ОСОБЕННОСТИ ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЫ "БОЛЬШИХ СТИХОТВОРЕНИЙ" И.А. БРОДСКОГО (НА ПРИМЕРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ "НАТЮРМОРТ")

Азаренков А.А.

Студент, 3 курс, специальность «Русский язык и литература»

ФГБОУ ВПО «Смоленский государственный университет»

ОСОБЕННОСТИ ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЫ «БОЛЬШИХ СТИХОТВОРЕНИЙ» И.А. БРОДСКОГО (НА ПРИМЕРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ «НАТЮРМОРТ»)

Аннотация

«Большие стихотворения» Бродского – уникальный и мало изученный феномен русскоязычной поэзии. Целью данной работы является исследование этой стихотворной формы с точки зрения системы образов. Полученные результаты могут быть использованы литературоведами для систематического анализа «больших стихотворений» и создания их структурных моделей.

Ключевые слова: Бродский, «большие стихотворения», образная система.

Key words: Brodsky, "big poems", system of images.

В «Натюрморте» [1] можно выделить несколько тематических комплексов, которые организуют образную структуру текста и которые являются смысловыми «узлами» поэтического мира Бродского: «Пространство», «Вещи», «Человек», «Время» и «Культура». Каждый из них естественным образом членится на составные части, образуя разветвленную систему.

Характерной чертой поэтики Бродского, по нашему мнению, наиболее последовательно проявившейся именно в «больших стихотворениях», является тенденция к абстрагированию: существование одного сложного образа на разных уровнях обобщения. Так, образ художественного пространства в «Натюрморте» состоит из конкретного места пребывания лирического субъекта (Я сижу на скамье / в парке…), подразумевающегося города, в чертах которого угадывается Ленинград (промерзшая до дна река крови, отдающая мрамором венозная синева), пространства как отвлеченного понятия (Вещь есть пространство, вне / коего вещи нет) и, наконец, архетипического топоса Голгофы (Мать говорит Христу: / – Ты мой сын или мой / Бог? Ты прибит к кресту. / Как я пойду домой?). Догадка о том, что в «Натюрморте» фоном изображения служит именно ленинградский парк, находит свое подтверждение и в биографии самого поэта: в июне 1971 года, когда было написано стихотворение, Бродский находился в Ленинграде и был тяжело болен, существовала даже серьезная угроза жизни. Видимо, своеобразным отражением этих переживаний и явилось стихотворение «Натюрморт» [2]. Кроме того, пространство данного текста расширяется за счет упоминания Нотр-Дама. Таким образом, в тексте, где художественное пространство не стоит на первых планах изображаемого, формируется довольно развернутая его панорама. Многоуровневый образ художественного пространства находит многочисленные композиционные соответствия с другими образами. Так, скамья в парке, сидящий на ней человек, рядом стоящее дерево, становятся вещью, натюрмортом (Вещь. Коричневый цвет / вещи. Чей контур стерт. / Сумерки. Больше нет / ничего. Натюрморт). Имеет место быть и сложная метафора, устанавливающая не только внутрипространственные отношения, но и соотношение между пространством и соответствующей ему вещью: «Старый буфет извне, / так же, как изнутри, / напоминает мне / Нотр-Дам де Пари. // В недрах буфета тьма. / Швабра, епитрахиль / Пыль не сотрут».

Образ художественного времени тоже имеет не один уровень. В первую очередь, это личное время лирического субъекта, его настоящее («Это январь. Зима. / Согласно календарю». Уточняется также и время суток – сумерки), прошлое («Последнее время я / сплю среди бела дня») и будущее («Смерть придет и найдет / тело…»). Время присутствует и как отвлеченное понятие: «Ибо пыль – это плоть / времени; плоть и кровь». Автор внедряет и время мифологическое, вводя в текст библейских персонажей.

