УЧЕНЫЙ И ЭПОХА ТРАНСФОРМАЦИИ ВЛАСТИ (В.В. БАРТОЛЬД)
УЧЕНЫЙ И ЭПОХА ТРАНСФОРМАЦИИ ВЛАСТИ (В.В. БАРТОЛЬД)
Аннотация
В данной статье рассматривается проблема восприятия революционных и военных событий 1917–1920 гг. ведущим российским востоковедом, работавшим в Петербургском университете. На основе малоисследованного эпистолярного наследия Василия (Вильгельма) Владимировича Бартольда (1870–1930) выясняется взаимосвязь изучаемых им научных вопросов с действиями человека в его профессиональной и бытовой жизни. В статье предпринята попытка рассмотреть особенности «встраивания» ученого в эпоху резкой трансформации власти через разрушение стереотипов. Утверждается, что линия жизни и стиль поведения становятся своеобразным «маркером» эпохи, а первоначальное внешнее неприятие власти завершается успешным сотрудничеством во имя науки.
1. Введение
Представление об ученом включает в себя, как правило, определенный набор стереотипов поведения, противопоставляющий такого человека всем остальным. При этом стереотипы разрушаются в период политической нестабильности, разделяя группу на множество самостоятельных подгрупп, каждая из которых вынуждена резко менять и выбирать иную линию поведения. В условиях, продиктованных форс-мажорными обстоятельствами, особенно ярко проявляется внутренняя, глубинная, подсознательная сущность человека науки. Может быть проявлена как слабость и «уход от действительности», так и стойкость духа, своеобразный героизм повседневности, особенно ярко проявляющийся в периоды переходной эпохи.
В статье применены как общенаучные, так специальные методы исследования: сравнительно-исторический, конкретно-исторический, системно-исторический и метод диахронического анализа.
2. Основные результаты
Предметом нашего исследования стали ментальные установки и их реализация одного из представителей ученого сообщества Петербурга конца XIX – первой трети XX в., востоковеда Василия (Вильгельма) Владимировича Бартольда (1869–1930). Основным источником стали принадлежащие перу В.В. Бартольда личные письма к деятелям науки и друзьям, находящиеся в архиве АН С-Петербурга и Ташкентском архиве Республики Узбекистан. Эпистолярное наследие ученого позволяет выяснить тот особый «дух эпохи», который привел к формированию у известного востоковеда особых черт характера. Подчеркивая свою аполитичность, он стремился сосредоточиться исключительно на научных вопросах. Однако ученому приходилось жить в эпоху страшных потрясений, катастрофических изменений привычного образа жизни. Появление новой власти, новой политики принималось далеко не сразу и далеко не всеми. Научную интеллигенцию Петербурга, к которой принадлежал В.В. Бартольд, угнетали тяготы повседневной жизни, разруха, голода и холод. Это, в свою очередь, неизбежно накладывало отпечаток как на поведенческие стереотипы, так и на ценностную ориентацию.
Яркой иллюстрацией нестандартности поведения В.В. Бартольда в отношении с властью оказался конфликт, связанный с редактированием В.В. Бартольдом журнала «Мир ислама» (1912–1913 гг.). Чиновниками Министерства внутренних дел было усмотрено проявление со стороны ученого национализма. Востоковед, в свою очередь, обвинил правительство в создании журнала как орган не столько для беспристрастного изучения ислама, сколько для борьбы с исламом и панисламизмом. Неуступчивость ученого и его нежелание идти на поводу у власти привели к смещению В.В. Бартольда с поста редактора журнала. Ученый глубоко переживал это событие, считая подобное вмешательство грубой и невежественной силы естественным в России, однако не намеревался впадать в уныние и сидеть сложа руки . Именно глубокая преданность В.В. Бартольда науке позволяла не скрывать своих антипатий к самым высокопоставленным царским чиновникам. Сохранившиеся письма востоковеда свидетельствуют о твердой позиции ученого, не поступившегося своей научной совестью ради сохранения портфеля редактора солидного журнала. В.В. Бартольд остро реагировал на негативное отношение правительства к отечественным востоковедам и потому, что занятия наукой считал делом государственной важности .
Революция февраля 1917 года была воспринята В.В. Бартольдом в общем весьма сочувственно, хотя он осторожно высказывал мнение, что ему и его современникам «придется испытать только неприятности переходной эпохи» . После событий октября 1917 г. для В.В. Бартольда, все происходившее стало, по его словам, «мрачным и непонятным». Он отмечал распространившиеся в Петербурге тревожные настроения. Ученый в письмах выразил понимание, что «состояние общества было пропитано осознанием краха и кризиса существующего строя, причем каждый день приносил события, далеко оставляющие за собой самые пессимистические ожидания». Резкие перемены 1917 года негативно сказались в преподавательской, научной и повседневной жизни ученого, что привело его к очень пессимистическому выводу: «видимо, жизнь готовит еще много сюрпризов, не говоря уже о материальном ущербе от неуплаты в срок жалования, закрытия банков и прекращения платежей по купонам» . Встречая новый, 1918 год, он остро осознавал возможное существенное изменение образа жизни своей семьи. При этом сопротивляться властям, участвовать в митингах, активных действиях В.В. Бартольд не мыслил. Глубокое исследование событий средневековья, особенно нашествия монголов, истории которого он посвятил фундаментальный труд, позволяло ему представлять последствия произошедших событий революции: противостоять разрушительному потоку для него не имело смысла. Как истинный ученый, он пытался лишь отстраненно наблюдать и кратко фиксировать события в письмах.
