ГРАНИЦЫ БЫТИЯ: ОБРАЗЫ ПЕРЕВЕРНУТОГО ПРОСТРАНСТВА В ПРОЗЕ ЯКУТСКОГО ПИСАТЕЛЯ П.А. ОЙУНСКОГО

ГРАНИЦЫ БЫТИЯ: ОБРАЗЫ ПЕРЕВЕРНУТОГО ПРОСТРАНСТВА В ПРОЗЕ ЯКУТСКОГО ПИСАТЕЛЯ П.А. ОЙУНСКОГО

Научная статья

Ноева (Карманова) С.Е.*

ORCID 0000-0002-2957-5233,

Институт гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов СО РАН, Якутск, Россия

* Корреспондирующий автор (Noyeva79[at]mail.ru)

Аннотация

Статья посвящена изучению специфики художественного стиля якутского писателя П. А. Ойунского через выявление категории перевернутости, как аспекта, в котором доминантным значением наполнена проблема эволюции героя-бунтаря, преодолевающего границы мира и морали. Анализируя основные аспекты художественной концепции П. Ойунского (хронотоп, архетипику, систему персонажей, зеркальность, образы границы), автор статьи прослеживает жанрово-стилевое своеобразие поэтики, пути эволюции писательского стиля в якутской прозе начала ХХ века. Актуальность данного исследования обусловлена также интересом к когнитивным характеристикам текста, лингвистическим приемам передачи авторской концепции. В cтатье предлагается новый подход к решению проблемы отношений человека и мира в прозе писателя.

Ключевые слова: хронотоп, перевернутость, граница, инициация, эволюция героя.

THE BOUNDARIES OF BEING: THE IMAGERY OF THE INVERTED WORLD IN THE PROSE OF YAKUT AUTHOR P.A. OYUNSKY

Research article

Noeva (Karmanova) S.E.*

ORCID 0000-0002-2957-5233,

The Institute for Humanities Research and Indigenous Studies of the North Russian Academy of Sciences Siberian Branch, Yakutsk, Russia

* Corresponding author (Noyeva79[at]mail.ru)

Abstract

The article looks into the specific character of the artistic style of the Yakut author P.A. Oyunsky through identifying the category of inversion as the aspect in which the evolution of the rebellious hero vanquishing the boundaries of the world and morals holds the leading position. Through the analysis of the key features of P. Oyunsky's artistic concept (chronotope, archetypes, the system of characters, mirrored composition, imagery of the boundaries), the author of this paper traces the genre-style particularities of the poetic manner, the evolution of the writing style of Yakut prose in the early 20th century. The interest in the cognitive features of the text, linguistic means of conveying the author's concepts induces the topicality of this work. The article suggests a new approach to solve the problem of human-world relations in the author's prose.

Keywords: chronotope, inversion, boundary, induction, character development.

Введение

Интересное раскрытие специфических образов пространства наблюдается в творчестве якутского писателя, основоположника литературы П.А. Ойунского (1893-1939). Писателем впервые в зарождающейся якутской прозе начала ХХ в. намечаются попытки экспериментального структурирования художественного пространства в повестях «Великий Кудангса» (1929), «Дорогунов Николай – удалой молодец» (1936), рассказах «Якут, превратившийся в злого духа», «Удачливое место охоты», «Сон или явь?» (1926), «Сердце», «Кээрэкээн» (1936).

Поэтика «границы» как маркера тождества / разности, указывающего на предельность состояний человека и окружающего мира, а также многообразие, обтекаемость их характеров и свойств, исполняет преформирующую роль в отражении оригинальной картины мира П.А. Ойунского. Концепт границы, создающий четкие симметрии далекого / близкого, светлого / темного, вертикали / горизонтали, старого / нового и пр., является одним из наиболее значимых в культуре народа саха, через интерпретацию которого создается весь образ национального «Я» [2], [8], [10].

