МНОГОЗНАЧНОСТЬ ОБРАЗА МЫШИ В ПОВЕСТИ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ»

МНОГОЗНАЧНОСТЬ ОБРАЗА МЫШИ В ПОВЕСТИ Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО «ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ»

Научная статья

Хусяинова Г.И.

ГОУ СОШ №272, Москва, Россия

 

Аннотация

В исследовании производится анализ символического образа мыши в повести Ф.М. Достоевского «Записки из подполья» с целью определить еще одну грань художественного замысла автора, характер и взаимосвязи с русским фольклором, отечественными и зарубежными писателями, расширить представление о содержательной и идейной сторонах творчества писателя. Материалы исследования могут быть использованы для углубления теоретических знаний учеников старших классов общеобразовательных школ, а так же студентов филологических вузов.

Ключевые слова: символ, мышь (крыса), сознание, подполье, парадоксалист, герой-идеолог

Key words: symbol, mouse (rat), consciousness, cellar, paradoxographer, ideologist-character

С конца XIX  века постепенно рос интерес к повести Ф.М. Достоевского «Записки из подполья». Художественное открытие Достоевского, впервые указавшего на социальную опасность превращения «самостоятельного хотения» личности в «сознательно выбираемый ею принцип поведения», на рубеже  XIX и  XX вв. получило подтверждение в ницшеанстве, а позднее в некоторых направлениях экзистенциализма.

Особого внимания заслуживает герой «Записок». Необычность фигуры главного героя налицо, но какова возможная его трактовка? Носитель «подпольного сознания» строго не определяем, поскольку само содержание изображенного автором «подпольного сознания» до конца не соответствует ни обозначенному герою повести, ни какому-либо определенному типу человека вообще. Оно во многом – философское обобщение сознания человека как представителя конкретного исторического времени с его проблемами, русского человека, в то же время необязательно русского, возможно вне русской почвы вообще. Изображенное автором сознание – это мир индивидуального человеческого сознания в его родовом смысле, мир мыслей и эмоций, который сам по себе представляет важнейшую составную часть того, что является исторической реальностью. «Подпольное сознание» выступает как богатство идей, в которых отражена привязанность индивидуума к обществу, к конкретному времени, его догмам и одновременно его способность к мыслительному сопротивлению общественно-теоретическим стереотипам, социальным теориям, не принимающим во внимание самого факта существования субъективного сознания с его правом на решение проблем своей жизни. Это своеобразная заявка индивидуума на признание самоценности «Я». «Подпольное сознание» героя выходит за рамки, за духовные возможности самого персонажа, соединяет многообразие духовных характеристик и возможностей индивидуальности в его бесконечном развитии.

Слово «подполье» звучит в двух смыслах по отношению к человеческой душе: один – это все злое и пагубное в человеке, другой – тайники души, все скрытое в душе человека и с трудом досягаемое.

Внутренним мир человека неотделим от его внешнего окружения: либо что-то воздействует на человека, либо человек что-то меняет вокруг себя, в зависимости от силы характера. Герой «Записок» относится к первому типу людей, на которых оказывают влияние внешние факторы. «Деспот в душе», он не способен к дружбе. Он стремится к полновластному господству над людьми и обстоятельствами, но у него не получается. Он прислушивается к каждому чужому слову о себе, смотрится как бы во все зеркала чужих сознаний, знает все возможные преломления в них своего образа, он знает и свое объективное определение, учитывает точку зрения «третьего». Но сила его состоит в том, что последнее слово всегда за ним, пусть это слово никто, кроме него не услышит, но оно будет сказано.

Кажется, что герой очень расчетлив, злобен, делающий гадости исподтишка. Его можно сравнить с серой мышью, которая и неприметна и мала, но приносит с собой чуму.

 Ф.М. Достоевский насыщал свои произведения всевозможными символами, значение которых неоднократно рассматривались исследователями, однако образ «серой мыши» не был достаточно полно раскрыт.

Мышь и крыса – нечистые животные, относимые в народном сознании к гадам. Символика этих животных обусловлена их обитанием в норах и в доме, свойствами грызуна (мотивы зубов, надъеденного хлеба) и вредом, причиняемым хозяйству.

Издавна с мышами связано много поверий, легенд, примет. Мышь считали созданием дьявола. Согласно легенде, во время Всемирного потопа мышь прогрызла дыру в ковчеге, которую заткнула кошка хвостом.

