

6. Со (NOM) лув ʻЯ говорюʼ, т.е. обладаю способностью артикулировать;
7. Аз (ERG) оал ʻЯ произношуʼ, т.е. обладаю способностью озвучено говорить.

За первым речедеятелем стоит лицо Созерцающее, за вторым  - лицо Слышащее. Если перевести функцию речевых и аффективных лиц на язык тема-рематических отношений, то темой будет антецедентная функция аффективного лица Созерцающего,  а ремой консеквенция лицо Говорящее.

Речевой акт:  «СоʻЯʼ», как прототипический вид речевого действия, локутивен и  привязан к речедеятелю, обозначая его лицо как референцию (акт референции), производящую действие – говорение (акт предикации), как свойство референции. Иными словами: указание интенцией лица Созерцающего на собственную персону в дистинкции собственного со ʻэгоʼ, результирует экспонацией лица, которое говорит: «со ʻяʼ», т.е. осуществлено действие (речевое: артикуляционное и акустическое)  с целью номинации речедеятеля, при котором обнаруживается лицо говорящее (референция) и его свойство говорение (предикация), что и откладывается эвиденциально в континууме перцептивного мышления живой картинкой: «лицо, которое говорит», как значене личного местоимения первого лица в номинативной форме имени (со ʻяʼ)  vs. личному местоимению первого лица в эргативной форме имени (аз ʻяʼ).

Согласно концепции А.В. Кравченко «…всякое зна­чение возникает лишь в процессе взаимодей­ствий человека со средой (в нашем случае: в случае дистинкции собственного со ʻэгоʼ, средой является сам речедеятель, как объект интенции лица Созерцающего – разрядка наша – Л.Т.) оно имеет деятель­ностную природу, обусловленную особенно­стями существования и адаптивной деятель­ностью человека как социального существа» [2, с. 152]. Значением  личного местоимения первого лица со ʻяʼ является «лицо, которое говорит», поэтому в современном ингушском языке местоименное существительное со ʻяʼ, конгруэнтно глубинной категории лицо Говорящее, «за спиной» которого стоит лицо Созерцающее. Два речевых действия (артикуляция, произнесение, присущие дифференцировано лицу Говорящему и лицу Произносящему, интегрированным в одно речевое лицо), интеракциональны интенции модальных  лиц (Созерцающему и Слышащему, интегрированным в одно аффективное лицо), - что в целом определяет речевой акт в одно слово-предложение (Со ʻЯʼ) как деятельностный. Объем информации, заключенной в  знаке (со ʻяʼ), зависит от интеракциональной функции лиц парадигмы. В речевом акте со ʻяʼ речедеятель,  интенцией лица Созерцающего нацеленный не на речевую цель, т. е. на собственную персону, в рефлексивном режиме интерпретации обнаруживает лицо Говорящее, совмещенное с лицом Произносящим при удачном речевом акте.

Прагматическая ситуация интересна тем, что не ограничивается учетом только речи речедеятеля, которого прагматика рассматривает «как автора событий, хотя эти события и заключаются в говорении» [4, с. 56].  Речедеяние (как акт референции (лицо), совмещенный с актом предикации (говорит), которое должно быть уместно, являющееся одним  из компнентов  контекста, обязательно где-то происходит, что не может не фиксироваться лицом Созерцающим в процессе эмпатии (т.е. в процессе переживания собственного онтологического свойства видения «лица, которое говорит»), поэтому вторым компонентом прагматической ситуации является пространственный параметр (ингушское: а ʻв пространствеʼ).

Природа речевого общения, включающася в рефлексивную интенцию субъектов модуса, вскрываемую в процессе эмпатии (переживания собственного чувства «видения» и/или «слышания»), ориентирована на интеракцию между лицами парадигмы в рефлексивном режиме, и только затем на интеракцию между Говорящим и Слушающим в диалогическом режиме. Диалогический режим интерпретации сообщения, осуществляемого в прагматической ситуации (я-ты здесь сейчас)  может состояться на базе рефлексивного режима, эмпатически (в процессе переживания) подключающегося к диалогическому.

Эмпатия фрейма интенциональности содержит длительность, единицу времени,  в течение  которой осуществляется  каждый из  компонентов фрейма.

Высказывание со ʻяʼ предстает синхронно: и как результат  речевого акта, и как инструмент иллокутивной цели аффективного лица. В зависимости от условий, т.е. прагматической ситуации, фиксирующей локуторные или рефлексив-локуторные отношения, в пределах которой реализуется речевой акт, он может либо достичь слышащего и/или слушающего и таким образом стать успешным или удачным. Природа речевого общения  в номинативных языках вскрывается  в диалогическом режиме интерпретации интеракции говорящего и  слушающего, а в эргативных языках  исследуется, прежде всего,  в рефлексивном режиме интерпретации интеракции  Созерцаюшего, нацеленного на Говорящего, и Слышащего, нацеленного на Произносящего.

В случае, когда речевая ситуация фиксирует рефлексив-локуторные (со се ʻя самʼ, 1а 1айха, ʻя самʼ, сона сайнаʻя самʼ) отношения, а это значит, что лица парадигмы (Созерцающее, Говорящее, Слышащее, Произносящее), как расслоенное со ʻяʼ (термин употреблен в соответствии с концепцией в [4]) остаются наедине с самими собой, прагматическая ситуация, отражающая некоторое положение дел в  реальном мире,  экспонируется следующим образом: со  в  а х1анз  ʻя мужчина в пространстве теперьʼ (vs. со й а х1анз ʻя женщина  в пространстве теперьʼ).

Семантически высказывание в одно слово-предложение со ʻяʼ номинирует внеязыковую объективную цель – собственное со ʻэгоʼ,  а не дает истинностной оценки пропозициональному содержанию: «лица, которое говорит», эвидиенциально отражающегося  в области перцептивного мышления.

