ПРОБЛЕМА ДВОЙСТВЕННОСТИ МИРА В ЦИКЛЕ МИНИАТЮР АХМЕДА ЦАЛИКОВА «ЧАША ЖИЗНИ»

Белоус Л.В.

Кандидат филологических наук, Доцент кафедры истории русской и зарубежной литературы Северо-Осетинского государственного университета

ПРОБЛЕМА ДВОЙСТВЕННОСТИ МИРА В ЦИКЛЕ МИНИАТЮР АХМЕДА ЦАЛИКОВА «ЧАША ЖИЗНИ»

Аннотация

В настоящей статье анализируются несколько миниатюр осетинского русскоязычного писателя Ахмеда Цаликова, включенные автором в цикл «Чаша жизни». Основным объектом изучения стало представление писателя о двойственном характере окружающей действительности и ее восприятия личностью. Грани и истоки этой дуалистичности позволяют сделать вывод о крайнем пессимизме Ахмеда Цаликова и о его убежденности в невозможности гармоничного соединения двух миров в рамках жизни отдельного человека.

Ключевые слова: Двойственность, пессимизм, смысл жизни.

Belous L.V.

PhD. in Philology, Associate Professor of the History of Russian and foreign literature of the North Ossetian State University

THE PROBLEM OF WORLD`S DUALITY IN THE CYCLE OF STORIES BY AHMED TSALIKOV “THE CUP OF LIFE”

Abstract

Our investigation is based on short stories, created by ossetian author, who used in his fiction Russian language, Ahmed Tsalikov. We tried to show that this writer knows for certain that our world consists of two parts, and these parts can`t be harmonized during human`s life. This knowledge makes Tsalikov very tragic author.

Keywords: Duality, sense of life, tragedy

В последние годы мы очень часто говорим о поисках национальной идеи, которая могла бы объединить людей, отвлечь их от повседневной суеты, позволить им понять, что есть в жизни вещи главные и неглавные и что правильнее для народа в целом и для каждого его представителя в отдельности начинать все-таки с главного, уделять больше внимания главному, сосредоточиться на главном. Именно поэтому думающие люди ищут то, что можно было бы таким главным обоснованно назвать. В этих поисках вполне логично обратиться к прошлому, потому что идеи прошлого уже прошли основную проверку – проверку временем.

Есть еще одна причина, по которой только назад надо отматывать события, чтобы понять некоторые фундаментальные вещи. Эта причина заключается в нашей суетливости и торопливости, что не позволяет нам мыслить спокойно, величаво и в полной гармонии с миром, как это умели делать наши предки.

Все сказанное делает вполне понятным обращение к одному из мудрейших представителей осетинской интеллигенции, к человеку, который прожил очень нелегкую и «неровную» жизнь, но не потерял ни крупицы своего патриотизма – к Ахмеду Цаликову, яркому представителю осетинской русскоязычной литературы, который творил в конце XIX – начале ХХ столетия, эмигрировал после революции в Польшу и умер в Варшаве в 1928 году. Наследие его, возможно, было достаточно объемным, но до нас дошло немногое. Тем ценнее каждое высказывание писателя, хорошо знавшего проблемы осетин изнутри и переполненного состраданием и любовью к своим сородичам, болью за будущее Осетии. Одним из самых загадочных, сложных для восприятия читателей и крайне пессимистичных произведений А.Цаликова является цикл миниатюр под общим названием «Чаша жизни».

В рассказе «Танец жизни» упоминается стихотворение Лермонтова «По небу полуночи ангел летел». Герой говорит о своей мечте о поэзии, об иной, «ему еще неведомой жизни, которую смутно улавливает его душа» [1;5], о желании стать поэтом. И символом, эталоном поэта становится для него именно Лермонтов, книгу которого он держит в руках.

Отталкиваясь от стихотворных строк, герой смотрит на окружающее его пространство совершенно иначе, ему интересно, как лучи солнца, пробиваясь сквозь листву деревьев, светлыми пятнышками играли на полу. И два упомянутых фактора: стихи Лермонтова и природа, преображенная в восприятии героя через поэзию, - убеждают его в существовании иной, другой, лучшей реальности.

