МОТИВ СНА В РОМАНЕ М. ПАВИЧА «ХАЗАРСКИЙ СЛОВАРЬ»

Потапчук Е.Ю.

Кандидат культурологии, доцент, Тихоокеанский государственный университет

МОТИВ СНА В РОМАНЕ М. ПАВИЧА «ХАЗАРСКИЙ СЛОВАРЬ»

Аннотация

В данной статье рассматриваются система образов и структура романа М. Павича «Хазарский словарь». Автор публикации обнаруживает, что классик постмодернизма – М. Павич – использует сон не только как мотив и художественный образ, но и литературное произведение в целом, а также литературно-философское творчество вообще уподобляет сновидению, поскольку это состояние позволяет человеку осуществить прорыв в сферу трансцендентного. Изложенные в статье наблюдения и обобщения позволяют точнее понять художественные идеи и принципы М. Павича и литературного постмодернизма.

Ключевые слова: М. Павич, «Хазарский словарь», мотив сна, философия художественного творчества, идея культурного единства.

Potapchuk E.Y.

PhD in Culture Studies, Associate Professor, Pacific National University

MOTIVE OF DREAM IN THE NOVEL "DICTIONARY OF THE KHAZARS" BY M. PAVIC

Abstract

This paper presents the images and the structure of "Dictionary of the Khazars" novel by M. Pavic. The Author of this study reveals that the classic of postmodernism, M. Pavic, uses a dream not only as a motive and artistic image, but also a literary writing as a whole, as well as literary and philosophical creativity in general he compares to a dream, since this state allows a person to make a breakthrough in the  transcendental field. The observations and generalizations presented in the paper allow to understand artistic ideas and principles of M. Pavic and literary postmodernism more precisely.

Keywords: M. Pavic, "Dictionary of the Khazars", motive of dream, philosophy of art, idea of cultural unity.

Моему сербскому другу с благодарностью

Произведения Милорада Павича (1929–2009) давно уже признаны литературной классикой и образцом постмодернистского искусства. Наиболее известное и нашумевшее в свое время его творение «Хазарский словарь» (1984) оценивается как роман нового типа, в котором значение читателя в конструировании смыслов художественного текста соразмерно значению автора, его создавшего. В пояснении к нему Павич говорит, что суть чтения состоит как раз в том, чтобы обнаружить в произведении свои собственные смыслы. «Каждый читатель сам сложит свою книгу в одно целое… и получит от этого словаря, как от зеркала, столько, сколько в него вложит (выделено мной. – Е.Ю.П.)» [1, С. 22]. Равенство же творчества читателя и писателя в смыслоконструировании Павич передает образами двух людей, держащих пуму, набросив на нее с двух сторон лассо. «Если они захотят приблизиться друг к другу, пума бросится на одного из них, так как лассо ослабнет… Поэтому с таким трудом могут приблизиться один к другому тот, кто пишет, и тот, кто читает, между ними общая мысль…» [1, С. 23]. Критикам автор иронично отводит роль обманутого мужа, потому что они «узнают новость последними» [1, С. 24], под которой, скорее всего, понимается новое видение текста, прорастающее в ходе живого чтения.

В «Хазарском словаре» значительную роль играют сновидения [2, С. 64]. Своеобразной его сюжетной осью является сон кагана, в котором тот увидел ангела, сказавшего: «Господу угодны твои намерения, но не дела твои» [1, С. 269]. Авторитетный хазарский священник заявил, что сон случаен, и этим объяснением лишь рассердил правителя, поэтому были приглашены три философа из разных стран для толкования увиденного им сна. Каган со своим народом решил перейти в веру того мудреца, который даст лучшее разъяснение сновидения. Поэтому при дворе хазарского правителя встретились представители трех религий – христианства, ислама, иудаизма. Их беседа и получила название «Хазарской полемики», вокруг которой разрастаются события, слои, образы и мотивы романа Павича.