Центральное место в якутской геотопике занимает концепт холода, который имеет функциональное свойство границы («Великий Кудангса», «Дорогунов Николай – удалой молодец», «Сон кожемяки», «Сердце»). П.А. Ойунский оформил рядом ассоциаций мотив холода как геокультурного признака якутской земли, моделирующего территориальные рубежи северного макрокосма, обособляющего и подчеркивающего особое измерение данного мира. В таких художественных образах, как түптэлэс тымныы (досл. пылающий мороз), бургунас муоһа булгурута тоҥор тымныыта (досл. мороз, на котором мёрзнет и трескается рог быка), чуҥкунас тымныы (досл. звенящий мороз), кыыдаан дьыбар (досл. белый мороз), уот дьыбар (досл. огненный мороз), күдэн туман (досл. летящий туман), хаар (досл. снег), муус (досл. лед), хараҥа барык түүн (досл. глубокая темная ночь), иэһийэр имэҥнээх хараҥа (досл. молчаливая страстная тьма), кыһын ийэ хотун (досл. матушка-госпожа зима) и пр., создаются активные ассоциации, участвующие в реализации концепта холода, без которого невозможно полностью раскрыть уникальную концептосферу северной земли. Темная, бесконечно тянущаяся, безысходная зима в качестве основной хронотопической реалии почти всегда присутствует в прозе писателя, выделяя катастрофичность мира, кризис в отношениях человека и общества.

Вода наделяется формирующей хронотоп функцией как граница между мирами. Зеркальная водная плоскость, линия воды (досл. уу мындаата, ньуура, урсуна) в конструировании мира саха обладает ярко выраженной, четкой разграничивающей функцией, разделяя мир на две реалии. В вертикальной проекции вода делит мир на надводную и подводную части, а в горизонтальной – на правую / левую или восточную / западную берега.

Граница-река имеет одно из организующих пространство функций в рассказе «Кээрэкээн». Разъединяющая пространство Центральной Якутии на две части – восточную (илин эҥэр) и западную (арҕаа эҥэр) – великая река Лена исполняет функцию основной границы в картине мира саха. Шаман Кээрэкээн спасается от своих врагов, пересекая реку. Горизонтальная линия реки устанавливает сакральную черту – на противоположном берегу навсегда остаются вражда и междоусобные войны. Шаман Кээрэкээн находит на другой стороне реки потерянный им мир и гармонию, и начинает на новом месте расширять свой род, который пострадал в кровопролитных поединках на западном берегу.

Перевернутые образы пространства в прозе писателя

Художественная адаптация образа границы позволила писателю претворить в контексте хронотопа произведений интересную схему перевернутости. Вывернутость смыслов актуализируется в системе персонажей, лейтмотивах, сюжетике, композиционном построении.

Фантастичность, иллюзорность как основная характеристика якутского хронотопа у П.А. Ойунского, утвержденная мотивом холода, далее дополняется и усиливается функционированием перевернутого квази-пространства (в комплексе онейрического хронотопа сновидений, галлюцинаций, предсмертных видений или же фантастического, странного для восприятия сельских жителей города Якутска). Здесь центральное место преимущественно занимает зеркальный мир, выражающийся в рассказах как пространство нижнего мира, подводного царства или же всегда фантасмагорически удивительного для аласного (сельского) жителя Гостиного Двора в городе Якутске.

Во-первых, стоит обратить внимание на функционирование зеркальности в произведениях П.А. Ойунского: не как прямого отражения действительности, повторяющего ее во всех проявлениях, а в обратном смысле – как элемента, раскрывающего картины действительности в перевернутой, противоположной плоскости. Подводный мир, куда падает вниз головой бедный старик Сюедэрэпээн в рассказе «Сон кожемяки» – это зеркальная ино-сфера по отношению к Срединному миру, где испытывает худшую долю старик-кожемяка, не познавший ни богатства и почести, ни ласки желанной женщины, любви собственных детей.