Две реальности – два берега, отсюда и заключительная фраза рассказа, в которой говорится, что танец жизни героя начинается и продолжается меж двух берегов.

Интересно, что о двух реальностях (о мире ангелов и святых песен и мире природы с месяцем, звездами и толпой туч) идет речь и в приведенном лермонтовском четверостишии:

По небу полуночи ангел летел,

И тихую песню он пел,

И месяц, и звезды, и тучи толпой

Внимали той песне святой…

На идее двойственности основан один из самых любимых художественных приемов Цаликова – прием противопоставления, антитезы. В рассказе «Поздно…» мы видим узника, находящегося за решеткой, лишенного свободы, но буквально упивающегося осознанием полной свободы своей мысли: «Мысль – величие. Мысль – титан. Мысль – победительница. Мысль, делающая носителя своего человеческого «Я» полубогом» [1;17]. Альтернативный мир, мир человеческой мысли, мечты, не может быть ни ограничен, ни покорен. Но и этот мир может причинить человеку реальные, вполне ощутимые страдания. Запах цветущей липы, такой простой и обыденный, вызывает у героя воспоминания (воспоминания – тоже часть идеального мира), и они физиологически болезненны и доставляют ощутимые неудобства.

Опорой писателю в раскрытии метафоры о двойственности мира не в первый и не в последний раз служит цитата: «Две вещи наполняют душу удивлением и трепетом, причем тем сильнее, чем чаще и продолжительнее останавливается на них мысль. Звездное небо, простирающееся надо мной, и моральный закон во мне»…[1;18]. То же, что и раньше: символическое обозначение двоемирия. Реальное (небо) и идеальное (мораль, закон, «Я») объединяются, чтобы наполнить душу удивлением и трепетом.

Цаликов настаивает, что предательство одного из этих миров в пользу другого заканчивается крахом личности. Мы видим совершенно необычную ситуацию: герой посвящает свою жизнь исполнению долга, он помогает голодным и несчастным, он принимает на себя чужое горе и страдания. Он делает то, что обычно трактуется в литературе как подвиг. Он – герой. Но он предает свою мечту, идеальный мир, поэтому он проигрывает. Помощь людям, как ни странно, не приносит ему не утешения, ни счастья, зато запах липы, всколыхнувший воспоминания о юношеской поэзии и несбывшейся мечте, заставляет его понять, что «природе противны цепи, даже цепи долга» [1;20].

А дальше рефреном повторяется одно горькое слово: «Поздно!»

И возникает картина, очень яркая и эмоциональная, прислонившейся в изнеможении и бессилии к источающей аромат липе заплаканной женщине, которую герой отверг из-за того, что она мешала ему исполнять свой долг, отвлекала его от дела, соблазняла его своими черными глазами, в которых он видел свою тоску по тому самому миру, далекому, желанному, неосуществимому.

Броня долга не спасла героя от глубокой раны, причиненной его душе. Автор точно знает, что предавать душу нельзя, потому что она составляет то самое важное, что может сделать человека счастливым. А предавать свое счастье без последствий не получается.

Много внимания в миниатюрах цикла «Чаша жизни» уделено женщине и напрямую связанной с женскими образами теме любви.

Женщина может быть разной. Один из самых запоминающихся типов – женщина-судьба, женщина-рок. Она холодна, горда, спокойна, она замкнута и уверена, она не знает жалости, а взор ее устремлен в неведомое пространство. Люди поклоняются ей, падают ниц и, как рабы, валяются у ее ног «в пыли земной» [1;6].

Такой предстает женщина в рассказе «В пыли земной». Конечно, это скорее символ, но Цаликов наделяет его именно женскими чертами, а в мире этого автора случайностей нет.