Арабский представитель полемики сказал кагану, что «вопрос следует расценивать как несуществующий», и «безразлично, какой из ответов правильный» [1, С. 146]. Таким образом, подчеркивается, что существует множество интерпретаций события или текста. Но это не только постмодернистская установка для восприятия произведения, но и структурная особенность «Хазарского словаря». Одно и то же событие имеет несколько версий – христианскую, арабскую и еврейскую, которые изложены в трех частях «Словаря» – «Красной», «Зеленой» и «Желтой» книгах. Ряд статей представлены во всех трех разделах – это сквозные темы и персонажи романа (Атех, каган, хазары). Трехчастность и триадность используется в композиции и образной системе этого произведения Павича. Герои «Хазарского словаря» образуют тройки соответственно трем культурам – христианской, мусульманской и еврейской: участники хазарской полемики – это Кирилл, Фараби ибн Кора и Исаак Сангари; хронисты – Мефодий Солунский, Спаньярд аль-Бекри, Иегуда Халеви; современные исследователи хазар – Исайло Сук, Абу Кабир Муавия и Дорота Шульц; ловцы сновидений – Аврам Бранкович, Юсуф Масуди и Самуэль Коэн; демоны – Никон Севаст, Ябир ибн Акшани и Ефросиния Лукаревич. Все они, так или иначе, имеют отношение к созданию или изучению хазарской энциклопедии. Кроме того, обнаруживаются двойничество персонажей, например, Ябир ибн Акшани (XVII в.) вынырнул из воды бельгийцем Ван дер Спаком в 1982 г., Доротея Щульц думает словами хазарского кагана, в ней переродившаяся Ефросиния Лукаревич узнает Коэна, Доротея пишет письма себе молодой в Краков, Ефросиния оборачивается принцессой Атех, ее любовник Мокадаса аль-Сафер проснулся арабским ученым Спаньярдом аль-Бекри, кир Бранкович задушен во сне вместо доктора Сука и т.д. В миропонимании Павича прошлое и настоящее «осуществляется в разных местах и в разных лицах одновременно, в один и тот же миг» [1, С. 327]. Таким образом, события романа дублируются и дробятся до бесконечности, представляясь как бы отраженными во множестве осколков зеркала.

Эта множественность трактовок характеризует и сновидения героев. Б. Килборн указывает, например, что в талмуде, сновидения рассматриваются как бессмысленные, а их значение – зависимым от истолкования, и, следовательно, они меняются при любой попытке их объяснить [3, С. 127]. Неистолкованное же сновидение уподобляется непрочитанному письму [1, С. 244]. Сон воспринимается как «своеобразный прорыв в высшую сферу» [4], через него человек «может соприкасаться с вечностью», поскольку сон – «некая форма временной смерти» [4], когда дух становится на время свободным.

В «Хазарском словаре» также имеется объяснение природы сновидений. В момент засыпания, между сном и явью мышление человека освобождается. «В такие мгновения перегородка между мыслями и миром становиться пористой, она пропускает человеческие мысли на свободу» [1, С. 156]. Во сне человек видит не тем зрением, что наяву, [1, С. 191], в человеческих сновидениях проявляется божественное знание, в них «Божии письмена прильют и вытесняют… письмена человеческие» [1, С. 241]. По этой причине повествования Павича напоминают сновидения. Отказавшись от линейности, он вернулся к механизму потока сознания, снов, устного народного творчества в своем повествовании [5]. В представлении этого писателя, книги тождественны сновидениям. Таким образом, литературное, как и философское творчество – вариант иррационального проникновения в мир духа, вечности, который сродни снам. В концепции Павича, по наблюдению М. Адамович, «возникает трактовка литературы как области проявленной вечности» [4]. «Из сна можно выйти только в повесть», замечает по этому поводу герой Павича» [4]. Напрашивается вывод, что секта ловцов сновидений во главе с принцессой Атех, о которых повествуется в романе, – метафора, под которой скрываются писатели и мыслители, и поэтому хазары – это собирательный образ творческой интеллигенции. Хазарские лица трудно запомнить, потому что они отличаются особенностью «каждый день пробуждаться как бы кем-то другим, с совершенно новым и неизвестным лицом» [1, С. 28]. Видимо, имеется в виду и преображение, и растворение мастеров в своих произведениях, и возможность множества их разнообразных пониманий. При этом еще встречаются ложные хазары (видимо, писатели-коньюктурщики), которые тоже умеют говорить по-хазарски, но недолго, и стремятся извлечь выгоду из своего сходства. По этому поводу Павич писал, что для литературного произведения «важную роль играет происхождение. Есть «породистые» государства, со славным и древним происхождением, а есть государства, как винные мухи, на один сезон. То же самое и романы… Подобно государству он может иметь родословную, а может быть выскочкой» [5].