Мышь, оказавшаяся в выкопанной могиле, означает, что покойник был колдуном и что злой дух в облике мыши вышел навстречу умершему, чтобы забрать его душу. По поверию, если оставить на ночь недоеденный хлеб, ночью в виде мыши придут им питаться души умерших. Если  кошка поймает такую мышь, то это грозит бедствиями домашним за гибель предка. С мышью связаны и различные приметы:  мышь покидает дом – быть пожару; мышь, попавшая за пазуху – предвестие большой беды. Для избавления от мыши обходили вокруг дома с освященной пасхальной едой, разбрасывали скорлупки пасхальных яиц по углам дома.

Все эти мифологические предания позволяют сделать вывод о том, что уже в далекие времена такому маленькому зверьку, как мышь, отводилась далеко не последняя роль в жизни людей. Мышь имела дьявольскую власть над людьми, ее боялись, с нею считались.

С другой стороны, во многих русских народных сказках мышь предстает сильным существом, но не дьявольским созданием, а в роли помощника. Мышь-помощник – распространенный мотив сказок.  Достаточно вспомнить сказку про курочку Рябу, в которой только мышка смогла разбить золотое яичко; сказку про репку, где только с помощью мышки герои смогли вытащить репку; в сказке про трех медведей мышь помогает Машеньке в медвежьем доме. В сказках польского Поморья герой получает от мыши волшебную дудочку, исполняющую все его желания.

О мышиной силе говорит и распространенное мнение о том, что слон при одном ее виде бежит прочь, даже не пытаясь затоптать. Подобно слонам, мышей боятся и люди: при одном намеке на присутствие этого животного в доме, забираются на стулья, табуреты и прочее.

Мы преувеличиваем силу мыши, и современная культура подвержена этой тенденции (вспомним хотя бы мультфильмы о Микки Маусе, или Тома и Джерри, где в каждой серии кот пытается поймать мышонка, но тот всегда оказывается хитрее и ловчее). В сказках мышь – это один из многочисленных трикстеров (обманщиков) или помощников героев. В баснях образ мыши встречается редко и подчинен задаче морального назидания.

Образ мыши проскальзывает во многих произведениях Ф.М. Достоевского. Наиболее четко его можно разглядеть в романе «Идиот». Главный герой романа Лев Мышкин – человек не от мира сего. Он любит детей и природу, проповедует доброту и гуманность, но он не труслив и не сер, как мышь. Здесь образ мыши использован автором для усиления противоречивости натуры.

В романе «Преступление и наказание» мышь появляется как нечто презренное и скверное, более того в лихорадочном состоянии героя как некий символ болезни, чумы или галлюцинации. Снова мышь выступает в роли нечистой силы. Далее в этом же романе мышь предстает перед нами уже как жертва, а главное – у нее появляется враг: «Мысли крутились в голове Раскольникова. Он был ужасно раздражен. «Главное, даже и не скрываются, и церемониться не хотят! А по какому случаю, коль меня совсем не знаешь, говорил ты обо мне с Никодимом Фомичем? Стало быть, уж и скрывать не хотят, что следят за мной, как стая собак! Так откровенно в рожу и плюют! – дрожал он от бешенства. – Ну, бейте прямо, а не играйте, как кошка м мышью».

Раскольников сам себя позиционирует как мышь. Он не видит себя презренным, скверным – он чувствует себя жертвой. Раскольников мало чем отличается от мыщи-Свидригайлова: он также беден, также питается, его многие презирают.

Через несколько лет образ мыши всплывает в новом романе Достоевского «Бесы». Образ приобрел новые грани и стал более глубоким. «Я не заговорил бы об этом мерзавце особливо и не стоил бы он того, чтобы на нем останавливаться; но тут произошла одна возмущающая история, в которой он, как уверяют, тоже участвовал, а истории этой я никак не могу обойти в моей хронике.