Описание зеркального пространства, находящегося под ямой в лесу, прослеживаем и в рассказе «Якут, превратившийся в злого духа» (1935). Жизнь в юрте зажиточной семьи, куда чудным образом попадает молодой парень, противоположна быту племени айыы. В данном случае мы наблюдаем абсолютно счастливую жизнь полноценной семьи, коей обделен парень-сирота: здесь вкусная еда, теплая юрта, чуткие взаимоотношения, прекрасная девушка.

В рассказе «Удачливое место охоты» также создается гротескный, фантасмагорический образ чудесной земли. Охотник Дьоллоох (Удачливый) Семен попадает в дивное место, где странным образом максимально концентрирована разная живность. По фантастической случайности счастливому охотнику все время попадается различная дичь: рябчик, лиса, лоси, белка, рыбы. Семен убегает из этой местности, посчитав грехом сверхудачливость.

Как видно, вторая реальность, в которую попадают герои через прорубь (или яму), наделяется признаками фантастической, идеальной, прекрасной страны, которой не существует в действительности. Двойственное значение ямы, проруби в контексте прозы писателя имеет несколько смысловых уровней – образ дыры (пропасти) может пониматься и как место временной смерти или интерпретироваться в качестве второго рождения героя, понимаясь в значении женского полового органа.

Перевернутый (зеркальный) мир как мир с возможностями перекомбинации образов, ролей, сюжетов, становится минус-пространством и порождает образы иллюзорной жизни счастливых, богатых, красивых персонажей-антиподов, у которых в довольстве имеются всё: еда (празднества и развлечения при Гостином Дворе в городе Якутске, куда собирается весь высший свет якутской губернии; удачливое место охоты, где в избытке рыба и дичь), деньги (подводное царство, куда попал старик-кожемяка; Гостиный Двор, где проигрывает все деньги купец Дорогунов), прекрасные женщины (девушка, в которую влюбляется превратившийся в невидимого духа юноша; идеальная дева Нуоралдьыма Куо в подводном мире; Суосалджыйа Толбонноох, дочь главы Гостиного Двора). Игровая ситуация, основанная на оксюморонных образах и сюжетах, отражает катастрофичность настоящего мира, который населяют одинокие герои – сироты, бедняки, старики-кожемяки, бродяги и др.

Образ города в хронотопе произведений

Интересное композиционное построение имеет в системе произведений образ Города, который зеркально противопоставлен аласу/селу. Расположенный на западной стороне долины Туймаада у берега реки Лены город Якутск постоянно находится на краю экзистенциональной бездны. Якутск как портал, открывающий светлые и темные стороны жизни, становится олицетворением двойственности мира и становится ярким топологическим образом, где человеку предоставляется ситуация выбора и самоидентификаци.

Поглощение городом людей, утрачивающих в нем свою индивидуальность и превращающихся в безликую человеческую массу, становится одним из основных экзистенциональных проблем в произведениях первых писателей, затрагивающих проблемы национальной самоидентификации, потери собственных корней, маргинальности.

Восприятие города в качестве квази-мира, непонятного для сельского жителя, хтонического темного пространства, раскрывающего людские пороки, усматривается в повести «Николай Дорогунов». Амбивалентная природа Госпожи Города (у многих якутских писателей город имеет женское лицо – Куорат Хотун, Дьокуускай Эбэ Хотун), великодушной и капризной, открытой и неприступной, щедрой и жестокой, идентифицируется с изменчивой натурой женщины, и может быть раскрыта в дуальной сущности «перевернутого» образа красавицы Суосалджыйа Толбонноох, дочери главы Гостиного Двора, являющейся украшением («душа Якутска, золотая птичка Гостиного Двора (...) дочь князца Морудьуос прекрасная Мотуруона») данного топоса и даже его персонификацией, в отношении которой могут использоваться понятия красоты и безобразия, невинности и пошлости, чести и бесчестия, светлого и темного, правды и лжи и т.д.