Члены секты ловцов снов (читай: писатели и мыслители) способны направлять в человеческие сновидения свои или чужие послания. Путешествуя по чужим душам, они гонятся за добычей – идеями, образами, мыслями. Заныривание в сновидения приближает ловцов к проникновению в тайну мироздания, поскольку «на дне каждого сна лежит Бог» [1, С. 76]. В «Хазарском словаре» поясняется, что сны – это не просто ночные видения, это мгновения просветления, когда человек приникает к первосмыслу [1, С. 334]. В финале погони образы, перемещающиеся из сновидения в сновидение, могут умереть. Итак, творец («ловец снов») – это своеобразное «кладбище», поскольку он своей деятельностью фиксирует, и тем самым убивает, неуловимые и непередаваемые идеи и образы. Доктор Сук размышляет о том, что человеческие мысли «при соприкосновении со словами точно так же быстро гаснут, как слова при соприкосновении с мыслями. Нам остается только то, что сможет пережить это взаимное убийство» [1, С. 97].

Ловцов снов подстерегают и другие опасности. В мистическом искусстве можно достигнуть совершенства, и тогда откроется бессмысленность самой художественной деятельности, а это приводит к творческому бесплодию, потому что тому, «кто приходит к концу пути, путь больше не нужен, поэтому он ему и не дается» [1, С. 76]. Возможны также сложности в сфере отношений творца с обществом и окружающим миром. Принцесса Атех предупреждает, например, что, читая сны, можно подняться к Богу, но, спускаясь в этот мир с высоты, на которую поднялся, можно совершить ошибку. «Плохой спуск может свести на нет счастливое восхождение» [1, С. 77].

Мышление автора «Хазарского словаря» отличается диалектичностью, поэтому, и человеческий сон сложен и противоречив: с одной стороны на дне его – Бог, а с другой, сон – это искушение, «сад дьявола» [1, С. 18]. Сновидения следует тщательно мыть, поскольку они «страшно воняют» [1, С. 128], может быть, от того, что – человеческие, а может быть от долгого хождения и чередования с такой же «потрепанной явью», ведь «все сны уже давно известны истории человечества» [1, С. 18]. Группы, слои общества или даже целые поколения под влиянием ловцов могут видеть одни и те же сны.

Целью творческого процесса выступает понимание, что «любое пробуждение – это лишь ступень в процессе освобождения от сна» [1, С. 158]. За этими словами Павича, скорее всего, стоит мысль о единстве мира, которое сначала постигается, а затем восстанавливается в ходе философско-художественного творчества. Во сне, вокруг которого вращается хазарская полемика, каган понял, что «нет больше сна, ни яви, ни пробуждения, ни погружения в сон. Все это единый и вечный день и мир» [1, С. 221].

А. И. Демина отмечает, что сначала «персонажи «Хазарского словаря» кажутся созданными из живой плоти» [6, С. 180], однако при дальнейшем рассмотрении оказывается, они – «чувственное воплощение абстрактных понятий» [6, С. 180]. Павич выходит на надличностный уровень именно потому, что каждый человек, отдельная судьба, любые события и знаки вплетены в мировое единство, они бесценные нити, затканные в единую ткань бытия. «Хазарский словарь» – это «своеобразный утопический проект всеединства через язык, знак, символ» [6, С. 184], через культуру.