В одно утро пронеслась по всему городу весть об одном безобразном и возмутительном кощунстве. При входе на нашу огромную рыночную площадь находится ветхая церковь Рождества Богородицы, составляющая замечательную древность в нашем древнем городе. У врат ограды издавна помещалась большая икона богоматери, вделанная за решеткой в стену. И вот икона была в одну ночь ограблена, стекло киота выбито, решетка изломана и из венца и ризы было вынуто несколько камней и жемчужин, не знаю очень ли драгоценных. Но главное в том, что кроме кражи совершено было бессмысленное, глумительное кощунство: за разбитым стеклом иконы нашли, говорят, утром живую мышь. Положительно известно теперь, четыре месяца спустя, что преступление совершено было каторжным Федькой, но почему‑то прибавляют тут и участие Лямшина. Тогда никто не говорил о Лямшине и совсем не подозревали его, а теперь все утверждают, что это он впустил тогда мышь. Помню, все наше начальство немного потерялось».

Мышь от неприметного животного выросла в бесовское оружие. Здесь актуально говорить об образе мыши как о помощнике злых, дьявольских сил, действующих против Бога. Причем, важно отметить, что действия эти направлены исподтишка, в темноте и мелким животным. Так действуют трусливые и неправденые люди.

Каков герой повести «Записки из подполья»? Такой же суетливый, семенящий и шуршащий? Или тихий, неприметный, безобидный? Не только действительность самого героя, но и окружающий его мир и быт вовлекаются в процесс самопознания, переводятся из авторского кругозора в кругозор героя.

Человек подполья – сорокалетний чиновник в отставке, он живет в «углу» - «дрянной, скверной» комнате на краю Петербурга. В «подполье» он и психологически: почти всегда один, предается безудержному «мечтательству», мотивы и образы которого взяты из «книжек». Дом его внешне, действительно, похож на мышиную гору. Однако герой в своем неприглядном жилище не вызывает отвращения и неприязни, поэтому жилищный фактор не является главным в определении характера образа мыслей героя. Достаточно вспомнить полевую Мышь из сказки Ганса Христиана Андерсена «Дюймовочка». «Полевая мышь жила в тепле и довольстве: все помещение было битком набито хлебными зернами, кухня и кладовая у нее были на загляденье». В сущности, полевая Мышь была добрая, она приютила бедняжку Дюймовочку у себя на зиму, но она была расчетлива, как гоголевская Коробочка. Герой «Записок» также расчетлив и просто так ничего не делает. Он всегда продумывает все на два-три шага вперед, свои слова и жесты, другой вопрос в том, что, попадая в реальность, он ведет себя не так, как в мечтах. Он может смоделировать правильное общение с окружающими людьми, но не может его воспроизвести. Причина того – его одиночество. В «Записках» моралистического противовеса отрицательному персонажу нет. Парадоксалист правит бал единолично. Писатель также старается «не мешать» своему герою. Он практически не тратит себя на диалоги; его отношения с миром строятся только на собственном монологе, куда посторонним входа нет. В числе посторонних оказывается и мир.

В этом монологизме самого высокого градуса выяснения отношений писателя с языком и миром «Бахтин, говоря о полифонии Достоевского, все-таки имел в виду какого-то другого писателя) и начинается то сокращение дистанции между автором и персонажем, которое фактически определило и французский экзистенциализм, и русскую литературу последних двух десятилетий.

Стиль его слова чужд завершению, как в отдельных моментах, так и в целом. Это стиль внутренне бесконечной речи, которая может быть механически оборвана, но не может быть завершена.

Но именно поэтому так адекватно завершение произведения, выдвигается тенденция, заложенная в записках героем, к внутренней бесконечности. «Но довольно; не хочу я больше писать «из Подполья»… Впрочем, здесь еще не кончаются «записки» этого парадоксалиста. Он не выдержал и продолжал далее. Но нам тоже кажется, что здесь можно и остановиться».

Не только слово, и лицо у него с оглядкой и лазейкой. Герой «Записок» ненавидит свое лицо, в нем он чувствует власть другого над собою, он смотрит на него глазами другого человека и видит в нем что-то гнусное и подлое, оно вызывает у него отвращение такое же. Какое вызывает и грязная, серая подпольная мышь: «Я, например, ненавидел свое лицо, находил, что оно гнусно, и даже подозревал, что в нем есть какое-то подлое выражение, и потому каждый раз, являясь в должности, мучительно старался держать себя как можно независимее, чтоб его не заподозрили меня в подлости, а лицом выражать как можно более благородства. «Пусть уж будет некрасивое лицо, - думал я, - но зато пусть будет оно благородное, выразительное и, главное, чрезвычайно умное». Но я наверно и страдальчески знал, что всех этих совершенств мне никогда моим лицом не выразить. Но, что всего ужаснее, я находил его положительно глупым. А я бы вполне помирился на уме. Даже так, что согласился бы даже и на подлое выражение, с тем только, чтоб лицо мое находили в то же время ужасно умным».

