КОММУНИКАТИВНЫЙ АБСУРД КАК РЕАЛЬНАЯ АБСУРДНАЯ СИТУАЦИЯ

Михальков Г.М.

Аспирант кафедры философии, Ивановский государственный университет

КОММУНИКАТИВНЫЙ АБСУРД КАК РЕАЛЬНАЯ АБСУРДНАЯ СИТУАЦИЯ

Аннотация

Целью работы является рассмотрение сложности понятия «языковой абсурд», его несводимости к лингвистическим характеристикам. Новизна работы заключается в переводе данного понятия из лингвистического в коммуникативный план, что делает возможным полноценный анализ абсурда за пределами письменного текста. Вводится понятие «коммуникативный абсурд», осмысляемое как содержание реальной абсурдной ситуации. В практической части работы анализируются разноплановые примеры таких ситуаций.

Языковой абсурд традиционно понимается как преимущественно лингвистический феномен. Однако в социальном контексте он превращается в коммуникативное, дискурсивно-семиотическое явление. Коммуникативный абсурд может быть осмыслен как реальная абсурдная ситуация, которая содержит в себе мощный гносеологический потенциал.

Ключевые слова: языковой абсурд, коммуникативный абсурд, абсурдная ситуация, дискурсивно-семиотический подход, семиотические каналы.

Mihal'kov G.M.

Postgraduate student of the Department of philosophy, Ivanovo state University

COMMUNICATIVE ABSURD AS A REAL ABSURD SITUATION

Abstract

The aim of this work is to consider the complexity of the concept of «linguistic absurd», its irreducibility to language characteristics. The novelty of the work lies in the translation of this concept from a linguistic to a communicative plan that makes possible a full analysis of the absurd outside of the written text. The article introduces the concept of «communicative absurd», conceptualize as the content of the actual absurd situation. Diverse examples of such situations are analyzed in the practical part of the work.

Absurd in the language traditionally understood as primarily linguistic phenomenon. However, in a social context, it turns into a communicative, discursive-semiotic phenomenon. Communication absurd can be comprehended as a real absurd situation, which contains a powerful epistemological potential.

Keywords: absurd in the language, communicative absurd, absurd situation, discursive-semiotic approach, semiotic channels.

В последние десятилетия, как отмечает О.В. Кравченко, «заметно возрос интерес к исследованию разного рода асистемных явлений в языке» [3, С. 141]. Одним из них предстает абсурд, причем для многих исследователей очевидно, что речь идет о сложной проблеме, так как многообразие проявлений абсурда не позволяет создать его точное определение. Абсурдными (резко аномальными по отношению к той или иной нормативной позиции) могут быть любые проявления человеческой активности: «Лексическое значение слова «абсурд» – нелепость, бессмыслица, то, что в принципе невозможно осуществить. Абсурдное утверждение – идея, мысль, сама себе противоречащая. Абсурдное действие – это действие, которое априори не приводит к поставленной цели…» [6, С. 7]. Даже повседневный абсурд предстает феноменом, вторгающимся в систему опорных оппозиций человеческой культуры, таких как «разумное (норма) / бессмысленное (патология)», «космос (порядок) / хаос» и т.п. Разнообразие реальных ситуаций, к которым приложим эпитет «абсурдная», побуждает искать формулировки предварительных условий для работы с этим понятием в социальном контексте, чем и определяется актуальность нашей работы. И прежде всего необходимо понять, какой именно смысл мы вкладываем в понятие «языковой абсурд».

