ИГРА В КОШКИ-МЫШКИ: МОДЕЛИ РУССКОЙ КРЕСТЬЯНСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ В XIX — НАЧАЛЕ XX ВЕКОВ

Лурье С.В.

Доктор культурологии, Кандидат исторических наук,

Институт социологии РАН

ИГРА В  КОШКИ-МЫШКИ: МОДЕЛИ РУССКОЙ КРЕСТЬЯНСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ В XIX — НАЧАЛЕ XX ВЕКОВ

Аннотация

Статья рассматривает специфику русской крестьянской колонизации в XIX — начале XX веков, преимущественно в Средней Азии, включая приемы земледелия на новых местах оседлости.

Ключевые слова: крестьянство, крестьянская колонизация, сельское население.

 

Lourie S.V.

PhD in Culture Studies, PhD in History,

Institute of Sociology, The Russian Academy of Sciences

THE GAME OF “CATS VS MICE”: RUSSIAN MODELS OF PEASANT COLONIZATION IN THE XIX — EARLY XX CENTURIES

Abstract

The article considers the specifics of Russian peasant colonization in XIX — early XX centuries, mainly in Central Asia, including agricultural techniques in their new places of settlement.

 Keywords: peasantry, peasant colonization, rural people.

История России есть «история страны, которая колонизируется» [2, 3]. Так, переселение из Рязанской губернии началось уже в то время, когда многие из селений здесь не имели устойчивого вида. Переселение из Курской губернии началось как раз с того времени, когда закончился здесь процесс колонизации. Русские переселения были  не эмиграцией, а имели характер простого перехода с одного места жительства на другое: «Новые территории, приобретаемые русскими, являются в полном смысле слова продолжением России» [2, 6].

Русский путешественник по Средней Азии описал замечательную сцену, как русские крестьяне-переселенцы едут в только-только занятый Мерв: “Смелые русаки без раздумья и ничтоже сумняшись валили из своей Калуги в Мерву, как они называли Мервь, движимые темными слухами, что вызывают сюда в «забранный край» народушко российский на какие-то царские работы” [3, 254]. Надеются крестьяне, что будут возмещены им потраченные на дорогу деньги и даны особые государственные льготы. А льгот никаких и в помине нет, и никто в новом “забранном” крае переселенцев не ждет...

Эта сцена очень типична. Так, “первые крестьянские просьбы о переселении в Сыр-Дарьинскую область относятся еще к 1868 году” [12, 199] — году завоевания. В том же 1868 году, непосредственно после завоевания, первые русские колонисты переселились в Семипалатинскую область: “242 семьи из Воронежской губернии прибыли в Верный” [4, 111]. Что же касается других регионов Средней Азии, то к 1914 году 40% населения Киргизской степи и 6% населения Туркестана [очень густо заселенного] составляли русские, в большинстве своем земледельцы [10, 337]. “С 1896 по 1916 годы более миллиона крестьян, пришедших из России, осели в районе Асмолинска и Семипалатинска” [11, 160]. И в целом “скорость, с которой русские крестьяне… заселяли районы, присоединенные с помощью силы, заставляла стираться грань, отделявшую колонии от метрополии” [13, 456].

Как указывал исследователь русской крестьянской колонизации, переселенческие движения России, в отличие от Западной Европы, “были издревле и остаются до сих пор явлениями внутреннего быта” [2, 4]. Однако это “явление внутреннего быта” имело очень своеобразный характер. По точному замечанию историка, бегство народа от государственной власти составляло все содержание народной истории России [5, 1]. Вслед за народом шла государственная власть, укрепляя за собой вновь заселенные области и обращая беглых вновь в свое владычество. Начиная с первого правительственного указа о запрещении переселений и утверждении застав (1683 г.), первыми его нарушителями “были царские же воеводы, о чем хорошо знало и центральное правительство. Воеводы вместо того, чтобы разорять самовольные поселения (...) накладывали на них государственные подати и оставляли их покойно обрабатывать землю” [5, 1].

Это естественно, поскольку “нигде русское движение не было исключительно военным, но всегда вместе с тем и земледельческим” [9, 57]. Но при всей важности для государства народной колонизации (без которой “казенная колонизация не имела бы поддержки и стерлась бы” [2, 11], идет словно бы игра в “кошки-мышки”. Вплоть до XX века “переселенец тайком бежал с родины, тайком пробирался Сибирь по неудобным путям сообщения” [6, 61]. До конца 80-х годов XIX века “ходоки и организаторы мелких переселенческих партий приравнивались к политическим агитаторам и выдворялись на родину по этапу” [6, 62].