Образ художественного времени в случае с Бродским вплотную связан с образом культуры. Как правило, в «больших стихотворениях» формируется огромных масштабов культурное пространство, где превалирует античная культурная традиция, чаще всего – античный миф. В «Натюрморте» в качестве мифологической реальности выступает диалог распятого Христа со своей матерью. Помимо этой голгофской сцены образ культуры в стихотворении формируется также упоминанием Нотр-Дама и епитрахили (принадлежности богослужебного облачения священника). Таким образом, культурный контекст «Натюрморта» исчерпывается исключительно христианскими ассоциациями. Выбор христианства как основного культурного фона стихотворения (в пику античности) может быть объяснен тем зарядом эсхатологических и гуманистических настроений, который оно предполагает, что очень точно согласуется с общей темой «Натюрморта» – смертью. В христианском контексте вполне прочитываются  и оппозиции «день – ночь», «свет – тьма», «жизнь – смерть», «добро – зло», которые, впрочем, Бродский снимает, описывая промежуточную стадию – сумерки. Также антропоморфический образ самой Смерти характерен для христианской традиции: «Это абсурд, вранье: / череп, скелет, коса. / «Смерть придет, у нее / будут твои глаза»». 

Главными и самыми частотными сложными образами «Натюрморта» являются образы человека и вещи, с них и начинается сам текст: «Вещи и люди нас / окружают». Лев Лосев в своей статье писал, что «в «Натюрморте» в наиболее обнаженной форме представлена одна из центральных в творчестве Бродского оппозиций: человек-вещь» [2].

Образ человека имеет несколько степеней обобщения. В первую очередь это сам лирический субъект, который говорит «я» и дает комментарии и самокомментарии: «Кровь моя холодна. / Холод ее лютей / реки, промерзшей до дна. / Я не люблю людей».  Также лирический субъект говорит о себе в третьем лице, глядя на себя со стороны, абстрагируясь от своей личности: «Тень. Человек в тени, словно рыба в сети». И последний уровень присутствия человека в тексте – это «люди» в целом.

На каждом из своих уровней сложный образ человека находит композиционное соответствие с образом вещи. Так, описывая свое тело, лирический субъект Бродского часто прибегает как бы к «саморасчленению», т.е. выражает стремление изображать себя по частям, не создавая цельного портрета в пределах одного текста [3]. Из всех частей тела, которые упоминает лирический субъект «Натюрморта» (глаз, рот, кровь, бедра, вены) композиционное соответствие с вещью находит почти каждая. Кровь холодна, как промерзшая до дна река; «два / бедра холодны как лед. / Венозная синева / мрамором отдает»: так встающий в воображении читателей образ Ленинграда можно трактовать и как образ пространства, и как вещь (статую). Также в структуре сложной метафоры зеркальце, которое подносит ко рту лирического субъекта смерть («Видимо, смерть моя / испытывает меня, // поднося, хоть дышу, / зеркало мне ко рту…»), согласуется с той «гладью тела», которая отразит саму смерть («Смерть придет и найдет / тело, чья гладь визит / смерти, точно приход / женщины, отразит»).

Говоря о себе в третьем лице, лирический субъект сравнивает себя с рыбой в сети. Упомянув выше промерзшую до дна реку и назвав позже себя рыбой, лирический субъект, очевидно, связывает эти образы чисто формально, метонимически. К тому же сюда подключаются и ассоциация с христианством (рыба – символ Христа) как основным культурным фоном текста, и та «гладь тела» (блестящая чешуя), которая отразит приход смерти в конце. Имеет место быть и чисто зрительный образ: тень, о которой говорит лирический субъект («Тень. Человек в тени, / словно рыба в сети»), – это ветвистая тень дерева в январе, действительно напоминающая сетку. Так блеклая метафора рыбы, пойманной в сеть, становится емким тропом, композиционным узлом текста.

