АКТУАЛЬНАЯ ГОРОДСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В УЧЕБНОМ ПРОЕКТИРОВАНИИ. ГОРОД МЕРТВЫХ И ЖИВЫХ

Рябов Н.Ф.

ORCID: 0000-0002-3195-1840, старший преподаватель кафедры реконструкции, реставрации архитектурного наследия и основ архитектуры,

Казанский государственный архитектурно-строительный университет

АКТУАЛЬНАЯ ГОРОДСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В УЧЕБНОМ ПРОЕКТИРОВАНИИ. ГОРОД МЕРТВЫХ И ЖИВЫХ

 Аннотация

Старое городское кладбище как место заключительной фазы диалога «человек – город» – выразитель самой разной городской проблематики.  Возможность обращения к его формам и пространствам в рамках поиска продуктивных тем учебного проектирования доказывают мнения самых разных участников актуального дискурса, исторические примеры, а также успешные результаты в работе со студентами-архитекторами начального этапа обучения. Разработка архитектурной формы западного входа на территорию Ново-Татарского кладбища Казани стала для студентов группы 6АП05 (КГАСУ) первым опытом получения специфических навыков натурных обследований территории, осмысления выявленных артефактов, планомерного поиска проектных решений.

Ключевые слова: психологическое пространство, диалог «человек – город», учебное проектирование, форма-знак.

Ryabov N.F.

ORCID: 0000-0002-3195-1840, Senior Lecturer of the Department of Reconstruction and Restoration of Architectural Heritage and Foundations of Architecture,

Kazan State University of Architecture and Engineering

TOPICAL CITY PROBLEMS IN EDUCATIONAL DESIGN. CITY OF DEAD AND ALIVE

Abstract

The old city cemetery as the place for the final phase of the "a man-a city" dialogue represents a variety of urban problems. The ability to address to its forms and spaces in the search for productive topics of educational design proves the opinions of various participants in the current discourse, historical examples, and also successful results in working with undergraduate architects of the initial stage of education. The development of the architectural form of the western entrance to the territory of the New-Tatar cemetery of Kazan has become the first experience of obtaining specific skills of in-situ surveys of the territory, comprehension of the revealed artifacts, and systematic search for design solutions for the students of the group 6AP05 (KSASU).

Keywords: psychological space, "man-city" dialogue, educational design, form-sign.

Процессы разносторонних изменений городской жизни определяют появление новых тем обсуждения архитектурной проблематики, или нового «прочтения» тем старых, по тем или иным причинам долго не замечаемых, умалчиваемых. Архитектор-исследователь Т.А. Ушакова, рассматривая вопросы содержательного наполнения архитектурных композиционных построений, замечает: «Каждая эпоха имеет как свой список запрещенных, так и – разрабатываемых тем» [1, С. 9]. Разработка эта возможна в ходе выполнения задач как реальной проектной, так и образовательной практик.

В предлагаемой работе с опорой на суждения специалистов гуманитарного и творческого направлений рассматриваются архитектурный аспект одной из пограничных тем (на стыке зон умолчания и рассмотрения) актуального городского дискурса, возможность ее разработки в ходе учебных занятий со студентами-архитекторами начальной стадии обучения.

Актуальность той или иной темы определяет, прежде всего, временная составляющая. Так, А.В. Аристова, И.В. Краснобаев, рассматривая современный период как переходный, связанный с процессами модернизации всего мироустройства, в качестве инструмента, необходимого для развития городского пространства и направленного на решение его проблем, называют брендинг территорий – актуализированный имидж места, который можно конвертировать в доходы [2, С. 7]. Характер всякого развития определяют глубинные смыслы, поэтому в разговоре об имидже места важно понимание исходного значения одного из самых востребованных ныне слов-определений. Литератор П. Киньяр напоминает: «Слово «image» восходит к древнейшему похоронному обряду.  «Imago» (изображение, образ, подобие, тень, представление) первоначально означало голову покойного, которую отрезали после смерти и водружали на крышу; затем это слово стало обозначать снятую с лица восковую маску, затем восковую живопись, изображавшую черты усопшего» [3, С. 95]. Он же задается вопросом о необходимости восстановления отношений со смертью в качестве средства сохранения достоинства, под которым понимается свое место в мире-городе.