Для Павича, например, посланная через Ангела «Божественная книга» имеет три уровня, которые усвоены народами в том порядке, который им подходит. Слой аллюзий и переносных значений представляет христианскую церковь, следующий слой, охватывающий оккультные значения, – еврейский, а последний – слой пророчества – исламское учение. Таким образом, человечество имеет дело с одной Книгой, единым знанием, единым миром, единой культурой, единство которых было утрачено, но восстанавливается в ходе духовных усилий. Некоторые герои «Хазарского словаря» осознают недостаточность только одной собственной культуры и необходимость культурного синтеза (например, Масуди Юсуф, Самуэль Коэн, Доротея Шульц). Не случайно, все языки кажутся «зеркалами, отражающими свет иным образом» [1, С. 163].

Именно поэтому в «Повести об Адаме Рухани» утверждается, что если соединить все человеческие сны, то будет достигнуто первоначальное единство – «третий разум мира», ангельский предок человека [1, С. 158]. Этот мифический первочеловек «рассеян во снах людей… И как ловцы снов… ныряли в сны людей, пытаясь по крупицам извлекать тело Адама Кадмона из воображаемого во снах людей мира, так и каждый из нас воплощает своими действиями большими и малыми заключенные в нашей культуре потенции человека» [7, С. 13]. Огромное тело Адама Рухани (Кадмона) воплотится при условии восстановлении утраченного единства культуры, когда «будут собраны вместе все три рассказа о трех ловцах снов, и тогда будет видна истина» [1, С. 162], а в «истине есть место для всего» [1, С. 172]. Изначально существовал один хазарский (читай: культурный) словарь ловцов снов и один язык. Но сербский философ – не восторженный мечтатель, а тонкий наблюдатель и глубокий мыслитель, в его «Зеленой книге» (в исламских источниках) содержатся горькие пояснения о том, что деятельности по воссозданию мирового единства всегда будут препятствовать «несколько второстепенных шайтанов» [1, С. 198]. Никон Севаст, под именем которого жил на Балканах в XVII в. Сатана, замечает, что с теми, кто ненавидит друг друга не существует никаких проблем, поскольку «враги одинаковы или же со временем становятся одинаковыми» [1, С. 60], имея ввиду их бескультурье. Темные силы всех трех миров будут противодействовать тем, кто действительно отличается друг от друга – подлинным носителям культуры (интеллигенции), – так как они «стремятся узнать друг друга, потому что различия им не мешают (выделено мной. – Е.Ю.П.)» [1, С. 60], следовательно, именно они-то и способны к культурному синтезу. Особое обострение противоречий между «шайтанами» и «ловцами снов» предсказывается в конце ХХ в., потому что в этот период ловцы наиболее близко приблизятся к Творцу [1, С. 198]. Именно поэтому демоны трех миров, обернувшись семьей бельгийцев Ван дер Спаков, устраняют в 1982 г. в Царьграде (так в романе именуется Стамбул) трех исследователей «Хазарского словаря».

Противостоянием трех культур объясняется трехчастная структура романа Павича: три ловца снов отчаянно стремятся друг к другу. Бранкович и Коэн видят друг друга во сне, пока один спит, другой – бодрствует. Такая пара – подарок для путешествующих по человеческим снам художников, поскольку эти два человека представляют собой частички первосмысла (тела Адама), «находящиеся в различных фазах», «на разных ступенях лестницы разума» [1, С. 160] – на подъеме к Небу или на падении вниз. Только так, в диалектике может быть раскрыт изначальный смысл. Эта противоречивость проявляется, например, в том, что «шайтан видит Бога, а люди нет» [1, С. 172]. Павич устами этого шайтана предупреждает о возможностях мысли, говоря, что первое слово (в литературе ли, в философии ли) «всегда как яблоня со змеем вокруг ствола, корнем в земле и кроной в небе» [1, С. 172] – рождает целый мир и несет в себе искушение. Однако велика и награда за такие возможности, так как «рассказывающий что-то сегодня сможет рассказать это и завтра, тот же, кто слушает, может слушать лишь раз» [1, С. 174]. Показательно, что именно шайтан из «Зеленой книги» вторит Павичу, говоря, что «в истине можно найти только то, что сам в нее вложишь» [1, С. 172]. Во встревожившем кагана сне мудрецы увидели несовпадение намерений (они от Бога) и результатов (они от человека) деятельности людей. Это противоречие лишь констатируется, но не осуждается [1, С. 265].