Согласно О.В. Кравченко, «лингвистический абсурд определяется как ненормативная, не предполагающая особой знаковой конвенции, не соответствующая реальной дискурсивной ситуации языковая конструкция, состоящая из значимых единиц и семантически противоречащая сложившейся языковой картине мира» [3, с. 142]. Отметим несколько моментов, требующих дополнительного осмысления. 1) О.В. Кравченко анализирует художественные тексты, а не реальные коммуникативные ситуации, поэтому ей достаточно обозначения «языковая конструкция», что никак не исчерпывает явления. 2) «Ненормативная, не предполагающая <…> конвенции» – то есть никто не договаривался, что считать абсурдным, зато все знают, что считать нормой, следовательно, абсурд не самостоятелен, а определяется только по отношению к норме как антинорма – исходя из конкретной «дискурсивной ситуации». 3) «Состоящая из значимых единиц» – здесь согласиться трудно, ибо абсурдным может быть и отдельное слово, допустим, заумное слово, которое само по себе и в отдельности для «адекватного» человека ничего не значит. Кроме того, подобное обозначение сразу представляет абсурд как нечто бессмысленное (смысл есть у отдельных компонентов, но не у всей «конструкции»), что является явным упрощением. 4) «Семантически противоречащая сложившейся языковой картине мира» – еще одно упрощение, потому что языковая картина мира, согласно современным представлениям, является частью концептуальной, проекцией концептуальной системы нашего сознания, особым образованием, участвующим в познании мира и задающим образцы интерпретации. Это «своеобразная сетка, накидываемая на наше восприятие, на его оценку, совокупность обозначений, влияющая на членение опыта и виденье ситуаций и событий и т.п. через призму языка и опыта, приобретенного вместе с усвоением языка и включающего в себя не только огромный корпус единиц номинации, но и в известной мере и правила их образования и функционирования» [5, С. 64–65]. Поэтому и говорить о какой-то единой и тем более уже сложившейся окончательно картине мира не приходится.

Отдельную научную проблему составляют споры о соотношении понятий «абсурд» и «смысл». Очевидно, что обойти этот вопрос не получится, потому что эти понятия явно находятся в одной плоскости. Так, по Ж. Делёзу, абсурд предстает неким квадратным кругом, горой без долины, не истиной и не ложью и т.п. [2] Очевидно, правильнее говорить об особой логике, а не о собственном смысле абсурда, так как он, как и любое понятие, связанное с дискурсивностью и противопоставлением «норма / антинорма», контекстуален. В.Ю. Новикова отмечает, что «в лингвистике подчеркивается специфичность отношений между смыслом и абсурдом, эти понятия не рассматриваются как взаимоисключающие <…> абсурд, принимающий разные формы, может служить источником возникновения смысла там, где он изначально не предполагается» [7]. Дискурсивно-семиотический подход позволяет сделать представление об абсурде более объемным: «Три измерения семиотики – семантика, прагматика и синтактика – образуют трехмерное пространство языка и организуют адекватную трансляцию информации. Создание языкового абсурда напрямую связано с разрушением одного или нескольких семиотических каналов передачи информации» [4, С. 141] и т.д. Таким подходом удобно пользоваться при анализе конкретных ситуаций языкового абсурда, однако языковой абсурд не может быть анализируем в отрыве от явления коммуникации. О.В. Кравченко считает, что «ситуационные аномалии проявляются на уровне коммуникативной ситуации. Их порождение обусловлено выбором лексико-семантических средств, не соответствующих форме и содержанию повествования» [4, с. 143], но данное утверждение в гораздо большей степени применимо к ситуациям письменной речи. А с тем, что «языковой абсурд – уникальное явление в том смысле, что оно противоречит главному предназначению языка – максимально полной и непротиворечивой передаче мыслей коммуникантов» [4, с. 144], и вовсе тяжело согласиться. Во-первых, бывают мысли, которые можно адекватно выразить только с помощью абсурда (особенно если речь идёт о художественном произведении, смысл которого в том и состоит, чтобы выразить то, что нельзя выразить обычными средствами). Во-вторых, «главное предназначение языка» никак не сводится к вышеуказанной задаче.

