ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЙ МЕТОД АЛЬФРЕДА ЛОРЕНЦЕРА В КОНТЕКСТЕ ИЗУЧЕНИЯ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО РОМАНА

Филь В.А.

Аспирант, Балтийский Федеральный Университет имени Иммануила Канта

ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЙ МЕТОД АЛЬФРЕДА ЛОРЕНЦЕРА В КОНТЕКСТЕ ИЗУЧЕНИЯ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО РОМАНА

Аннотация

В статье частично рассмотрен метод герменевтического анализа автобиографического повествовательного дискурса, предложенный Альфредом Лоренцером в рамках его концепции «сценического понимания», и описана возможность применения данного метода в процессе познания автобиографического романного текста.

Ключевые слова: герменевтический круг, психоаналитическая герменевтика, культурный диалект, диалог.

Fill V.A.

Postgraduate student, Immanuel Kant Baltic Federal University

HERMENEUTICAL METHOD OF ALFRED LORENZER IN TERMS OF UNDERSTANDING OF AUTOBIOGRAPHICAL NOVELS

Abstract

The article describes the method of hermeneutical analysis of the autobiographical narrative discourse proposed by Alfred Lorenzer as a part of his concept of "scenic understanding" and considers the possibility of applying this method to the process of understanding of the autobiographical novel.

Keywords: hermeneutic circle, psychoanalytic hermeneutics, cultural dialect, dialogue.

Герменевтика, как любая комплексная наука, берущая начало во времена упадка античности и раннего средневековья, разветвляется на несколько смежных, взаимодополняющих, подвижных дисциплин. Так принято выделять общую герменевтику, когнитивную герменевтику [1], феноменологическую герменевтику, берущую начало в идеях Э. Гуссерля, литературную герменевтику и психоаналитическую герменевтику, конституированную во второй половине 20 века Альфредом Лоренцером [2]. При этом важно учитывать, что процесс познания, механизмы и принципы, по которым происходит понимание, зависят от специфики конкретной эпохи и специфики гуманитарной дисциплины, а не наоборот. Здесь важно всё: исторический фон, социальный строй, настроения в обществе, уровень развития и суверенитет культуры, психологическое развитие человека и т.д. Эти факторы формируют познание и определяют его средства.

Альфред Лоренцер является для нас одной из знаковый и наиболее интересных фигур на стыке герменевтики и психоанализа второй половины двадцатого века. Его труды во многом послужили основанием для так называемой психоаналитической герменевтики или глубинной герменевтики. При этом важно отмечать преемственность в развитии теории Лоренцера, поскольку он был далеко не первым мыслителем, задававшимся вопросами синтеза герменевтики и психоанализа, в чём мы могли убедиться в предыдущей главе.   Несмотря на то, что Лоренцер отдавал должное трудам Рикёра и был учеником Фрейда, его герменевтика задавалась если не иными, то более конкретными вопросами: больше прочего исследователя занимали вопросы взаимодействия лингвистических и внелингвистических форм. Другими словами, Альфред Лоренцер занимался непосредственно разработкой тех элементов взаимодействия лингвистики и культурного языка, о которых говорилось ранее. Здесь мы найдём прямое указание на использование в процессе интерпретации культурно-исторического и социального-психологического анализа. В некотором смысле, такой подход к герменевтике генетически связан с идеями Шлейермахера о объективной и субъективной интерпретации. При этом нельзя говорить, что Лоренцер отвергал идеи Фрейда. Подходя к психоанализу с позиции герменевтики, Лоренцер предпринял попытку истолкования ключевых позиций в теории Фрейда, т.е. понял идеи своего учителя лучше, чем сам автор.

Следует отметить, что Лоренцер пришёл к синтезу психоанализа не путём долгих размышлений (как Рикёр), а ощущал это единство изначально на уровне предпонимания. Другими словами, Альфред Лоренцер всегда считал психоанализ специфической разновидностью герменевтики, науки о понимании, стремящейся к верной интерпретации, основанной на принципе диалогичности. При этом, согласно Лоренцеру, диалог ведёт интерпретируемого и интерпретатора к свободе и истине. Если диалог стесняет интерпретируемого или интерпретатора, то он не имеет ничего общего с герменевтическими принципами.