Речевой акт: «Со ʻЯʼ», исследованный с точки зрения  его реального результата, квалифицируется как перлокутивный акт. Это значит, что, иллокутивная сила глагола «говорит», принадлежащего референции «лицо», заключается в его перформативном, а  не описательном употреблении.

Интегральное свойство речевого акта: «со ʻяʼ», т.е. его  иллокутивная сила, как фрагмент эмпатии,  воздействует на лицо Созерцающее, интенционально  валентное лицу Говорящему.

Таким образом: лингвопрагматичекое  исследование прототипического речевого акта: «Со ʻЯʼ» как успешного и удачного вида речевого действия обнаруживает:

1. субъекта речи (лицо, которое говорит: «Со ʻЯʼ»);
2. цель речевого акта – номинация собственной персоны в дистинкции собственного  со ʻэгоʼ;
3. способ сообщения – артикуляционно-акустический;
4. инструмент – лицо Созерцающее, валентное лицу Говорящему и лицо Слышащее, валентное лицу Произносящему при удачном речевом акте;
5. средство – активные и пассивные органы речи,  голосовые связки;
6. результат: обнаружение лица (акт референции) и его говорение (акт предикации);
7. условия: наличие речедеятеля в лицах парадигмы, т.е. со ʻяʼ, расположенного  в а ʻпространствеʼ.

Таковы условия, следование которым необходимо, чтобы признать речевой акт удачным и  уместным.

Литература

1. Кассирер Эрнст. Философия символических форм. Том 1. Язык. – М.; СПб.: Университетская книга, 2001. 271 с.
2. Кравченко, А.В. Является ли язык репрезента­тивной системой? [Текст] / А.В. Кравченко // StudiaLinguisticaCognitiva. Вып. 1. Язык и сознание: Мето­дологические проблемы и перспективы. – М. :Гнозис, 2006. – С. 135–156.
3. Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. Теория речевых актов. – М., 1986.
4. Степанов, Ю.С. В трехмерном пространстве язы­ка (Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства) [Текст] / Ю.С. Степанов. – М. : Прогресс, 1985. – 696 с.
5. Тариева Л.У. Деривация инфинитивных и наречных форм в ингушском языке. [Текст] / Л.У. Тариева //Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. – Пятигорск: изд-во: ПГЛУ, 2013. – № 4. – С. 171-178.
6. Тариева Л.У. Компоненты парадигмы лиц ингушского языка. // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. Филологические науки. Челябинск. 8/2014. –С. 329-337.
7. Тариева Л.У. Наречие в ингушском языке. Назрань. Изд. «КЕП». 2013. –С. 206.
8. Тариева Л.У. Рефлексивный режим интерпретации канонической речевой ситуации. [Текст] / Л.У. Тариева // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия Теория языка. Семиотика. Семантика. 2013, №4. Изд-во: РУДН. – М., 2013. – С. 84-89.
9. Тариева Л.У. Фрейм интенциональности лица Созерцающего // European Social Science Journal (Европейский журнал социальных наук). № 8. Том 3. – С. 197-202.
10. Тариева Л.У. Фрейм интенциональности лица Слышащего. Журнал фундаментальных и прикладных исследований. Гуманитарные исследования. Астрахань. 2014. № 4 (52). – С. 24-27.

References

1. Kassirer Jernst. Filosofija simvolicheskih form. Tom 1. Jazyk. – M.; SPb.: Universitetskaja kniga, 2001. 271 s.
2. Kravchenko, A.V. Javljaetsja li jazyk reprezenta¬tivnoj sistemoj? [Tekst] / A.V. Kravchenko // StudiaLinguisticaCognitiva. Vyp. 1. Jazyk i soznanie: Metodologicheskie problemy i perspektivy. – M. :Gnozis, 2006. – S. 135–156.
3. Ostin Dzh. Slovo kak dejstvie // Novoe v zarubezhnoj lingvistike. Vyp. 17. Teorija rechevyh aktov. – M., 1986.
4. Stepanov, Ju.S. V trehmernom prostranstve jazy¬ka (Semioticheskie problemy lingvistiki, filosofii, iskusstva) [Tekst] / Ju.S. Stepanov. – M. : Progress, 1985. – 696 s.
5. Tarieva L.U. Derivacija infinitivnyh i narechnyh form v ingushskom jazyke. // L.U. Tarieva //Vestnik Pjatigorskogo gosudarstvennogo lingvisticheskogo universiteta. – Pjatigorsk: izd-vo: PGLU, 2013. – № 4. – S. 171-178.
6. Tarieva L.U. Komponenty paradigmy lic ingushskogo jazyka. // Vestnik Cheljabinskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. Filologicheskie nauki. Cheljabinsk. 8/2014. –S. 329-337.
7. Tarieva L.U. Narechie v ingushskom jazyke. Nazran'. Izd. «KEP». 2013. –S. 206.
8. Tarieva L.U. Refleksivnyj rezhim interpretacii kanonicheskoj rechevoj situacii. // L.U. Tarieva // Vestnik Rossijskogo universiteta druzhby narodov. Serija Teorija jazyka. Semiotika. Semantika. 2013, №4. Izd-vo: RUDN. – M., 2013. – S. 84-89.
9. Tarieva L.U. Frejm intencional'nosti lica Sozercajushhego // European Social Science Journal (Evropejskij zhurnal social'nyh nauk). 2014. № 8. Tom 3. – S. 197-202.
10. Tarieva L.U. Frejm intencional'nosti lica Slyshashhego. Zhurnal fundamental'nyh i prikladnyh issledovanij. Gumanitarnye issledovanija. Astrahan'. 2014. № 4 (52). – S. 24-27.