Теперь мы можем вернуться к предварительным условиям для работы с таким сложным и неоднозначным понятием, как абсурд, в социальном контексте. Первым, на наш взгляд, является четкая локализация конкретного проявления абсурда – где именно, в какой сфере жизнедеятельности, по отношению к чему нечто воспринимается как абсурдное. Именно поэтому мы предлагаем в качестве опорного термин «абсурдная ситуация». Вторым условием должно стать определение позиции («точки зрения») того, кто оценивает ситуацию как абсурдную. Это позволяет а) увидеть и уточнить характер субъективной оценки, б) без искажений описать параметры самой ситуации. Третьим условием (и важнейшим для расширенного описания сложных ситуаций) является характеристика языка предъявления абсурдной ситуации. Язык – не прозрачное орудие мысли, конкретная дискурсивная практика содержит в себе и миропонимание, и целеполагание (например, медицинская, построенная на дихотомии «здоровье / болезнь», а в более конкретном варианте рассматривающая всего человека не иначе как пациента, объекта медицинских манипуляций), и даже сухость и абстрактность научной лексики вполне могут маскировать тенденциозность и ангажированность. Но и в более простых случаях легко заметить важность языка описания ситуации – например, при столкновении законных прав гражданина (жильца, потребителя и т.п.) с бюрократической формой представления его ситуации (один из наиболее распространенных видов социального абсурда).

Речевая коммуникация никак не сводится к инструментальной функции, так как затрагивает не только бытовой уровень, но и свойства мира, которые могут быть не отражены в наличествующей реальности. Многие идеальные понятия, например, вдохновение, можно визуализировать, но не соотнести с реальным предметом, однако их визуализация часто ведет к абсурду: допустим, вдохновение предстает в качестве толстой музы с маленькими крылышками, витающей над прозаически тощим поэтом. Таким образом, переходы с идеального уровня выражения на прагматический часто сопряжены с абсурдом, поскольку в процессе этого перехода изменяется семиотический код исходного сообщения.

Авторы большинства работ, посвященных языковому абсурду, предпочитают иметь дело с абсурдом в художественных произведениях, что является, на наш взгляд, частным и во многом искусственным случаем. Ситуации языкового абсурда в пространстве коммуникации в гораздо большей степени отвечают понятию «абсурдная ситуация» и создают особый «абсурдный дискурс», так как вовлекают в себя не только вербальный план, но и все планы, присущие собственно ситуации, весь ее контекст, и являются непреднамеренными. Работая с этим видом абсурда, мы работаем со всей картиной мира. Подобно тому как «темная материя», выявляемая лишь гипотетически, составляет 70% (большую часть!) всей материи во Вселенной, абсурд – в качестве «другой» материи языка и, следовательно, жизни составляет как бы ее теневую сторону, которую было бы ошибкой связывать исключительно с «бессмысленным».

Почему же абсурд, если участник коммуникационной ситуации не подготовлен теоретически к его проявлению, не всегда опознается тем, на кого он непосредственно направлен? Дело именно в том, что механизм языковой абсурдизации имеет семиотическую природу. Рассмотрим простейшую бытовую ситуацию: люди находятся в троллейбусе, и тут на подъезде к остановке включается сообщение «Осторожно...», но тут же водитель понимает, что включил что-то не то, и запускает сообщение «Остановка “Площадь имени 40-летия Победы”», в результате чего получается «Осторожно, остановка “Площадь имени 40-летия Победы”», причем оно повторяется дважды. Однако пассажиры не реагируют. Они настолько привыкли к тому набору фраз, которые мы можем услышать в троллейбусе, что, если диктор вдруг скажет, что внутри заложена бомба, возможно, никто и не пошевелится. Ведь в этом сообщении будет содержаться весь набор свойственных данному семиотическому коду формул – от обращения «уважаемые пассажиры» до характерной интонации, что способствует «ложному узнаванию» фразы – формальному, в то время как на смысл ее (то есть на «неправильное» сочетание знакомых элементов) обратят внимание единицы. Даже в случае с бомбой или с аварией не все пассажиры моментально оторвались бы от планшетов – для этого потребовались бы дополнительные «сигналы»: паника, запах гари, выключение света в салоне и т.д., и последовавшая реакция относилась бы уже не к языковому абсурду, а к поведенческой норме. В исходной же ситуации мы имеем дело с проявлением непреднамеренного языкового абсурда, формально не разрушающего «троллейбусного» семиотического кода, поскольку обычные пассажиры (не художники слова, исследователи, люди, имеющие травматический опыт в транспорте) не замечают коммуникативного сбоя.