Прорубь в выражении «Госпожа Гостиная – невысыхающая прорубь, величественная арена, центр праздной жизни города Якутска» [6, С. 80] в контексте повести имеет амбивалентное значение. В первом случае образ проруби может символизировать вечное изобилие, достаток (еды, денег), так как Гостиный Двор Якутска есть топологическое пространство, связанное с торговлей, картежничеством, развлечениями и пр. Или же в аспекте темы женского начала Города, в перевернутом смысле образ проруби может интерпретироваться в контексте мотива разврата и распутства (о красавице, дочери главы Гостиного Двора), выражая символику пустоты (поглощающего отверстия, женского полового органа, хтонической дыры).

Фатальна человеческая судьба, управляемая стихией большого города. Персонифицированная в образе Госпожи Города темная ипостась женской сущности наделена пороками и внутренними чудовищами. Она словно манит, восхищает, и в то же время совращает, отвергает маленького человека. Порождаемые ею пороки (блуд, азартные игры, алкоголь и т.д.) легко и безвозвратно меняют человека, пробуждая вторую, темную сущность человеческой природы.

Про авантюрного героя Николая Дорогунова, в основном топологически прикрепленного к городу, говорится, что он до некоторых пор являлся городским оборванцем, нищебродом. В данном случае ратифицируются перевернутые роли персонажа, дуальной сущности человека, раскрываемые преимущественно в городе, когда нищеброд может стать купцом или купец легко может превратиться в нищего.

Кстати, картежничество описано многими якутскими писателями как один из чисто «городских» пороков, как импульсивное, хаотическое начало, имеющее темную власть над человеком. Здесь нужно заметить, что женское лицо имеет также и колода карт (хаарты маатыска – досл. Матушка Колода).

В образе Города в женской натуре отражаются все комплексы человека, детально описанные в психологии: подсознательное подчинение и страх «маленького» человека перед матерью, также его либидо, мечта о прекрасной женщине, благоговейное отношение к ней, манящей и отталкивающей, любящей и губящей одновременно. Отражение сложных отношений человека и города становится проблемой, заложившей основы философской прозы П.А. Ойунского.

В реалии города особое значение придается утверждению роли и места человека, его самоидентификации. При этом одежда как основная составляющая образа городского человека, определяющая границы его социальной прикрепленности, занимает одно из значимых мест. Одежда горожан, многослойная, нарядная, яркая, составляющая специфический облик человека начала ХХ века, укутанного в меха, кожу, увешанного украшениями, – олицетворяет внешний вид, Тело города. Городская мода рассматривается в качестве маркера, раскрывающего прикрепленность человека к урбанистической реалии, наглядно выделяющего жителя села от городского, бедного от богатого, простого труженика от интеллигента и т.д.

Городской денди в качестве уникального урбанистического феномена представляется символом избранности и становится неотъемлемой частью авантюрного образа Николая Дорогунова. Недаром он, городской пижон, придает большое значение одежде как символу приобщения к высокому социальному статусу и способу вхождения в различные соицальные круги: «Значение модной, нарядной одежды состоит в том, чтобы открывать границы недосягаемых земель и чтобы тебя с восхищением воспринимали как знатного богача-тойона» [6, С. 58].

Человек, надевая одежду в качестве социальной маски, стремится «раствориться» в пространстве города – одевшись как большинство горожан в городскую одежду и потеряв свою индивидуальность, он «сливается» с толпой, пересекает границы и становится органической частью Тела города. Способ наряжения в городскую одежду (изменение внешнего образа как возможность стать другим), метко подмеченные первыми якутскими писателями, как один из красноречивых символов трансформации тела в перевернутом мире, представляет художественно-обоснованный способ отражения прикрепленности сознания к урбанистическому миру.

Роль границы в оформлении образа героя П.Ойунского

Роль границы в оформлении личностных, идентификационных качеств человека, пересекающего его, имеет двоякий характер. В первом случае, как видно из прерыдущих примеров, человек “растворяется” в новой среде или ситуации, утрачивая свою индивидуальность. А в другом случае переход границы тождественен внутренней динамике героя, когда изменения, повлекшие модификацию прежних личностных установок, создают новое качество сознания героя, инициирующее и обновленное.