С завершением активных революционных процессов В.В. Бартольд попытался найти компромисс, занимаясь, как и ранее, преподавательской деятельностью в университете. Он не слишком жаловал новую, советскую власть, обвиняя ее прежде всего в пренебрежении к научному востоковедению. Высказывались ученым и крайне нелицеприятные слова по отношению к носителям этой новой власти, в частности, к А.В. Луначарскому. Не принимал В.В. Бартольд и появившегося на этом посту А.С. Бубнова, который, по мнению ученого, стремился доказать, что между диктатурой пролетариата и процветанием науки никакого противоречия нет, однако жизнь демонстрировала другое. 1918 год явился наиболее тяжелым и для страны вообще, и для ученого в частности. Большинство ученых было не в состоянии разобраться в происходившем и поэтому отстраненно воспринимали действительность, приспосабливались, но не пытались воздействовать на обстоятельства, понимая невозможность изменения судьбы. В.В. Бартольд в этот год тоже впал в уныние, а в день своего 49-летия он считал вполне возможным, что пятидесятый год будет последним в его жизни, настолько невыносимыми были ее условия. При этом главным желанием ученого в столь трудные годы была отнюдь не эмиграция, которую он считал неприемлемой для себя и своей семьи . Возможно, что причины подобного неприятия эмиграции ученым исходили из его понимания задач и роли русской науки, которая была для него всегда важнее международной, хотя он и в последней принимал деятельное участие. Востоковед неоднократно отвергал предложения постоянно жить и работать за границей, где ему, как ученому с мировым именем и основателю школы изучения истории Средней Азии, предлагались самые выгодные условия. Он хотел работать и работал для блага науки России.
В период гражданской войны, в эпоху нивелирования культурных традиций и потери идеологической ориентации особую остроту приобрела проблема ценностей. Большинство представителей ученого сообщества даже в столь тяжелые годы имели свои ценностные ориентиры, отличали действительные ценности от временно утверждаемых и провозглашаемых, стремились принести пользу стране прежде всего своей непосредственной профессиональной деятельностью. В.В. Бартольд не был исключением, и в эти годы думал о том, как «дожить до возобновления настоящей культурной работы и принять участие в этой работе на пользу единой и разумной России» . В условиях тяжелейшей зимы 1918/1919 гг. он жил в неотапливаемом полуподвальном помещении на Васильевском острове Петрограда, и был поражен уровнем хозяйственного разорения и нравственного одичания. Но прежде всего его беспокоила непоследовательность властей по отношению к науке, отсутствие возможности плодотворно работать и публиковать исследования. В письмах он страдает по поводу невозможности выезжать за границу для работы в библиотеках и архивах Европы, для встреч с зарубежными коллегами. Это подтверждает, что все политические события задевали ученого скорее в связи с его профессиональной деятельностью, и гораздо менее заботили как обывателя. Поражает целеустремленность ученого, который никогда не отделял своих работ от общих задач русской науки и русской культуры.
Востоковед был убежден, что на работе отдельных ученых не могут не отражаться необходимость тратить время на получение разными путями продуктов и товаров. И все же выражая недовольство отдельными порядками, востоковед не позволял слишком резких замечаний в адрес новой власти. С одной стороны, до конца своей жизни он скептически относился к этой власти, но с другой, открытых антисоветских действий не предпринимал. В.В. Бартольд не желал даже вникать во многие аспекты реформаторской деятельности, и старался уклоняться от всяких «деловых» заседаний, считая, что если и может приносить какую-нибудь пользу академии и университету, то только работами по своей специальности. Следует заметить, что «уклониться» от общественной деятельности ученому так и не удалось и после установления новой власти, он в 1924–1930 гг. был активным участником многочисленных мероприятий Советской власти.
Как видно из переписки, В.В. Бартольд принадлежал к той части профессиональной научной интеллигенции, которая, не поддерживая новую власть, тем не менее считала необходимым вступить с ней в некое сотрудничество, что являлось определенным компромиссом между российской интеллигенцией и большевистским руководством в период до создания в Советском государстве собственной, «рабоче-крестьянской интеллигенции».
Сам же В.В. Бартольд считал необходимым в своей работе руководствоваться только требованиями научной мысли и научной правды, «без подчинения предвзятым теориям и без уступки временным тенденциям» , каковым он считал марксизм. Востоковед осмеливался участвовать в издании зарубежных научных сборников (в частности, в Праге), за что подвергался унизительной травле. Он уходил от понятий «общественно-экономическая формация», считал Марксову характеристику экономики Востока «неудачным признанием Маркса» , намеренно не употреблял термина «феодализм» по отношению к Востоку, за что нещадно критиковался , .
3. Заключение
В целом частота упоминания событий в эпистолярном наследии позволяет выяснить степень погруженности автора в те или иные проблемы. Около четверти всего объема материала связана с обсуждением личных и семейных проблем, или является откликом на переживаемые политические события. Гораздо больше внимания ученый уделяет научным, организационным, либо университетским событиям и вопросам. Тем самым письма В.В. Бартольда отразили своеобразную потрясающую силу духа. Он показывал типичность настроения той части ученых, для которых фанатичное служение именно русской науке оказалось сильнее стремления к обывательскому покою или устроенности эмиграции.