Говоря о городах с многовековой историей, архитектор А. Росси рассматривает их как огромные лагеря живых и мертвых, наполненные сигналами, символами, предупреждениями [4, С. 41]. Стоит уточнить, что в рамках психологического пространства (одной из важных составляющих пространства архитектурного), содержательно «говорящего» с нами на языке философии, религии, искусства, речь идет о мертвых, о которых помнят живые. Именно механизмы памяти, связанные с работой воображения, позволяют нам читать сигналы-предупреждения (архитектурные – в том числе), утверждающие тему соседства мертвых и живых как один из важнейших наполнителей содержания города как среды обитания.

Культуролог У. Эко, отмечая широкое распространение темы смерти в средние века, объясняет причины нынешнего ее замалчивания: «В ту эпоху, когда люди жили меньше, чем мы, присутствие смерти ощущалось постоянно и неумолимо, в отличие от наших дней, когда, выставляя на продажу образцы молодости и здоровья, общество силится забыть о смерти, спрятать ее, оттеснить на кладбища, говорить о ней только иносказательно или же отогнать от себя, сведя к простому элементу зрелища» [5, С. 62].

Тяга к обновлению в архитектуре городов, замена достопримечательностями памятников архитектуры (материальных знаков памяти) – все это весьма распространенные способы «превращения» жизни в зрелище (актуализированный имидж места). Очевидно, не случайно появление рубрики «Чувство города» (эта рубрика о тех качествах среды, которые нужно менять, чтобы улучшить самочувствие человека; о тех ценностях, которые нужно защищать, потому что они и есть то, на что опираются люди [6, С. 54]) в журнале «Русский репортер», оперативно фиксирующем важные начинания и тенденции в современном российском обществе, обозначил текст в жанре само-исследования – «Побежденный страх. Пять разговоров о смерти».

Беллетрист Б. Акунин, объясняя отличие старых городов от новообразованных напряжением перехода настоящего в прошлое, в рамках собственного само-исследования замечает: «С некоторых пор я стал чувствовать, что люди, которые жили раньше нас, никуда не делись. Они остались там же, где были, просто мы с ними существуем в разных временных измерениях. Мы ходим по одним и тем же улицам, невидимые друг для друга. Все, кто когда-то жил, остаются навсегда» [7, С. 6].

Подобное осознание городского пространства отчасти объясняет такой феномен последних лет как шествия в день Победы по улицам российских городов «Бессмертного полка». Так, в 2017 году на улицы российских городов шествие вывело около восьми миллионов человек с портретами уже ушедших из жизни. То, что в устах одного кажется выражением крайне субъективного ощущения, в дни особого напряжения становится объективной реальностью, требующей своего осмысления и приемлемых форм пространственного выражения.

А.Э. Коротковский, автор фундаментального в архитектурных теории и образовании текста – «Введение в архитектурно-композиционное моделирование» само возникновение архитектуры объясняет темой «живых и мертвых» как базовой: «Менгир – камень высотой до 20 м – устанавливался на месте захоронения вождя племени, и сила, которая заставила выполнять эту работу, была духовной социальной силой. Кочующее племя могло время от времени возвращаться к сооружению, обозначавшему священное место, чтобы встретиться с духом могущественного предка.  Вносимая этим в характер жизни племени определенная духовная привязанность к стабильному пространству может рассматриваться как одна из многих предпосылок образования города [8, С. 56-57].

Архитектурный критик Г.И. Ревзин объясняет «нехитрые» приемы выражения этой темы в архитектуре так: «Переводя переживания смерти в пространственные образы, она может работать с предельно общей схемой – есть «мир этот», в котором мы живем, есть «тот», в котором мы умерли; в европейской традиции «мир иной» с точки зрения архитектурно-пространственных представлений всегда совпадает с миром неких высших сущностей» [9, С. 17].