Важным для нашего исследования является идея свободного диалога, где индивид волен самостоятельно выбирать форму и тему диалога, и эта форма и тема сама по себе является первичным выражением специфики внутреннего мира говорящего, и опытный аналитик уже только исходя из предложенных темы и формы способен сделать основные выводы относительно специфики функционирования внутреннего мира говорящего, и сделать определённые предположения относительно внешних факторов, оказавших влияние на формирование личности говорящего, первично диагностировать проблему и причину её возникновения. Под проблемой мы здесь понимаем отклонение от нормы, некоторую патологию. Такой принцип является одним из фундаментальных методологических принципов нашего исследования. В данной работе рассматриваются, понимаются автобиографические романы с явной нарративной деривацией, выраженной на грамматическом уровне посредством изменения лица повествующей инстанции с первого на третье, что означает отстранение повествующего я от повествуемого. Это говорит нам в первую очередь о проблеме личностной идентичности (о чём буде говориться далее в этой главе), о нарушении внутреннего тождества между настоящим нарратора и его прошлого. То же, что суть и функция таких произведений есть рефлексия, наводит нас на мысль о попытке пересмотра, переоценки собственного опыта автора, ценностной переориентации. Безусловно, подобный метод психоанализа не мог уже носить настолько универсальный характер, как предшествующие теоретически классифицирующие практики. В данном случае речь уже шла о понимании конкретных ситуаций как чисто нарративных, так и культурных, ситуационных. Есть в идеях Лоренцера и предпосылки к использованию психоаналитического метода применительно к литературным текстам, поскольку он предлагает рассматривать повествование пациента как если бы это была театральная постановка, пьеса, рассказ. [3, 140-148]

Интерпретируемый в процессе диалога представляет интерпретатору в своей исповеди собственные субъективные переживания, и рассказ этот в большей степени сформирован процессами, происходящими в подсознании говорящего, нежели задуманными идеями и функциями. Так и автобиографический роман, имея чётко обозначенную функцию рефлексии и припоминания, отражает в своей структуре специфику подсознательного автора. Важно, место в этой методики вымысла, фиктивного мира, поскольку во время беседы пациента и психоаналитика, степень правдивости высказываний интерпретируемого, т.е. соответствие их объективной исторической реальности не имеет большого значения. Ключевое значение имеет здесь действительность в её исконном философском субъективном понимании. Это воспринимаемость, ощутимость, миропонимание говорящего, его картина мира, и важно соотношение высказываний интерпретируемого именно с этой действительностью. Здесь для интерпретатора важны структура, категория нарратива, лексические, стилистические и интонационные особенности, невербализованная информация, тот индивидуальный культурный дискурс, в котором находится интерпретируемый. При попытке верного истолкования автобиографического романа, в котором наблюдаются некоторые нарративные аберрации, мы так же изначально уделяем внимание архитектонике произведения – соотношение фактического и фиктивного интересует нас лишь в тот момент, когда мы пытаемся уяснить для себя, какие события в процессе припоминания претерпели художественное изменение, какие были замещены и почему. Автобиографический роман в контексте теории Лоренцера можно рассматривать как поиск, имитацию данного герменевтического диалога, требующего интерпретации, а значит, роман такого свойства является попыткой осознать внутриличностные конфликты автора, т.е. вывести их сначала в сферу сознательного, а затем имитировать их выход за пределы рефлексирующей личности. Безусловно, такое заявление требует опоры на конкретную коммуникативную теорию текста. Мы в качестве такой теории выбрали коммуникативную модель, представленную Вольфом Шмидом в его труде «Нарратология» [4], согласно которой нарративная структура романа предполагает наличие адресата, реципиента, следовательно, роман интенционален. В этом интенционале романного автобиографического повествования мы и видим предпосылку рассмотрения его в контексте методики Лоренцера.

Мы считаем целесообразным заострить внимание на идее выражения в процессе диалога внутренних переживания не только на лексическом уровне, но и через действие. В отношении анализа автобиографического художественного текста под действием мы понимаем коммуникативную структуру текста.  При этом, непосредственно языковое выражение переживаний не является по отношению к такому действенному выражению вторичным. Следует отметить, что именно на лексическом уровне формируются жизненные ассоциации индивида, т.е. персональная языковая реальность является тем пространством, в условиях которого происходит встреча абстрактной невербализованной мысли с чувственно-образным планом выражения. Здесь же оба эти феномена принимают необходимую коммуникативную форму, служащую основой для диалога и понимания. Облачение в такую форму собственных переживаний обеспечивает, согласно идеям Лоренцера, снятие внутреннего напряжения. Другими словами, это такая терапия, способность и потребность в которой является ключевой особенностью внутреннего нарратива западноевропейского сознания.  