История дьявола (Никона Севаста) из еврейского ада, сбежавшего в ад христианский, описывает природу искусства и творчества. Буйный сердцем он рисовал прекрасные фрески в церквях, составляя для самого себя послание на будущее. «Работал он левой рукой, фрески его были красивыми, но их невозможно было запомнить, они как бы исчезали со стен, стоило только перестать на них смотреть» [1, С. 85]. Подлинной силы Никон достиг, когда на охоте «поймал собственную душу», причем она была тождественна оленю (природе) и архангелу (трансцендентному). Молитва, с которой обратился Севаст к ней, где просил помощи в восхвалении глубины и славы этой души, была услышана, и он стал великим мастером. Преодолев себя и переложив по завету архангела Гавриила кисть в правую руку (а он – левша), Никон начал с радостью работать. «Его новые иконы и фрески запоминались на всю жизнь» [1, С. 88]. Севаст объяснял, что он работает «с чем-то похожим на словарь красок, а зритель из слов этого словаря сам составляет фразы и книги, то есть картины» [1, С. 89], художник только наносит краски на стену в их «природном виде», а тот, кто смотрит, «перемешивает их своими глазами, как кашу» [1, С. 89]. «Кто лучше сварит кашу, получит хорошую картину» [1, С. 88]. В этом и заключается тайна искусства. Одно «но»: хорошую кашу не сваришь из плохой крупы. Художник и является мастером подачи материала – красок и знаков. Утратил свое мастерство Никон Севаст, снова переложив кисть из правой руки в левую. Нет, он не отвернулся от Бога и не вернулся к Сатане, но молодые живописцы стали писать так же хорошо как Никон, искусство которого сначала было для них недостижимым образцом. В этом заключается трагедия творца и незаслуженное (или заслуженное? – за дерзость) наказание за творчество: последователи, повторяя и развивая новаторство, превращают его в обыденность. Сбылось некое заклятие, оставленное архангелом. Севаст хотел все начать сначала, он «вернулся туда же, откуда он начал движение от левой к правой руке» [1, С. 90], но бросил свое занятие, поняв, что наказан, потому что утратил важные составляющие подлинного искусства – оригинальность, новизну, неповторимость, – не хотел быть как остальные, любой, каждый. Вот уж, действительно, в глубине всякого сна (творчества) – кладбище и вонючий труп (у Павича – коня), саркастично сообщающие о бессмысленности художественной деятельности [1, С. 164]. Художественной – да, но не человеческой вообще, поэтому в «Заключительных замечаниях о пользе этого словаря» писатель представляет, что его читатели – юноша и девушка, – настрадавшись в одиночестве, благодаря его книге найдут друг друга, и «тогда она перестанет иметь для них какой бы то ни было смысл» [1, С. 349]. С неподражаемой самоиронией Павич соглашается с бессмысленностью творчества, но все же указывает назначение искусства – служить продолжению жизни, осуществлению бытия, не обезличенного, а воплощенного во вполне конкретных людях (мужчине и женщине), которые, общаясь (и по поводу художественных произведений, в том числе), реализуют свое человеческое назначение, придающее подлинный смысл всему – любовь, «и это стоит гораздо дороже, чем любое чтение» [1, С. 349]. Только это единство – единство мужчины и женщины – значимо для Павича, поэтому он создал две версии своего «Словаря» – мужскую и женскую, – которые, в конце концов, должны способствовать встрече двух начал – мужского, характеризующего рационализмом и трагизмом раздвоения и расщепления, и женского, в котором, преобладают чувства, интуиция, радость созидания [8, С. 41], а значит, и воссозданию утраченной, единственно подлинной, целостности, потому что даже предвечный Адам, прачеловек был одновременно и мужчиной, и женщиной.