При определении архитектурно-пространственных аналогов, предназначенных для осмысленного обращения к иным мирам и их обитателям, мы в первую очередь называем храмы и некрополи (кладбища).

Кладбище как место заключительной фазы диалога «человек – город» (умершие жители, сливаясь с почвой, окончательно становятся безраздельной собственностью города [7, С. 8]) – тема, рассматриваемая в работе и суждениях многих значительных архитекторов с самого начала их творческого пути.

В 1911 году молодой чертежник берлинского проектного бюро Ш.Э. Жаннере, которому еще только предстоит стать законодателем архитектурных мод – Ле Корбюзье, решает совершить путешествие до Константинополя. Во время путешествия молодой человек вел дневник – ценное свидетельство начальной стадии формирования сущностного видения профессиональных задач. Особый интерес в рамках рассматриваемой темы заслуживает глава дневника «На турецкой земле». Здесь обостренное понимание отношений прошлого и настоящего находит свое выражение как в остроумных комментариях (турецкий афоризм: где нет домов, там есть могилы; таким образом, земля всегда населена [10, С. 78]), так и прямых описаниях «подземных кварталов», возникающих в их ходе аналогиях: «Вот и первое турецкое кладбище. Оно расположено на краю маленького городка. Кладбище соединяет город с равниной и является как бы его воротами. Надгробные камни, словно менгиры, теряются среди зарослей чертополоха. Лишь только овечьи отары да одинокие коровы щиплют траву в этом безмятежном городе мертвых» [10, С. 39].

«Город мертвых» – как отправная точка пути будущего большого мастера, обнаруживающего в своих концептах «открытия» первых раздумий, – подобный пример можно найти и в российской архитектурной истории.

Усыпальница в виде храма, установленная на одной из могил Никольского кладбища Александро-Невской лавры Санкт-Петербурга в 1896 году, – первый петербургский заказ А.В. Щусева. Вот что об этом пишет биограф архитектора, А.А. Васькин: «Интересно, что Щусев сам нашел своего первого заказчика, ею оказалась вдова тайного советника Д.П. Шубина-Поздеева, искавшая архитектора для создания надгробия на могиле усопшего супруга. Это выглядело неожиданно и даже нахально – вот так с улицы и без рекомендации явиться к незнакомой женщине и заявить, что он, молодой студент Академии художеств, и есть тот, кто ей нужен» [11, С. 86].

Часовня в византийском стиле, окруженная изящной оградой, произвела впечатление, о Щусеве заговорили. В последующем творчестве архитектора интересующая нас тема находила свое неоднократное осмысление: надгробие на могиле Н.Л. Шабельской во французской Ницце (1904), надгробный крест королю Георгу I Греческому в Афинах, часовня на могиле канцлера А.М. Горчакова в Петербурге (оба – 1913) и, конечно, варианты ленинского мавзолея на Красной площади в Москве (1924-1928).

Приведенные примеры показывают важность и возможность ввода «пограничной» темы в ряд тем учебного проектирования. Пространство «города мертвых» – возможная база формирования специфических навыков, умений и представлений архитектора; особую значимость здесь обретает убедительность обоснования выбора места «привязки» проектируемого объекта, его назначения, стилевого решения.

Традиционно одна из первых тем учебного проектирования – «Малая архитектурная форма без внутренней функции». Перечень отвечающих ее требованиям форм весьма велик: парковые навес, универсальный модуль, беседка, открытый павильон, классическая ротонда, входные ворота и многое другое. Студентам группы 6АП05 (КГАСУ, II семестр обучения) заданием на проектирование была предложена архитектурная разработка узла западного входа на территорию Ново-Татарского кладбища – одного из старейших (захоронение на его территории ведутся с XVIII века) казанских некрополей.

Кладбищенское пространство – практически идеальное для формирования представлений о должном и разумном в композиционно оправданной его организации. Представление о необходимости выстраивания ясных границ и путей, оправданного размещении определяющих ход того или иного процесса (движения, церемонии, хозяйственной организации) зон, узлов, знаков-символов здесь, где все предельно соразмерно человеку, понимается и осознается в должной мере.