Еще более выразительный пример коммуникативного абсурда (т.е. абсурда реальной ситуации) – обложка научно-популярного издания «Что такое терроризм» [8]. Под заглавием изображена… всем известная скульптурная группа из Минина и Пожарского на Красной площади! Очевидно, семиотический код автора (или дизайнера, или заказчика) настоятельно требовал визуализации патриотической символики – а более-менее цивилизованный читатель сразу обнаруживает, без преувеличения, невероятно комичный семиотический конфликт.

Коммуникативный абсурд нередко многопланов, т.е. спонтанно сочетает как лингвистические, так и экстралингвистические факторы, дискурсивен в широком смысле слова. Аспирант, в телефоне которого случайно остался номер аспирантуры другого вуза (куда он ранее собирался поступать), опять-таки случайно выбирает его, надеясь разрешить текущие проблемы. Несколько минут продолжается вполне осмысленный и целенаправленный диалог, казалось бы, ведущий к успешному разрешению возникших проблем, пока – случайно! – сотрудник отдела аспирантуры не догадывается спросить фамилию аспиранта. Однако распознает ошибку не он, а сам аспирант (его собеседник тщетно пытается найти фамилию в списках, задает вопросы типа «а Вас не отчисляли?» и т.п.). Абсурдность ситуации, разумеется, не в факте ошибки, а в деперсонализированности стандартной дискурсивной практики: разговор «по правилам» ведет в тупик, ибо не позволяет учесть иррациональную хаотичность житейского. В то же время возникают соображения другого характера: если сотрудник отдела аспирантуры привычно идет не от проверки персональных данных, а от процедуры, то случайное разрушение аспирантом смысла этой процедурности может интерпретироваться как деконструирующий акт, обнажающий ущербность некоего социального порядка с помощью совершенно другой упорядоченности, которую, в свою очередь, тоже можно интерпретировать по-разному – и т.д.

Абсурд не только вносит в языковое пространство известную путаницу, но и способствует выявлению новых тенденций в социуме, то есть заключает в себе потенциально познавательную функцию. Вот перед нами вывеска: «Ресторан “БульВар”. Вкусно по-домашнему». В этом обозначении сошлись как минимум три несовместимые характеристики: «ресторан» (нечто качественное, изысканное и дорогое), «бульвар» – место, предназначенное для прогулок, а не для посиделок и еды, и «вкусно по-домашнему», что предполагает меню и обстановку, мягко говоря, несколько отличные от ресторанных. Кроме того, слово «БульВар» тоже написано «с претензией» – оно состоит из двух частей. Первая часть – «Буль» – отсылает то ли к бульдогам, то ли к жидкостям, а вторая – «Вар» – либо к чему-то варёному, либо к английскому слову «война», либо к «бару» – но тогда о «по-домашнему» и речи быть не может, ближе оказывается «буль». Однако таков изменившийся в сторону эклектики дискурс современного маркетинга, и подобное название мало кому из потенциальных посетителей сегодня кажется странным. Но ведь, допустим, и произошедшая в XX веке инфляция поэтических жанров не вызывает у современного читателя удивления, ведь абсурд – явление не только индивидуальное, но и социальное. К подобным изменениям можно относиться по-разному, но, так или иначе, языковой абсурд является не только (и не всегда, хотя часто) проявлением безграмотности, но так же, как индикатор, сигнализирует об изменении речевого дискурса, добавляя новое знание о мире. В некотором отношении абсурд полезен, и многие исследователи, в том числе Н.Д. Арутюнова, сходятся на том, что «в естественном мире природы и языка ненормативность помогает обнаружить норму и правило» [1, с. 7], что позволяет нам по-новому взглянуть на проблему соотношения абсурда и смысла: «Языковой абсурд есть одно из проявлений общекультурного феномена абсурда, сущность которого состоит в противодействии становлению безальтернативных способов мышления, окостенелости знаний и истины, формированию «единственно верного» взгляда на мир и «правильной» идеологии, в преодолении социокультурных и другого рода барьеров, стоящих на пути человеческого познания» [4, с. 3].