Когда же государство, наконец, разрешает переселение официально, оно все-таки не управляет процессом. Исследователь переселений начала XX века продолжает говорить о “вольной колонизации”: “От тундры до пустыни идет вольная русская колонизация; я говорю вольная, так как дело Переселенческого Управления сводится к неполному удовлетворению спроса” [3, 136].

Поскольку колонизация зачастую оставалась “вольной”, то переселенцы в новых “забранных” краях были в большинстве случаев предоставлены сами себе и успех предприятия зависел, в частности, от “их умения и средств входить в сделки с аборигенами” [6, 62]. В качестве типичной описывалась следующая модель образования русских поселений: “Влиятельный киргиз привлекает или из жалости принимает два-три двора, входит во вкус получения дохода за усадьбу, покос или пашню деньгами или испольной работой, расширяет дело все более и более, пока заимка не превращается в поселок из 20-30 и более дворов” [6, 71]. С другой стороны, описывая историю русских поселений, автор начала XX века отмечает поразительное упорство, с которым крестьяне отстаивали свое право жить на понравившейся им земле: “Первые годы, незнакомые с условиями жизни, переселенцы [в Муганскую степь, Закавказье] страшно бедствовали, болели лихорадкой и страдали от преследований туземцев, но в течение времени они понемногу окрепли и настоящее время Петропавловское является зажиточным селением” [7, 125]. Русские крестьяне, однако, быстро и легко ассимилировались в бытовом плане, и, особенно, хозяйственном: начинали выращивать местные сельскохозяйственные культуры и учиться у местных жителей местным приемам земледелия.

Что же толкало русских крестьян оставлять насиженные места и отправляться на Кавказ, в Закаспийскую область, Туркестан, Сибирь, Дальний Восток?

Традиционно, в качестве главной причины крестьянских переселений называется безземелье, но среди переселенцев часто  преобладали сравнительно хорошо обеспеченные землей государственные крестьяне. Кроме того, безземелье — это причина постоянно действующая, переселения же носили “эпидемический характер”, когда “«вслед за людьми» с места снимались сотни и тысячи семей, для которых переселение не было вызвано никакой разумной необходимостью ” [3, 4]. Этот тип переселения чрезвычайно походил на бегство, тем более, что крестьяне плохо представляли себе те места, в которые ехали, довольствуясь легендами о них.

В крестьянских толках, сопутствовавших переселению отчетливо присутствовал мотив государственных льгот для переселенцев. Эти толки показывали, что крестьяне в каком-то смысле понимали, что служат государству, от которого бегут. Так, “среди сибирских переселенцев многие ссылались на выставленную в волостном управлении бумагу, какой-то «царский указ», приглашавший якобы переселяться; эта бумага оказалась циркуляром… имевшим целью удержать крестьян от необходимости переселения… В Могилевской губернии в 1884 году на рост числа переселений сильно повлияло опубликование правил переселения, весьма стеснительных. Действие этой ограничительной по цели публикации было весьма неожиданным: со всех концов губернии в Могилев потянулись люди, чтобы получить разрешение на переселение… Пошли обычные фантастические толки, что государыня купила себе в Сибири большое имение и вызывает теперь крестьян”. [2, 190] Любая официальная бумага, в которой упоминалось слово “переселение” истолковывалась как клич царя православному народу на колонизацию.

Модель русской колонизации может быть представлена следующим образом. Русские, присоединяя к своей империи очередной участок территории, словно бы разыгрывали на нем драму: бегство народа от государства — возвращение беглых под государственную юрисдикцию — государственная колонизация новоприобретенных земель.  Так было в XVII веке, так оставалось и в начале XX: “Крестьяне шли за Урал, не спрашивая, дозволено ли им это, и селились там, где им это нравилось. Жизнь заставляла правительство не только примириться с фактом, но и вмешиваться в дело в целях урегулирования водворения переселенцев на новых землях” [8, 112].