Центральным сложным образом стихотворения «Натюрморт», разумеется, является образ вещного мира. Сама вещь в тексте представлена на нескольких уровнях. Во-первых, вполне конкретное представление о вещи реализовалось в образе старого, темного, пылящегося буфета, напоминающего лирическому субъекту Нотр-Дам. Во-вторых, отвлеченное понятие выкристаллизовалось в самом слове «вещь» и в целом ряде специфических общих признаков: «Вещь можно грохнуть, сжечь, / распотрошить, сломать. / Бросить», «Внутри у предметов – пыль» и др. Пыль как маркер «вещности» устойчивый для Бродского образ (см. «Колыбельную Трескового Мыса» [1]: «Пыль / покрывает квадратные вещи»). И, наконец, вещь воспринимается в пределах абсолютной геометрической абстракции: «Преподнося сюрприз / суммой своих углов, / вещь выпадает из / миропорядка слов». Наличие геометрической, цифровой, физической, языковой абстракции как предельного уровня обобщения образа также характерно для поэтики «больших стихотворений». Так, в «Полдне в комнате» [1] вещь сводится к цифре: «Взятая в цифрах, вещь может дать / тамерланову тьму, /  род астрономии»; в «Колыбельной…» пространство рассматривается через призму геометрии: «Проезжающий автомобиль / продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду»; в «Исааке и Аврааме» [1] находим такую окказиональную этимологию слова «куст»: «Но вот он понял: «Т» – алтарь, алтарь, /  А «С» лежит на нем, как в путах агнец». Не редка для Бродского и абстракция философских категорий: «Холмы – это боль и гордость» («Холмы» [1]), «Сумма страданий дает абсурд; / пусть же абсурд обладает телом!» («Письмо генералу Z» [1]). Примечательно, что в «Натюрморте» автор отказывает вещи определяться словом или его начертанием («…вещь выпадает из / миропорядка слов»), а также выводит ее за пределы краеугольных нравственных понятий («Вещи приятней. В них / нет ни зла, ни добра…»), тем самым, видимо, подчеркивая близость вещи к сухому геометрическому закону, неотвратимому, как и смерть. Неизменная спутница вещи – пыль – названа «кровью и плотью времени». Такая метафора, перекликаясь с «промерзшей кровью» лирического субъекта, еще более приближает вещь к смерти. Вообще, данный в четвертой части текста развернутый образ вещи, суггестивно напоминает гроб: «Внутри у предметов – пыль. / Прах. Древоточец-жук. / Стенки. Сухой мотыль», «…Даже если предмет / герметично закрыт». Наконец, само название «Натюрморт» обозначает «мертвую природу». Таким образом, самое мощное и многократное усиленное композиционное соответствие вещи и смерти дает основание поставить знак равенства между процессом умирания и процессом «овеществления». А «овеществляет» лирический субъект все: пространство («Вещь есть пространство, вне / коего вещи нет»), время («Ибо пыль – это плоть времени; плоть и кровь»), культуру (старый буфет, напоминающий Нотр-Дам), природу («Дерево. Тень. Земля / под деревом для камней. / Корявые вензеля. / Глина. Гряда камней») и самого себя, называя себя то статуей, то рыбой в сети (очевидно, уже мертвой). Такая картина мира и названа натюрмортом. Образ вещи композиционно связан со всеми компонентами системы образов рассматриваемого текста и поэтому является центральным.

Образная система любого «большого стихотворения» – это разветвленная сеть многоуровневых образов, связанных композиционно. Механизмом создания сложного образа является абстрагирование: последовательное обобщение вплоть до выхода в чистую абстракцию. Каждый из уровней такого образа композиционно связывается с уровнями другого сложного образа.

Литература

1. Бродский И.А. Сочинения: в 4 т. Спб.: Пушкинский фонд, 1992-1998. – «Натюрморт» [т. 2, с. 270–274]; «Колыбельная Трескового Мыса» [т. 3, с. 355–365]; «Полдень в комнате» [т. 2, с. 447–453]; «Исаак и Авраам» [т. 1, с. 268–282]; «Холмы» [т. 1, с. 229–234]; «Письмо генералу Z» [т. 2, с. 85–89].
2. Лосев Л.О. О «Натюрморте» Бродского. URL: http://www.svoboda.org/content/article/448927.html (дата обращения: 27.02.2013).
3. Полухина В. П. Больше самого себя. О Бродском. – Томск: ИД СК-С, 2009. – С. 48.