Список литературы / References

1. Павич М. Хазарский словарь: Роман-лексикон. Мужская версия / Пер. с серб. Л. Савельевой / М. Павич. – СПб. : Азбука-классика, 2003. – 352 с.
2. Компаниец В. В. Сновидческое миромоделирование в прозе В. В. Ерофеева / В. В. Компаниец, Н. Ф. Брыкина // Вестник Волжского государственного университета. – 2009. – Серия 8. – Вып. 8. – С. 59–67.
3. Kilborn B. Dreams, catharsis and anxiety / B. Kilborn // American Journal of Psychoanalysis. – 2013. – No 73. – P. 121–137.
4. Адамович М. Внутренняя сторона ветра. Проблема времени и вечности в прозе Милорада Павича [Электронный ресурс] / М. Адамович // Вопросы литературы. – 2003. – № 6. – URL: http://pavich.h16.ru/adamovich.html (дата обращения: 09.02.2017).
5. Павич М. Роман как держава [Электронный ресурс] / М. Павич // Электронная библиотека «Литмир». – URL: http://www.litmir.co/br/?b=186672&p=1 (дата обращения: 25.02.2017).
6. Демина А. И. Структура и функции героя в романах Лоренса Дарелла «Александрийский квартет» и Милорада Павича «Хазарский словарь» / А. И. Демина // Вестник Самарского университета. – Серия «Философия. Филология». – 2011. – № 1 (9). – С. 176–184.
7. Конев В. А. Модусы субъективности в культуре / В. А. Конев // Вестник Самарского государственного университета. – 2014. – № 1 (112). – С. 9–14.
8. Демина А. И. Византийская концепция знака в романе Милорада Павича «Хазарский словарь» / А. И. Демина // Вестник Самарского государственного университета. – 2007. – № 5/2 (55). – С. 39–44.

Список литературы на английском языке / References in English

1. Pavich M. Hazarskij slovar: Roman-leksikon. Muzhskaja versija [Dictionary of the Khazars: a novel-lexicon. Male version] / M. Pavich. – SPb. : Azbuka-klassika, 2003. – 352 p. [in Russian]
2. Kompaniec V. V. Snovidcheskoe miromodelirovanie v proze V. V. Erofeeva [Dreamlike the modeling world in the prose of V. V. Yerofeyev] / V. V. Kompaniec, N. F. Brykina // Vestnik Volzhskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of the Volga state University]. – 2009. – P. 59–67. [in Russian]
3. Kilborn B. Dreams, catharsis and anxiety / B. Kilborn // American Journal of Psychoanalysis. – 2013. – No 73. – P. 121–137.
4. Adamovich M. Vnutrennjaja storona vetra. Problema vremeni i vechnosti v proze Milorada Pavicha [The inner side of the wind. The problem of time and eternity in the prose of Milorad Pavic] [Electronic resource] / M. Adamovich // Voprosy literatury [Questions of literature]. – 2003. – № 6. – URL: http://pavich.h16.ru/adamovich.html (accessed: 09.02.2017). [in Russian]
5. Pavich M. Roman kak derzhava [The Novel as a State] [Electronic resource] / M. Pavich // Jelektronnaja biblioteka «Litmir» [Digital library «Litmir»]. – URL: http://www.litmir.co/br/?b=186672&p=1 (accessed: 25.02.2017). [in Russian]
6. Demina A. I. Struktura i funkcii geroja v romanah Lorensa Darella «Aleksandrijskij kvartet» i Milorada Pavicha «Hazarskij slovar» [Structure and function of the hero in the novels of Lawrence Darrell's «Alexandria Quartet» and of Milorad Pavic «Dictionary of the Khazars»] / A. I. Demina // Vestnik Samarskogo universiteta. – Serija «Filosofija. Filologija» [Bulletin of Samara University. – Series «Philosophy. Philology»]. – 2011. – № 1 (9). – P. 176–184. [in Russian]
7. Konev V. A. Modusy subektivnosti v kulture [Modes of subjectivity in culture] / V. A. Konev // Vestnik Samarskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of Samara University]. – 2014. – № 1 (112). – P. 9–14. [in Russian]
8. Demina A. I. Vizantijskaja koncepcija znaka v romane Milorada Pavicha «Hazarskij slovar» [Byzantine sign concept in the novel of Milorad Pavic «Dictionary of the Khazars»] / A. I. Demina // Vestnik Samarskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of Samara University]. – 2007. – № 5/2 (55). – P. 39–44. [in Russian]