Для русских арена  действия — это “дикое поле”, пространство, неограниченное ни внешними, ни внутренними преградами. Освоение территории происходит посредством выбрасывания в “дикое поле” определенного излишка населения. Этот излишек на любом новом месте организуется в самодостаточный и автономный “мир”. “Мир” и является субъектом действия.

Русская крестьянская колонизация представляла собой как бы наслоение “чешуек”, участков территории, находившихся в юрисдикции отдельных “миров”.  Так большие “чешуйки”  наращиваемой  посредством военной силы  территории  должны были тут же покрываться мелкими “чешуйками” территорий отдельных русских “миров” — “дикое поле” осваивается путем того,  что приобретает “чешуйчатую” “мирскую” структуру. Этим объясняется и напор крестьянской колонизации  даже  в  тех краях, которые по своим природным условиям были не пригодны для оседлости русских.  Как  “дикое  поле” воспринималась народом любая территория,  которая могла рассматриваться как потенциально своя:  ее прежняя структурированность игнорировалась. Признавались в какой-то степени лишь права туземной сельскохозяйственной общины, то есть та структурированость территории, которая приближалась к “мирской”.

 

Литература

1. Драницын Д. Колонизационные задачи в Закаспийской области // Вопросы колонизации. СПб., 1910, т. 7.
2. Кауфман А.А. Переселение и колонизация. СПб., 1905.
3. Марков Е. Россия в Средней Азии. СПб, 1891.
4. Проект Всеподданнейшего отчета Генерал-Адъютанта К.П. фон Кауфмана по гражданскому управлению и устройству областях Туркестанского генерал-губернаторства. СПб., 1885.
5. Сокольский Л. Рост среднего сословия в России. Одесса, 1907.
6. Хворостинский П. Киргизский вопрос в связи с колонизацией степи // Вопросы колонизации. СПб, 1907, т. 1.
7. Шавров Н. Новая угроза русскому делу в Закавказье: предстоящая распродажа Мугани инородцам. СПб, 1911.
8. Шкапский О. На рубеже переселенческого дела // Вопросы колонизации. СПб, 1907, т. 7.
9. Южаков С.Ю. Англо-русская распря. СПб., 1867.
10. Fieldhause D.K. The Colonial Empiries. L., 1965.
11. Encausse H.C. Organizing and Colonizing the Conquested Territories // Allworth Ed. (ed.). Central Asia. A Century of Russian Rule. N.Y., L., 1967.
12. Pierce L.A. Russian Central Asia. Berkeley, Los Angeles, 1960.
13. Pipes R. Reflection of the Nationality Problems in the Soviet Union. In: Glaser R., Moynihan D. (eds.). Ethnicity. Cambridge, Mass, 1975.

 

References

1. Dranicyn D. Kolonizacionnye zadachi v Zakaspijskoj oblasti // Voprosy kolonizacii. SPb., 1910, t. 7.
2. Kaufman A.A. Pereselenie i kolonizacija. SPb., 1905.
3. Markov E. Rossija v Srednej Azii. SPb, 1891.
4. Proekt Vsepoddannejshego otcheta General-Ad#jutanta K.P.fon Kaufmana po grazhdanskomu upravleniju i ustrojstvu oblastjah Turkestanskogo general-gubernatorstva. SPb., 1885.
5. Sokol'skij L. Rost srednego soslovija v Rossii. Odessa, 1907.
6. Hvorostinskij P. Kirgizskij vopros v svjazi s kolonizaciej stepi // Voprosy kolonizacii. SPb, 1907, t. 1.
7. Shavrov N. Novaja ugroza russkomu delu v Zakavkaz'e: predstojashhaja rasprodazha Mugani inorodcam. SPb, 1911.
8. Shkapskij O. Na rubezhe pereselencheskogo dela // Voprosy kolonizacii. SPb, 1907, t. 7.
9. Juzhakov S.Ju. Anglo-russkaja rasprja. SPb., 1867.
10. Fieldhause D.K. The Colonial Empiries. L., 1965.
11. Encausse H.C. Organizing and Colonizing the Conquested Territories // Allworth Ed. (ed.). Central Asia. A Century of Russian Rule. N.Y., L., 1967.
12. Pierce L.A. Russian Central Asia. Berkeley, Los Angeles, 1960.
13. Pipes R. Reflection of the Nationality Problems in the Soviet Union. In: Glaser R., Moynihan D. (eds.). Ethnicity. Cambridge, Mass, 1975.