Важно отметить, что Лоренцер не считает излагаемые в процессе диалога переживания бессвязными высказываниями, а напротив, усматривает в них определённую систему, архитектоническую целостность. Эта целостность согласно Лоренцеру имеет следующую трёхсоставную структуру.

• переживание, вписанное в контекст жизненного опыта
• сопутствующие переживанию настроения, их имманентное их восприятие, и эмпирическое выражение
• лексическое выражение данных настроений, формирующих текст повествования.

Все перечисленные элементы объясняют, каким образом текст, выражающий те или иные переживания, зарождается, т.е. показывают путь от причинного смысла к результату, с которым сталкивается интерпретатор на первых стадиях понимания. Из этого следует, что путь верной интерпретации такого текста должен иметь обратный порядок, согласно которому понимающий должен пройти от лексического выражения к настроению, и затем к собственно переживанию, и следуя принципу круга, понимая один эпизод рассказывания за другим, наращивая понимаемые смыслы, прийти к пониманию целого. Эти элементы в риторике Лоренцера уместно называть сценами, т.е. фрагментами текста действие в которых имеет пространственно-временное ограничение. В качестве примера можно привести первую сцену Салмана Рушди:

«Afterwards, when the world was exploding around him and the lethal blackbirds were massing on the climbing frame in the school playground, he felt annoyed with himself for forgetting the name of the BBC reporter, a woman, who had told him that his old life was over and a new, darker existence was about to begin. She had called him at home on his private line without explaining how she got the number. ‘How does it feel,’ she asked him, ‘to know that you have just been sentenced to death by the Ayatollah Khomeini?’ It was a sunny Tuesday in London but the question shut out the light. This is what he said, without really knowing what he was saying: I’m a dead man. He wondered how many days he had left to live and thought the answer was probably a single-digit number. He put down the telephone and ran down the stairs from his workroom at the top of the narrow Islington terraced house where he lived. The living-room windows had wooden shutters and, absurdly, he closed and barred them. Then he locked the front door» [5, 3] – «Потом, когда вокруг него взрывался мир, когда гибельные черные дрозды облепляли каркас для лазанья на школьном дворе, он досадовал на себя, что забыл фамилию репортерши Би-би-си, которая сообщила ему, что старая его жизнь кончена и впереди новое, мрачное существование. Она позвонила ему домой и не стала объяснять, кто ей дал телефонный номер. «Каково вам, — спросила она, — узнать, что аятолла Хомейни только что приговорил вас к смерти?» Лондон, вторник, солнце — но вопрос заставил утренний свет померкнуть. Он ответил, не понимая толком, чтó говорит: «Приятного мало». А подумалось: я мертвец. Он задался вопросом, сколько еще дней ему отпущено, и ответом, казалось, должно было послужить однозначное число. Он положил трубку и бросился из своего кабинета на первый этаж узкого дома в Излингтоне, стоявшего впритык к таким же узким домам. Окна гостиной закрывались деревянными ставнями, и он, хоть в этом не было никакого смысла, запахнул их и запер. Потом запер и входную дверь» [6, 11]. В процессе анализа мы наблюдаем как идея разрушения проявляется на лексическом уровне через употребление бинарных оппозиций, а точнее, через разделение, расщепление повествуемого мира на две эксплицитные инстанции и одну имплицитную, предполагаемую. Среди имплицитных инстанций: мир света и мир тьмы, мир верха и низа; имплицитная инстанция – некоторая неявленная в данной сцене пугающая будущность. В дальнейшем эти три категории мира в произведении оформляются в три нарративне инстанции, расщепление повествующей личности автора на три неравнозначные часть: Рушди-повествующего, Рушди-повествуемого, оказавшегося в темноте и Рушди-цитируемого, с которым будут связаны наиболее неприятные воспоминания конкретного автора, т.е. повествование романа начинается с момента кризиса личностной идентичности и отрицания собственного прошлого. Это разделение уже в этой сцене приобретает графическую детерминанту. Реплики различных нарративных инстанций не одинаково выделены в тексте графически: речь повествуемого персонажа выделяется курсивом. О принадлежности различного выделения в тексте повествуемых речей мы уже говорили в нашей работе ранее. Первое лексически осознанное чувство в данной сцене – чувство раздражения, злости на самого себя (annoyed with himself), что является предпосылкой к последующему расскрытию личностного кризиса. Учитывая бинарную структуру предъявляемых текстом настроений, оставленный в прошлом солнечный лондонский вторник (sunny Tuesday in London) говорит об отсутствии в тёмном послераспадном повествуемом мире  солнца, обозначающего не только свет, но тепло и жизнь. Это значит, что поветсвуемый мир по ощущению говорящего лишён не только света, но тепла и жизни. Отсутствие жизни здесь выражено и другими лексемами: life was over (жизнь кончена), existance (сущестоввание), lethal (гибельный), death sentence (смертный приговор), dead (мёртный), глагол жить (live) в форме прошедшего времени (lived), концепция запертых на засов ставень в гостиной (living-room). Важна в данной сцене и оппозиция верх-низ (top-down), поскольку повествуемый герой здесь движется сверху вниз, спускается. Безусловно, в западноевропейском сознании пусть вниз есть путь во тьму, однако индийские культурные коды добавляют этому нисходящему движению коннотации спуска по социальной лестнице от значимой касты до слоёв общества практически не имеющих права голоса, что не так важно в данном случае, в контексте других смыслов: смерть, узкий, душный (narrow), лишённый света и тепла, деревянный (wooden), запираемый (barred), опускаемый в темноту – в этом состоянии находит себя на уровне внутреннего настроения повествующая рефлексирующая личность, состоянии погребения. Это и есть то переживание, которое раскрывается в тексте.