Женщина может выполнять сходную функцию (покорять людей, отнимая у них все то, что они привыкли считать ценным: славу, богатство, власть, силу, здоровье, энергию, талант) иным, гораздо более примитивным способом: женщина может быть бесстыдной и развращенной. Эти ее качества лишают мужчин достоинства, совести, ума… Но и такую женщину Цаликов щедро помещает не в «пыль земную», а на «бархат травы», дважды повторяя это словосочетание, исключая тем самым фактор использования слова «бархат» (несущего в себе некий оттенок смысла, связанного с роскошью и дорогим комфортом) случайно или просто для придания красоты и изысканности фразе. И даже в название миниатюры («На бархате травы») слово выносится с осознанной настойчивостью.

Совсем иной, земной, теплой, нежной и трогательной (еще и потому, что впереди ее ждет разочарование: он, герой, не задержится с ней надолго) выглядит женщина в миниатюре «Помнишь, мы молчали». Женщина здесь – «дарящая счастье». Но счастье мимолетное, а потому отношения с ней полны «безгранной, безысходной тоской» [1;7].

А.Цаликов понимает разницу между любовью мужчины и любовью женщины. Оба предчувствуют недолговечность отношений, оба именно поэтому не могут говорить (в ситуации любви слова звучат грубее и фальшивее, чем молчание). Но она при этом «дарит счастье», а он, сравнивая свои ощущения со светом луны, знает, что «таким же холодным, таким же неуловимым, таким же далеким сиянием проскользнет» [1;7] в его груди ее любовь.

Очень интересен образ Спутницы из одноименной миниатюры. Кто она? Мечта? Муза? Любимая женщина? Автор не дает ответа. Об этой женщине мы знаем как читатели очень немного. Главное ее качество – то, что она спутница; то, что она неразлучна с героем; то, что она становится ему все ближе и ближе. Она родилась в его душе, и она ведет его куда-то. Есть еще одно загадочное свойство спутницы: она действует по принципу противоположности, рыдая тогда, когда герою весело, смеясь тогда, когда его глаза мрачнеют. Она неуловима и осязаема одновременно, она видна и невидима. И она – женщина.

Образ царицы возникает в миниатюре А.Цаликова, которая называется «Мечта». В этом тексте мы вновь, в очередной раз, встречаемся с двоемирием и с желанием героя соединить противоположные реальности. Совершенно очевидно, что лирический герой Цаликова четко осознает невозможность этого соединения, но душа его игнорирует голос разума и рвется к несбыточному.

Рефрен, лейтмотив миниатюры заключен в слове «вернись», сопровождающимся восклицательным знаком и обращенным к Ней. Она – мечта.

Первый мир, приземленный, связан с убогой каморкой в шумной столице, с тусклым светом ночника, с долгими зимними вечерами.

Второй мир, возвышенный, врывается в жизнь героя яркими красками, дрожащими звуками, волшебством и фантастикой, грезами и счастьем.

Но чем глубже мы погружаемся в текст миниатюры, тем более четко осознаем, что Она (это и Мечта, и Царица) слишком похожа на земную женщину, любящую и любимую, утерянную, но не забытую героем.

Образ мужчины в цикле миниатюр таков, что в нем безошибочно угадывается кавказский менталитет и темперамент. Возможно, поэтому самая «мужская» из миниатюр называется очень значимо – «Брат». Тот человек, который является главным героем миниатюры – брат – невероятен, очень осязаем, жив, чувственен, темпераментен. И он именно мужчина в кавказском понимании этого слова. В глазах его – злость и ненависть, причем, концентрация этих эмоций такова, что глаза сверкают. Гордая посадка головы, сухие мышцы, сильный удар, гибкая спина. Ногти названы когтями и для усиления эффекта Цаликов прибавляет эпитет «железные». И эти «железные когти» рвут, «кровенят» тело жертвы (очень мощные глаголы, которые передают могущество темперамента даже на уровне языкового восприятия: РРРвут, кРРРовенят).

Дальше появляется странный эпитет, который говорит о твердости убеждений. Цаликов восклицает: «Ты прав!..» Это не оценка поведения или убеждений героя, это описание его внутреннего состояния, его отношения к тому, что он намерен сделать.