Американский архитектор-исследователь П. Айзенман, рассматривая кладбище Сан-Катальдо в итальянской Модене (1971-1978), отмечает, что автор проекта некрополя – А. Росси именно в этой работе смог объединить свое критическое отношение к современному архитектурному процессу с интересом к типологии, аналогии, масштабу, сведенным к архетипам и артефактам (объектам, длительное существование которых объясняет их неизменность в истории города) [12, С. 184-185]. Определяя анализируемое пространство как альтернативный тип города, исследователь перечисляет приемы и формы, характеризующие его своеобразие: симметрия, обязательная композиционная ось, «удерживающая» на себе входную группу, стена-ограда, группы последовательностей однородных элементов, «городская площадь» в центре, заполненная артефактами [12, С. 190].

Старые казанские некрополи являются как хранителями все тех же «неизменных в истории города» артефактов – зримых выразителей духа места, так и отражением «напряжения перехода настоящего в прошлое»: захоронение казанских ханов Махмуда и Мухаммад-Амина на территории Казанского кремля (торжественное перезахоронение останков, обнаруженных в 1977 году, прошло в мае 2017 года); братское захоронение воинов, павших при взятии города Иоанном IV в 1552 году, под сводами храма-памятника на Казанке; частично сохранившееся древнее  кладбище (зират) «Биш-балта» в Адмиралтейской слободе (планы по реорганизации  слободы определяют повышенный интерес к зирату, находящемуся на вновь актуализированной городской территории); Арское кладбище (с 2015 года – историко-мемориальный памятник); Архангельское кладбище (в октябре 1998 был установлен памятный знак, указывающий на то, что здесь  происходили массовые захоронения жертв тоталитаризма).

Особое место среди исторических казанских некрополей как место упокоения многих прославленных казанцев (среди них поэт Г. Тукай, композитор С. Сайдашев, художник Б. Урманче) занимает Ново-Татарское кладбище. Знакомство с ним как с уникальным городским образованием (практически для всех студентов группы – первое) стало отправной точкой хода выполнения учебного задания.

Состояние зирата на момент натурного обследования (сентябрь 2016 года) фиксировало всю сложность решения «пограничной» темы в современном городе. Расположенный на окраине, в окружении объектов и зон промышленного назначения разной степени востребованности, он являл миру достойную «визитную карточку» – главный вход: входные ворота, увенчанные скульптурной формой, вызывающей ассоциации с минаретом, рядом – изваяние женщины-матери. Ухоженная аллея, начинающаяся за ним, вела на «центральную площадь», ядром которой выступала круглая в плане клумба, используемая как место централизованного сбора мусора. Буквально безобразная, она являла наблюдателям отсутствие какого-либо содержательного наполнения пространства. Входное – презентабельное, неосмысленное содержательно – центральное и незамечаемое – окраинное (участки с завалами все того же мусора) – во многом узнаваемый расклад в жизни и организации городских пространств, выражение не сегодня сложившейся иерархии материальных и нематериальных ценностей, о которых должно помнить, но чаще всего получается вспоминать по случаю. Одним из таких случаев, заставивших говорить о Ново-Татарском зирате, стало вандальное нападение на кладбище в ночь с 7 на 8 сентября 2017 года. В результате его было разрушено и повреждено более ста надгробий, возбуждено уголовное дело. Корреспонденты газеты «Вечерняя Казань» (№ 5009), рассматривая версии случившегося, резюмировали: никакого разумного объяснения этому нет. В рамках нашей темы подобные акты можно рассматривать как симптомы искажения психологического городского пространства, являющие себя в пространстве архитектурном. Вандалы проникли на кладбище через вход со стороны улицы Меховщиков, долгие годы представлявший собой дыру в заборе из типовых бетонных плит. Рядом с ним – место для сбора мусора и ничем не фиксируемая остановка общественного транспорта. Именно этот вход (на тот момент буквально болевая точка на теле города) и стал объектом разработки учебной проектной работы (по стечению обстоятельств натурное обследование места случилось несколько дней спустя после описанного события).