Отмеченная М.М. Бахтиным символическая роль порога/границы в трансформации сознания человека, «где совершается кризис, радикальная смена, неожиданный перелом судьбы, где принимаются решения, переступают заветную черту, обновляются или гибнут» [1, С. 198-199], наиболее глубоко и ярко прослеживается в повести «Кудангса Великий».

Разрушение (расторжение) границ мира героем-бунтарем, предопределенное сильным потенциалом персонажа, противоречит вековым законам «притяжения» вселенной [7, С. 14]. Легендарный родоначальник Кудангса изменяет законы мироздания – заставляет шамана раздробить звезду Чолбон (Венеру), чтобы спасти свой род от вселенского холода; пытается породниться с дьявольским племенем абаасы, выдав единственную дочь замуж за беса, с целью остановить мор и смерть на Срединной земле. Кудангса, нарушая границы мироздания, таким образом, преступая нравственные вековые устои народа, навлекает на себя страшную кару, возмездие – мать-земля не принимает его бренное тело.

Однако стоит отметить, что человек в прозе П.А. Ойунского всегда находится в неразрывном единстве с людьми. Это отмечается повсеместным использованием языковых формул «юс саха» (род якутов саха), «ураангхай саха» (саха уранхаи), «ийэ ууса» (материнский род), «дьон-сэргэ» (народ), «саха аймага» (весь якутский народ), «айыы аймага» (род айыы), «айыы-хаан аймах» (род айыы), «кыра-хара норуот» (рабочий народ), «уруу-билэ дьон» (родня), «бар дьон бука барылара» (все люди), определяющих множественность субъектов, монолитность человеческого общества.

И потому в отношении персонажей П.А. Ойунского, хоть и преступавших всевозможные границы, но, самое главное, находящихся в тесной связи со своим народом, невозможно применить понятие Смерти. Отрицание им жизненных ориентиров и законов мироздания порождает сложный процесс инициации, который проявляется в метаморфозном продолжении внешнего облика, действий, мыслей героя. Метампсихоз, реинкарнация, возрождение – главные категории поэтики П.А. Ойунского. Линия главного героя продолжается во времени даже после его смерти: энергетика Улуу Кудангсы трансформируется в семя хаоса (иирээн сиэмэтэ). Точно так же находят продолжение мысли сожженного на костре Никуса, превратившиеся в огненное семя (уот сиэмэ). Сердце молодого Мэхээчи («Сердце»), геройски погибшего от рук белогвардейцев, превращается в пламя, захватившее горные вершины. Сюжетная линия погибшего Дорогунова, как известно, продолжается зачатым ребенком. Способность семени (семя хаоса, семя огня, ребенок-семя) трансформироваться в новую субстанцию связана с понятием перерождения героя, преодоления границ, возрождения новых сил. По отношению к этим персонажам применимо высказывание В.Н. Топорова о том, что “... достижение цели субъектом пути всегда влечет за собой повышение ранга в социально-мифологическом или сакральном статусе” [9, С. 258].

Заключение

Таким образом, через призму проблемы «заблудившегося» между мирами и проходящего инициацию при переходе границы героя, достаточно органично и интересно выявляется специфика якутского текста, отражающей особенности национального сознания, выражающегося, в первую очередь, в самоидентификации, инициации человека в новой для него реальности. Познание среды в состоянии пограничья, на пороге или в пути, отраженное в философской прозе П.А. Ойунского, становится художественным способом раскрытия экзистенциональных возможностей человека, оказавшегося в состоянии трансформации сознания.

Конфликт интересов Не указан.

Conflict of Interest None declared.