Готовность, гордость, злость, ненависть мужчины так убедительны и так хороши, что автор, любуясь, говорит: «Ты красив!.. И я люблю тебя…»

А.Цаликов не только осознает двойственность «Я», но и очень ярко это показывает в своих текстах: «Я не чувствовал ГРУБОЙ оболочки тела, ГНЕТУЩЕГО, ОГРАНИЧЕННОГО тела, у меня была одна душа, ПРОЗРАЧНАЯ, как хрусталь, ЛЕГКАЯ, как УНОСЯЩИЙСЯ ВДАЛЬ призрак» [1;9].

Жизнь человеческая, как показано в миниатюре «Однажды», проходит в постоянной борьбе, в чувственных восторгах, в пустых разговорах, в экстазах, блесках молний и заревах пожаров. Человек – хищник, он жаден до состояний, когда кипит кровь и сжимаются мышцы.

И все-таки душа хочет иного: хочет прикоснуться к таинственному сиянию вечных миров, где ее, душу, «обвевали сладостные мелодии, едва доносившиеся из неведомых прозрачно-чистых глубин вселенной» (С.9).

Интересно и крайне оригинально, непривычно, нетрадиционно, что одновременное удовлетворение потребностей души и потребностей всего остального, что в совокупности можно назвать словом «Я», Цаликов отрицает. В миниатюре «Однажды» это противоречие символически передается через образы больного, умирающего юноши и пышной розы с золотистой чашечкой: пока жива и роскошна роза, принадлежащая райскому миру, юноша умирает, но когда он возвращается к жизни, то погибает роза, унося с собой «безмерную глубокую тайну…» И человек, живя и действуя, мечтает еще раз прикоснуться к этой тайне, хотя прикосновение влечет за собой смерть.

Очень сходен по трактовке проблемы двоемирия с миниатюрой «Поздно» текст, названный Цаликовым «Путь звездный». Здесь мы встречаем героя в тот момент, когда уже тоже поздно что-то менять или начинать заново, когда путь его окончен, когда он в бессилии падает наземь. Но именно в этот момент герой понимает, что он шел не теми путями по жизни, преодолевая поочередно море, горы, пустыню, а нужен ему был путь звезд, яркий и чистый, «как стеклышко» [1;11].

В данной миниатюре особенно ощутимо проявился талант Цаликова-пейзажиста. Для усиления воздействия на читателя мощных картин природы писатель очень активно и умело использует инверсию. То, что видит читатель, не может не поразить силой и мощью. Природа в описаниях Цаликова так величественна, грозна и могущественна, что пугает человека, давит на его и требует от него мужества и отваги.

Миниатюра «Путь звездный» поражает эпической мощью несмотря на то, что занимает всего одну страницу. В ней заключено очень многое: поиски смысла жизни, размышления о человеческом одиночестве, о необходимости постоянно бороться и о стремлении души ввысь; в ней чувствуется страх человека перед силой природы, его малость и ничтожность на ее фоне, но и потрясающая сила человеческого духа, позволяющая преодолевать встречающиеся на жизненном пути трудности и препятствия.

Столь же эпичен, приближен к стилю притчи и основан на древних легендах рассказ, заключенный в миниатюре «Чаша жизни». С предыдущей миниатюрой, «Путь звездный», этот текст объединяет библейское высказывание «Встань и иди».

Философия текста тоже сходна с «Путем звездным», но акцент сделан автором на одиночестве сильной личности, сильного мужчины, глаза которого, что повторено несколько раз, сияют, как звезды.

Что только не предлагает ему встретившаяся на его пути женщина: и ласки любви, и страсть, и красоту, и гибкость тела, и возможность забыть о боли сердца. Но он непреклонен в своем желании продолжать путь в одиночестве: «Непокрытая голова, сжатые уста, бледное истомленное лицо и глаза, сияющие, как звезды» [1;12].