Архитектурное оформление места сообщения двух пограничных пространств – задача для студента начальной стадии обучения вполне решаемая (фронтальная композиционная форма в трехмерном пространстве). Особое значение нашего пространства (место памяти и сосредоточения образов прошлого) оправдывает обращение в творческом поиске к стилям прошлых эпох. Соседство подобного пространства с транзитным, каковым и является примыкающий к кладбищу участок улицы Меховщиков, определило поиск острохарактерного силуэтного решения объекта, его запоминающейся формы-знака, способной как «вместить» многозначность означенного ею места, так и привлечь к себе внимание наблюдателя (здесь чаще всего – смотрящего из окна проезжающего автомобиля).

В ходе многовариантного поиска и аудиторных консультаций каждый из студентов смог сформировать выражение своего представления о подобной форме: портал, венчание которого повторяет очертания увиденных на территории зирата старых надгробий; кованная арка, вторяющая чередой своих членений сложным ритмам древесных крон (напоминание о райском саде); циклопическое сооружение, обнаруживающее в своей  простоте присутствие особого времени-сознания; созвучные главному входу ворота в восточном стиле, фланкируемые столпами-минаретами; проходная арка меж двух, направленных на входящего ступенчатых стен («уводящих» в небо); теневой навес из перекрестных балок, напоминающий птицу в полете; купол-«цветок» на коническом основании, прорезанном стрельчатыми арками-проходами; соединение форм классической классического ордера и необработанных каменных блоков; супрематическая стена-барельеф, иссеченная горизонтальными бороздами (проекциями путей, спешащих мимо) и другие.

Возвращаясь к описанию пространства Ново-Татарского кладбища, следует сказать, что весной 2017 года старый бетонный забор на участке западного входа был демонтирован, начато возведение нового ограждения (краснокирпичной стены с чередующимися нишами) и входного узла (циркульной арки с коваными воротами). Подобное, безусловно, говорит о понимании важности архитектурной составляющей в организации особых городских пространств. Переустройство это ни в коей мере не отменяет значения проделанной студентами работы; наблюдая эту перемену, они стали свидетелями действенного диалога городского пространства и его разновременных обитателей.

Кинодраматург Ю. Н. Арабов, определяя целеполагание всякого изыскания, утверждает: «Ни одна из наук не стоит ломаного гроша, если не отвечает на коренные вопросы бытия: «Зачем мы живем? Что происходит после смерти? Почему с нами случается то или иное событие?» [13, С. 11]. Включение в тематику учебного проектирования только кажущейся специфически периферийной, на самом же деле – базовой проблематики вневременного архитектурного дискурса – залог должного хода процесса становления будущих специалистов (со-бытия, со-участия), а значит и более вероятных в ближайшем будущем должных организации и насыщения смыслами городских пространств.

Список литературы / References

1. Ушакова Т. А. Формальная и неформальная композиция / Т. А. Ушакова // сборник научно-методических трудов № 4 «Архитектурно-художественная композиция». – Екатеринбург: Архитектон, 2012. – С. 8-18.
2. Аристова А. В., Краснобаев И. В. Архитектурно-градостроительный брендинг территорий как ключевой фактор развития города / А. В. Аристова, И. В. Краснобаев // Известия КГАСУ. – 2016. – № 1. – С. 7-15.
3. Киньяр П. Тайная жизнь: роман / П. Киньяр / пер. с фр. – СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2013. – 416 с.
4. Росси А. Научная автобиография /А. Росси / пер. с итал. – М.: Strelka Press, 2015. – 176 с.
5. История уродства / под ред. Умберто Эко; пер. с итал. – М.: Слово/ Slovo, 2007. – 456 с.
6. Гарафиева Г. Побежденный страх. Пять разговоров о смерти / Г. Гарафиева // Русский Репортер. – 2016.– № 11.– С. 54-57.
7. Акунин Б. Кладбищенские истории / Б. Акунин, Г. Чхартишвили. – М.: КоЛибри, 2004. – 240 с.
8. Коротковский А. Э. Введение в архитектурно-композиционное моделирование: учебное пособие / А. Э. Коротковский. – М.: Московский ордена Трудового Красного Знамени архитектурный институт, 1975. – 304 с.
9. Ревзин Г. И. Очерки по философии архитектурной формы / Г. И. Ревзин. – М.: ОГИ, 2002. – 144 с.
10. Ле Корбюзье. Путешествие на Восток / Ле Корбюзье / пер. с фр. – М.: Стройиздат, 1991. – 120 с.
11. Васькин А. А. Щусев: Зодчий всея Руси / А. А. Васькин. – М.: Молодая гвардия, 2015. – 461 с.
12. Айзенман П. Десять канонических зданий: 1950-2000 / П. Айзенман / пер. с англ. – М.: Strelka Press, 2017. – 312 с.
13. Арабов Ю. Н. Механика судеб / Ю. Н. Арабов. – М.: Парад, 1997. – 240 с.