Список литературы / References

1. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд.4 / М. М. Бахтин. – М.: Сов. Россия, 1979. – 318 с.
2. Данилова Н. К. Традиционное жилище народа саха. Пространство. Дом. Ритуал / Н. К. Данилова. – Новосибирск: Гео, 2011. – 122 с.
3. Литература Якутии ХХ в.: Историко-литературные очерки. – Якутск: Изд-во ИГИ АН РС (Я), 2005. – 728 с.
4. Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы: Смех как мировоззрение / Д.С. Лихачев. – Спб: Алетейя, 1999. – 508 с.
5. Лотман Ю. М. Семиосфера / Ю. М. Лотман. – Санкт-Петербург: Искусство-СпБ, 2001. – 704 с.
6. Ойунский П. А. Избранные произведения: В 2-х т. Т. 2 / П. А. Ойунский. – Якутск: Бичик, 1993.– 442 с.
7. Окорокова В. Б. Пути развития прозы в литературах народов Якутии. –Якутск: Изд-во якут. ун-та, 2001. Ч.1. – 68 с.
8. Сидоров Е. С. Образ мира у древних якутов / Е. С. Сидоров // Эпическое творчество народов Сибири и Дальнего Востока. – Якутск: издание ЯФ СО АН СССР, 1978. – C. 162–
9. Топоров В. Н. Пространство и текст / В. Н. Топоров // Текст: семантика и структура. – М.: Наука, 1983. – С. 227-284.
10. Уткин К. Д. Культура народа саха: этнофилософский аспект / К. Д. Уткин. – Якутск: Бичик, 1998. – 366 с.

Список литературы на английском языке / References in Englich

1. Bakhtin M. M. Problemy pojetiki Dostoevskogo [Problems of Dostoevsky's poetics] / M. M. Bahtin. Ed.4. - Moscow: Sov. Russia, 1979 – - 318 p. [in Russian]
2. Danilova N. K. Tradicionnoe zhilishhe naroda saha. Prostranstvo. Dom. [Ritual Traditional dwelling of the Sakha people. Space. House. Ritual] / N. K. Danilova. - Novosibirsk: geo, 2011. - 122 p. [in Russian]
3. Literatura Jakutii HH v.: Istoriko-literaturnye ocherki [Literature of Yakutia of the XX century: Historical and literary essays]. – Yakutsk: Publishing house of St. Petersburg Academy of Sciences of Sakha (Yakutia), 2005. – 728 p. [in Russian]
4. Likhachev D. S. Istoricheskaja pojetika russkoj literatury: Smeh kak mirovozzrenie [Historical poetics of Russian literature: Laughter as a worldview] / D.S. Lihachev. Saint Petersburg: aleteia, 1999, 508 p. [in Russian]
5. Lotman, Y. M. Semiosfera [Universe Of The Mind] / Ju. M. Lotman. – Saint-Petersburg: Art-SPb, 2001. – 704 p. [in Russian]
6. Oyunsky P. A. Izbrannye proizvedenija [Selected works]: In 2 vols. 2 / P. A. Ojunskij. - Yakutsk: Bichik, 1993. - 442 p. [in Russian]
7. Okorokova V. B. Puti razvitija prozy v literaturah narodov Jakutii [Ways of development of prose in the literatures of the peoples of Yakutia]. - Yakutsk: publishing house of Yakut. UN-TA, 2001. CH. 1. - 68 p. [in Russian]
8. Sidorov E. S. Obraz mira u drevnih jakutov [The Image of the world in the ancient Yakuts] / E. S. Sidorov // Jepicheskoe tvorchestvo narodov Sibiri i Dal'nego Vostoka [Epic creativity of the peoples of Siberia and the Far East]. - Yakutsk: edition of the YAF SO as USSR, 1978. - C. 162-166. [in Russian]
9. Toporov V. N. Prostranstvo i tekst [Space and text] // Tekst: semantika i struktura [Text: semantics and structure] / V. N. Toporov. - Moscow: Nauka, 1983. - Pp. 227-284. [in Russian]
10. Utkin K. D. Kul'tura naroda saha: jetnofilosofskij aspekt [Culture of the Sakha people: ethnophilosophical aspect] / K. D. Utkin. Yakutsk: Bichik, 1998. 366 p. [in Russian]