Дважды герой предлагает женщине пройти испытание – испить из чаши с его кровью. Но его страдание обожгло ее, а его одиночество «льдом оковало ее уста» [1;12]. А он и не ждал, что она выдержит предложенные испытания, поэтому «звук» голоса его был так же глух, как глух удар по крышке пустого гроба» [1;12] (эта фраза в миниатюре повторяется пять раз, подчеркивая непреклонность героя).

Одиночество для героя Цаликова не только принципиально, болезненно, выстрадано, но оно является источником его мужества и силы, его творческого потенциала и желания идти дальше.

Миниатюра «Кто ты?» позволяет говорить о том, что Цаликов с большим сомнением и недоверием относится к любовным клятвам. Миниатюра состоит из двух частей. Героиня первой части, пожилая женщина, которая советует молодой паре любить друг друга, ни на что не оглядываясь.

В этой женщине узнается постаревшая и набравшаяся как негативного, так и позитивного опыта девушка, целующая возлюбленного. Она пережила его обман или предательство, но не озлобилась, хотя и «слезы катятся по ее морщинистому лицу» [1;13].

А вот герой второй части, пожилой мужчина, гневен и разъярен. Он негодует на юношу (не он ли это сам в молодости?), который клянется в вечной любви, но клятву эту сдержать не сумеет совершенно точно.

Самой жуткой миниатюрой, но одновременно и самой искренней, на наш взгляд, является текст, названный «Во мраке». Здесь много шокирующих признаний автора в духе лермонтовского Печорина или выворачивающих душу наизнанку героев Достоевского.

Итак, героя в миниатюре сопровождает природная стихия: небо в тучах и океан. Все это темное и мрачное. Цаликов на протяжении странички текста много раз прибегает к оксюморонам, чтобы описать окружающий мир, и свое личное внутреннее пространство:

- мрачная радость;

- могучее бессилие;

- родной мрак.

О состоянии своей души герой высказывается с отпугивающей откровенностью: «И ненавистью дышало сердце мое. И хула грязными клочьями срывалась с уст моих. И извивалось тело мое. И могучий – бессилен был я… И мраком было дыхание мое. И мраком были очи мои. И мраком было каждое движение сердца моего».

Попытка вдуматься в эти слова приводит к мысли о глубочайшем пессимизме автора, о его внутренней боли, изнурительной и мучительной. Это порождает сочувствие, сопереживание. Но не оно нужно писателю. Он хочет подчеркнуть силу своего лирического героя, который способен поставить равенство между описанным мраком и царством свободы. Одно порождает другое: из свободы исходит мрак, из мрака рождается свобода. Согласно мировоззрению Цаликова, сила души именно в том и состоит, чтобы понимать этот факт и жить с ним.

Свое человеческое кредо Цаликов изложил в очень смелой по уровню искренности миниатюре «Тайна «Я».

Главное, что мы узнаем о его внутреннем мире, - ненависть его к предрассудкам, морали, ставшей моралью рабов, трусов и тупых мещан.

«Личность должна быть выпрямлена» [1;15], - убежден автор.

«Я», по его мнению, имеет обязанности: прежде всего, оно должно найти свою полноту, собрав все слезы, стоны, вздохи, все горе миллионов маленьких людей, все муки рабов. Потом «Я» должно все это переплавить в душе и вернуть обездоленным, страдающим людям «ярким огнем мысли, пламенем любви, великим, всепоглощающим пламенем». Но все это – лишь одна сторона «Я».

Вторая сторона в описании Цаликова просто повергает читателя в ужас. Вторая сторона имеет иные цели и намерения: «Оно может чувственное, жадное, ненасытное «Я» поставить в центре вселенной. Уста скривить презрением и сжечь жизнь в безумном угаре.

Брать девственно чистые женские тела и сгибать их безмерно уродливыми сгибами страсти и улыбки, чистые улыбки юности, ласкающие мир, обращать в жесткие гримасы сладострастия.

Озарять порок молниями ненависти. Пятнать грязным дыханием все, чему молится обездоленное человечество.