«Я случайно погляделся в зеркало. Взбудораженное лицо мое показалось до крайности отвратительным: бледное, злое, подлое, с лохматыми волосами. «Это пусть, этому я рад, - подумал я, - я именно рад, что покажусь ей отвратительным; мне это приятно».

Герой сам себя сравнивает с мышью. Хоть он и говорит, что завидует «нормальному» человеку, он не стесняется назвать себя мышью, более того он придумывает оправдания и положительные стороны бытия мыши: «Ведь у людей, умеющих за себя отомстить и вообще за себя постоять, – как это, например, делается? Ведь их как обхватит, положим, чувство мести, так уж ничего больше во всем их существе на это время и не останется, кроме этого чувства. Такой господин так и прет прямо к цели, как взбесившийся бык, наклонив вниз рога, и только разве стена его останавливает. (Кстати: перед стеной такие господа, то есть непосредственные люди и деятели, искренно пасуют. Для них стена – не отвод, как например для нас, людей думающих, а следственно, ничего не делающих; не предлог воротиться с дороги, предлог, в который наш брат обыкновенно и сам не верит, но которому всегда очень рад. Hет, они пасуют со всею искренностью. Стена имеет для них что-то успокоительное, нравственно-разрешающее и окончательное, пожалуй, даже что-то мистическое... Hо об стене после). Hу-с, такого-то вот непосредственного человека я и считаю настоящим, нормальным человеком, каким хотела его видеть сама нежная мать – природа, любезно зарождая его на земле. Я такому человеку до крайней желчи завидую. Он глуп, я в этом с вами не спорю, но, может быть, нормальный человек и должен быть глуп, почему вы знаете? Может быть, это даже очень красиво. И я тем более убежден в злом, так сказать, подозрении, что если, например, взять антитез нормального человека, то есть человека усиленно сознающего, вышедшего, конечно, не из лона природы, а из реторты (это уже почти мистицизм, господа, но я подозреваю и это), то этот ретортный человек до того иногда пасует перед своим антитезом, что сам себя, со всем своим усиленным сознанием, добросовестно считает за мышь, а не за человека. Пусть это и усиленно сознающая мышь, но все-таки мышь, а тут человек, а следственно..., и проч. И, главное, он сам, сам ведь считает себя за мышь; его об этом никто не просит; а это важный пункт. Взглянем же теперь на эту мышь в действии. Положим, например, она тоже обижена (а она почти всегда бывает обижена) и тоже желает отомстить. Злости-то в ней, может, еще и больше накопится, чем в l'homme de la nature et de la verite. Гадкое, низкое желаньице воздать обидчику тем же злом, может, еще и гаже скребется в ней, чем в l'homme de la nature et de la verite, потому что l'homme de la nature et de la verite, по своей врожденной глупости, считает свое мщенье просто-запросто справедливостью; а мышь, вследствие усиленного сознания, отрицает тут справедливость. Доходит наконец до самого дела, до самого акта отмщения. Hесчастная мышь кроме одной первоначальной гадости успела уже нагородить кругом себя, в виде вопросов и сомнений, столько других гадостей; к одному вопросу подвела столько неразрешенных вопросов, что поневоле кругом нее набирается какая-то роковая бурда, какая-то вонючая грязь, состоящая из ее сомнений, волнений и, наконец, из плевков, сыплющихся на нее от непосредственных деятелей, предстоящих торжественно кругом в виде судей и диктаторов и хохочущих над нею во всю здоровую глотку. Разумеется, ей остается махнуть на все своей лапкой и с улыбкой напускного презренья, которому и сама она не верит, постыдно проскользнуть в свою щелочку. Там, в своем мерзком, вонючем подполье, наша обиженная, прибитая и осмеянная мышь немедленно погружается в холодную, ядовитую и, главное, вековечную злость. Сорок лет сряду будет припоминать до последних, самых постыдных подробностей свою обиду и при этом каждый раз прибавлять от себя подробности еще постыднейшие, злобно поддразнивая и раздражая себя собственной фантазией. Сама будет стыдиться своей фантазии, но все-таки все припомнит, все переберет, навыдумает на себя небывальщины, под предлогом, что она тоже могла случиться, и ничего не простит. Пожалуй, и мстить начнет, но как-нибудь урывками, мелочами, из-за печки, инкогнито, не веря ни своему праву мстить, ни успеху своего мщения и зная наперед, что от всех своих попыток отомстить сама выстрадает во сто раз больше того, кому мстит, а тот, пожалуй, и не почешется. Hа смертном одре опять-таки все припомнит, с накопившимися за все время процентами и... Hо именно вот в этом холодном, омерзительном полуотчаянии, полувере, в этом сознательном погребении самого себя заживо с горя, в подполье на сорок лет, в этой усиленно созданной и все-таки отчасти сомнительной безвыходности своего положения, во всем этом яде неудовлетворенных желаний, вошедших внутрь, во всей этой лихорадке колебаний, принятых навеки решений и через минуту опять наступающих раскаяний – и заключается сок того странного наслаждения, о котором я говорил. Оно до того тонкое, до того иногда не поддающееся сознанью, что чуть-чуть ограниченные люди или даже просто люди с крепкими нервами не поймут в нем ни единой черты. «Может, еще и те не поймут, – прибавите вы от себя, осклабляясь, – которые никогда не получали пощечин, – и таким образом вежливо намекнете мне, что я в мою жизнь, может быть, тоже испытал пощечину, а потому и говорю как знаток. Бьюсь об заклад, что вы это думаете. Hо успокойтесь, господа, я не получал пощечин, хотя мне совершенно все равно, как бы вы об этом ни думали. Я, может быть, еще сам-то жалею, что в мою жизнь мало роздал пощечин. Hо довольно, ни слова больше об этой чрезвычайно для вас интересной теме».