Список литературы на английском языке /References in English

1. Ushakova T.A. Formalnaja ineformalnaja kompozicija [Formal and informal composition] / T. A. Ushakova // Sbornik nauchno-metodicheskih trudov № 4 «Arhitekturno-hudozhestvennaja kompozicija» [Collection of scientific methodological works № 4 «Architecturally-art composition»]. – Ekaterinburg: Arhitekton, 2012. – P. 8-18. [in Russian]
2. Aristova A. V., Krasnobaev I. V. Arhitekturno-gradostroitelnyj brending territorij kak kljuchevoj factor razvitija goroda [Architectural and town planning branding territories as a key factor in the development of the city] / A. V. Aristova, I. V. Krasnobaev // Izvestija KGASU [News of the KSUAE]. – 2016. – № 1. – P. 7-15. [in Russian]
3. Kinjar P. Tajnaja zhizn: roman [Secret lives: a novel] / P. Kinjar / trans. from fr. – SPb.: Azbuka: Azbuka-Attikus, 2013. – 416 p. [in Russian]
4. Rossi A. Nauchnaja avtobiografija [Autobiografia scientifica] / A. Rossi / trans. from ital. – M.: Strelka Press, 2015. – 176 p. [in Russian]
5. Istorija urodstva [The history of ugliness] / edited by Umberto Eko; trans. from ital. – M.: Slovo / Slovo, 2007. – 456 p. [in Russian]
6. Garafieva G. Pobezhdennyj strah. Pjat razgovorov o smerti [Overcome fear. Five conversations about death] / G. GarafievaG // Russkij Reporter [Russian reporter]. – 2016. – № 11. – P. 54-57. [in Russia]
7. Akunin B. Kladbishhenskie istorii [The graveyard of history] / B. Akunin, G. Chhartishvili. – M.: KoLibri, 2004. – 240 p. [in Russian]
8. Korotkovskij A. Je. Vvedenie v arhitekturno-kompozicionnoe modelirovanie: uchebnoe posobie [Introduction to architectural and compositional modeling: a tutorial.] / A. Je. Korotkovskij. – M.: Moskovskij ordena Trudovogo Krasnogo Znameni arhitekturnyj institut, 1975. – 304 p. [in Russian]
9. Revzin G. I. Ocherki po filosofii arhitekturnoj formy [Essays on philosophy of architectural form] / G .I. Revzin. – M.: OGI, 2002. – 144 p. [in Russian]
10. Le Korbjuze. Puteshestvie na Vostok [Journey to the East.] / Le Korbjuze / trans. from fr. – M.: Strojizdat, 1991. – 120 p. [in Russian]
11. Vaskin A. A. Shhusev: Zodchij vseja Rusi [Shchusev: Architect of all Russia] / A. A. Vaskin. – M.: Molodaja gvardija, 2015. – 416 p. [in Russian]
12. Eisenman P. Desjat kanonicheskih zdanij: 1950-2000 [Ten canonical buildings: 1950-2000] / P.  Eisenman / trans. from english. – M.: Strelka Press, 2017. – 312 p. [in Russian]
13. Arabov Ju. N. Mehanika sudeb [Mechanics destinies] / Ju. N. Arabov. – M.: Parad, 1997. – 240 p. [in Russian]