Таким образом, если языковой абсурд может быть представлен как преимущественно лингвистическое явление, то, спроецированный (самой жизнью) в социальную действительность, он развертывается как явление коммуникативное, дискурсивно-семиотическое и может быть осмыслен как реальная абсурдная ситуация, содержащая в себе мощный гносеологический потенциал.

Список литературы / References

1. Арутюнова Н. Д. Аномалии и язык: (К проблеме языковой «картины мира») / Н. Д. Арутюнова // Вопросы языкознания. – 1987. – № 3. – С. 3–19.
2. Делёз Ж. Логика смысла. – М.: "Раритет", Екатеринбург: "Деловая книга", 1998. – 480 с.
3. Кравченко О. В. Синтаксические механизмы порождения лингвистического абсурда / О. В. Кравченко // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. – 2009. – Вып. 106. – С. 141–146.
4. Кравченко О. В. Явления языкового абсурда в художественных текстах. – Дис. … канд. филол. наук. – Таганрог, 2010. – 181 с.
5. Кубрякова Е. С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира / Рос. академия наук. Ин-т языкознания. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 560 c. (Язык. Семиотика. Культура).
6. Никитин В. Н. Онтология телесности: Смыслы, парадоксы, абсурд. – М.: Когито-центр, 2006. – 320 с.
7. Новикова В. Ю. Языковой абсурд как лингвистическое явление [Электронный ресурс] / В. Ю. Новикова. – URL: http://humanities.edu.ru/db/msg/45672 (дата обращения: 25.01.2017)
8. Соколов Я. В. Что такое терроризм: научно-популярное издание. – М.: ИГП РАН, 2012. – 42 с.

Список литературы на английском языке / References in English

1. Arutjunova N. D. Anomalii i jazyk: (K probleme jazykovoj «kartiny mira») [Anomalies and language: (To the problem of the linguistic «picture of the world»)] / N. D. Arutjunova // Voprosy jazykoznanija [Issues of linguistics]. – 1987. – № 3. – P. 3–19. [in Russian]
2. Deljoz Zh. Logika smysla [Logic of sense]. – M.: "Raritet", Ekaterinburg: "Delovaja kniga", 1998. – 480 p. [in Russian]
3. Kravchenko O. V. Sintaksicheskie mehanizmy porozhdenija lingvisticheskogo absurda [The syntactic mechanisms of generation of linguistic absurdity] / O. V. Kravchenko // Izvestija Rossijskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta im. A.I. Gercena. [News of the Russian state pedagogical University] – 2009. – № 106. – P. 141–146. [in Russian]
4. Kravchenko O. V. Javlenija jazykovogo absurda v hudozhestvennyh tekstah [The phenomena of linguistic absurd in artistic texts]. – Dis. … of PhD in Filology. – Taganrog, 2010. – 181 p. [in Russian]
5. Kubrjakova E. S. Jazyk i znanie: Na puti poluchenija znanij o jazyke: Chasti rechi s kognitivnoj tochki zrenija. Rol' jazyka v poznanii mira [Language and knowledge: On the way of getting knowledge about language: Parts of speech from cognitive point of view. The role of language in understanding of the world] / Russian Academy of Sciences. Institute of linguistics. – M.: Jazyki slavjanskoj kul'tury [Languages of Slavic culture], 2004. – 560 p. (Jazyk. Semiotika. Kul'tura [Language. Semiotics. Culture]). [in Russian]
6. Nikitin V. N. Ontologija telesnosti: Smysly, paradoksy, absurd [Ontology of physicality: Meanings, paradoxes, absurd]. – M.: Kogito-centr, 2006. – 320 p. [in Russian]
7. Novikova V. Ju. Jazykovoj absurd kak lingvisticheskoe javlenie [Language absurd as the linguistic phenomenon] [Electronic resource] / V. Ju. Novikova. – URL: http://humanities.edu.ru/db/msg/45672 (accessed: 25.01.2017) [in Russian]
8. Sokolov Ja. V. Chto takoe terrorizm: nauchno-populjarnoe izdanie [What is terrorism: science-popular publication]. – M.: IGP RAN, 2012. – 42 p. [in Russian]