Поначалу герой не отождествляет себя с мышью, однако по мере размышлений, волей-неволей начинает пересказывать свою историю и получается, что он и есть мышь. Он видит свое прошлое. Настоящее и будущее, и он придумал себе оправдание – во всем виновата его неудовлетворенность жизнью. Все же нельзя определить его в полной мере мышью, какую он описывает сам. По его описаниям, мышь не думающая, не умеющая размышлять. Герой «Записок», напротив, полон различных чувств и мыслей. Чем-то этот герой похож на вскоре появившегося в творчестве Достоевского Льва Мышкина. Они оба противоречивы. Герой «Записок» с одной стороны – злобная, мстительная мышь; с другой – думающий философ. Однозначно определить, к какой группе «мышей» он принадлежит невозможно. В этом и есть главная особенность – он сочетает в себе черты всех. Недаром «Записки из подполья» называют увертюрой к пятикнижию Ф.М.Достоевского: романам «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы».

Античные авторы (Теофаст, Элиан) отмечали способность мыши своим поведением предсказывать погоду, особенно грозовую. Они предзнаменуют изменения, они своего рода оракулы. Герой «Записок из подполья» - новый герой, герой-идеолог, сам он ничего не делает, но выражает мысли и идеи того времени. Позднее все эти идеи войдут в монологи главных героев больших романов Достоевского – Раскольникова, Ипполита Терентьева, Кириллова, Шатова, Ставрогина, Дмитрия и Ивана Карамазовых, получат развитие и в идеологии русских революционных демократов, в частности, в теории «разумного эгоизма» Н.Г. Чернышевского. Почему герой «Записок» - мышь? Он непривлекателен внешне, его также сторонятся люди, даже близкие друзья, в конце концов, он живет в подполье. Сама мышь мала и ничего сделать не может, но она предзнаменует события, пугает, тем самым спасая или помогая (спасает льва, помогает разбить золотое яйцо и т.д.). в этом и есть предназначение этого героя, он говорит только о себе, о своих личных проблемах, но читатель узнает в нем самого себя, окружающую действительность, видит всю жестокую подноготную. Даже от неприметной серой мыши бывает польза. Как мыши первыми бегут с тонущего корабля, так и герой первым ушел в подполье…

Список литературы / References

1. Аверинцев С.С. Словарь. Изд. 2-ое, испр., - 2001г.
2. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского.- Киев, 1994г.
3.  Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома; Записки из подполья; Вечный муж; Кроткая – Л.: Лениздат, 1990г.
4. Иванова А.А. Философский открытия Ф.М. Достоевского. – М., 1995г.
5. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. – М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995г.
6. Шеллинг Ф.В. Философия искусства. – М., 1966г.