Топтать безжалостно хрупкие создания благороднейших человеческих сердец. Хохотать дьявольским хохотом, опускаясь на самое грязное дно болота, и подымаясь мрачной тенью, осенить мир.

Впитать в себя всю грязь человечества и быть озаренным кровавым заревом, замкнувшись в гордом, ненавистном всем одиноком «Я» [1;16].

И какое из этих двух столь разных «Я» истинно, герой ответить не может. Эта тайна мучит его одинокую душу. «А кругом была ночь. И люди спали» [1;16].

Поиски смысла жизни, судя по размышлениям А.Цаликова в миниатюре «Я не знаю» для него закончились неудачей. Он, описывая свое прожитое и пережитое прошлое, говорит, что в нем было все: вершины, отчаяние, сила, экстаз, порывы, любовь, страсть… А еще были мечты о несбыточном, красочном, сияющем. Но это все легко и закономерно ушло в любимое прошлое («Ах, я люблю тебя, это прошлое», - пишет А.Цаликов [1;22]. А главное, самое важное, то, что родилось и умерло, исчезло, улетучилось. Стало пусто. В душе и в природе – ночь. И что такое это неуловимое «нечто», такое нужное и важное, в котором все заключено, автор определить не может. Оно рядом и его нет. Оно ощутимо и неуловимо.

Текст миниатюры перегружен повторами, которые делают повествование неторопливым, несуетным и важным, придавая ему налет эпической старины:

- «Вечно будет блистать мне свет, их свет…» [1;23];

- Трепет… Вечный трепет…» [1;23];

- «Море огня… Море блеска… Море силы»… [1;22].

В миниатюре «Звезда счастья» жизнь показана как погоня за счастьем, метафорически представленным в виде последней бледно-серебристой, едва мерцавшей звезды. Сколько бы ни пытался человек поймать и ощутить это счастье, оно постоянно ускользает, прячась за очередной вершиной. Недоступность счастья превращает для лирического героя Цаликова жизнь в змеиное жало, в горе и смех, а еще в ненависть без конца. А то, чего не было, становится ненавистным, холодным и бездушным, несмотря на то, что оно розовеет «от сладких поцелуев восходящего солнца» [1;24].

Миниатюра «Жить надо…жить!», как ни странно, никак не может быть названа оптимистичной. В ней прослеживается несколько важных для мировоззрения Цаликова моментов. Спасают друг друга от хандры, депрессии и попыток самоубийства только любимые и любящие. Его – она, ее – он. По-другому не бывает.

Еще один момент связан с тем, какой разной по характеру, настроению и отношению к лирическому герою может быть природа Кавказа. Но при всем непостоянстве, при великом разнообразии состояния она всегда одинаково величественна и одинаково равнодушна к человеку.

Любовь к жизни, согласно А.Цаликову, бывает очень разной (миниатюра «Последний отдых…»). В годы юности жизнь – это светлый манящий призрак, который очень хочется любить.

В годы зрелости жизнь представляется манящим и таинственным существом, любовь к которому и любовь которого порождает непрерывные муки.

В старости жизнь становится практически невыносимой, потому что она конечна, недоступна, таинственна, потому что она отнимает друзей и любимых…

В другой миниатюре – «Итог» – жизнь напрямую называется очень разными, иногда противоречивыми сочетаниями слов:

- суровая борьба;

- путь подвижничества и долга;

- любовь к обездоленному человечеству;

- гордое стремление к далеким, манящим огням [1;27]. Но все это потом переосмысляется и превращается в одно коротенькое слово – ложь. Жизнь – это ложь. Есть в ней только мгновение правды, которое почти невозможно точно определить, потому что «это то,… что налетает, как греза, манит, как сказка,… что рождается на одно, одно только мгновение, чтобы умереть, исчезнуть, рассеяться, как дым» [1;28].

Итог, к которому приходит герой А.Цаликова, назван «последним» и «грустным».

Литература

1. Цаликов А. Избранное. Владикавказ: «ИР», 2002. - .C.124