Возвращаясь к идеям Лоренцера, отметим, что выражение своих переживаний, особенно патогенных, в форме высказывания, связного осмысленного повествования помогает человеческой психике сохранять стабильность, контролируя воспоминания, расставляя их в необходимом приоритетном порядке, трансформируя вредные для собственной целостности факты прошлого, замещая негативные настроения прошлого.  Другими словами – автобиографическое повествование, художественное, т.е. дающее возможность легко видоизменять повествуемые события, представляет собой наиболее конструктивный путь, по которому защитные механизмы психики достигают сознания.

Необходимость вживания в текст также занимает в теории Лоренцера значимую позицию. Обретение общего с интерпретируемым языка невозможно без последовательного сопереживания, эмпатии, перцепции, дивинации. Безусловно, Лоренцер говорит о необходимости дивинации более специфично, чем Шлейермахер. Бессознательное не постижимо в рамках лингвистиеской, семиотической коммуникации, а лишь находят своё выражение в определённых значимых для говорящего лексемах, так что для постижения истинного смысла сцены герменевту необходимо вчувствоваться в такие лексемы, чтобы достичь из бессознательной причинности. Сложность этого процесса состоит в разнице индивидуальных культурных диалектов, которые требуют отдельной интерпретации совокупности культурных кодов повествующей личности, основанных на символах, рождаемых, по Лоренцеру, в сознании и формируемых, если использовать риторику Дильтея, формами выражения объективного духа.

Литература

1. Шульга Е.Н. Когнитивная герменевтика. – М., 2002. – 235 с.
2. Die Wahrheit der psychoanalytischen Erkenntnis. Ein historisch-materialistischer Entwurf. Suhrkamp, Frankfurt am Main, Imago-Druck, 1974 –319 S.
3. Лоренцер А. Археология психоанализа: Интимность и социальное страдание / Пер. с нем. - Сер.: Библиотека психоанализа. - М.: Прогресс-Академия, 1996. – 304 с.
4. Шмид В. Нарратология. – 2-е изд., испр. И доп. – М.: Языки славянской культуры, 2008 – 304 с.
5. Rushdie S. Joseph Anton: A Memoir // Vintage Books. London – 636 p.
6. Рушди, С. Джозеф Антон / Салман Рушди; пер. с англ. Л. Мотылёва, Д. Карельского. – М.: Астрель: CORPUS, 2012. – 859 с.

References

1. Shul'ga E.N. Kognitivnaja germenevtika. – M., 2002. – 235 s.
2. Die Wahrheit der psychoanalytischen Erkenntnis. Ein historisch-materialistischer Entwurf. Suhrkamp, Frankfurt am Main, Imago-Druck, 1974 –319 S.
3. Lorencer A. Arheologija psihoanaliza: Intimnost' i social'noe stradanie / Per. s nem. - Ser.: Biblioteka psihoanaliza. - : Progress-Akademija, 1996. – 304 s.
4. Shmid V. Narratologija. – 2-e izd., ispr. I dop. – M.: Jazyki slavjanskoj kul'tury, 2008 – 304 s.
5. Rushdie S. Joseph Anton: A Memoir // Vintage Books. London – 636 p.
6. Rushdi, S. Dzhozef Anton / Salman Rushdi; per. s angl. L. Motyljova, D. Karel'skogo. – M.: Astrel': CORPUS, 2012. – 859 s.