ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ В СТРУКТУРЕ РОМАНОВ И.С. ШМЕЛЕВА «ПУТИ НЕБЕСНЫЕ» И Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БЕСЫ»

Дзыга Я.О.

Доктор филологических наук,

Московский институт открытого образования

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ В СТРУКТУРЕ РОМАНОВ  И.С. ШМЕЛЕВА «ПУТИ НЕБЕСНЫЕ» И Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БЕСЫ»

Аннотация

Статья посвящена сравнительному анализу повествовательной структуры романов «Пути небесные» И.С. Шмелева и «Бесы» Ф.М. Достоевского. Исследуется характер отношений автора и героя, сюжетная и композиционная роль рассказчика, устанавливается связь повествовательного поля и стиля рассматриваемых произведений.

Ключевые слова: Шмелев, Достоевский, повествовательная структура, рассказчик.

Dzyga Y.O.

PhD in Philology Sciences,

Moscow Institute of Open Education

NARRATOR IN THE STRUCTURE OF THE NOVELS “THE  HEAVENLY WAYS’ BY I.S. SHMELEV AND “DEVILS” BY F.M. DOSTOEVSKY

 Abctract

The article deals with comparative analysis of the narrative structure in novels “The Heavenly Ways’ by I.S. Shmelev and “Devils” by F.M. Dostoevsky. Type of relationship between the author and the hero and also the plot and composition role of the narrator are analyzed. The connection of narrative field with the style of these novels is set.

Keywords: Shmelev, Dostoevsky, narrative structure, narrator.

Характер повествования как содержательно-формальная основа произведения проявляет особенности его стиля и жанра, «подсвечивает» характеры героев и сюжетные доминанты. Сравнительный анализ принципов организации повествовательной структуры «Путей небесных» И.С. Шмелева и «Бесов» Ф.М. Достоевского обнаруживает новые грани творческой самобытности писателя-эмигранта, позволяет уточнить степень его укорененности в традициях литературы XIX века.

В романе Шмелева, как и у Достоевского, сфера отношений автора и героя решена особенным образом. В «Путях небесных» поверить в реальность Дариньки и Вейденгаммера помогает личность повествователя. В «Бесах» похожими полномочиями наделен хроникер. Функционально и содержательно образы Антона Лаврентьевича Г-ва в романе Достоевского и рассказчика в «Путях небесных» схожи. И в первом, и во втором случае они выполняют центростремительную композиционную функцию, благодаря их «усилиям» выстраивается романный сюжет, акценты в котором тоже расставлены не без их участия. Присутствие рассказчика у Шмелева обусловлено также исповедальной интонацией романа.

Исповедальное начало обнаруживается в «Путях небесных» и на уровне композиции (из круга героев выделяется один и на нем концентрируется все авторское внимание), и в тоне рассказа (покаянные интонации), и в форме повествования (от первого лица). «<…> Созданная писателем речь рассказчика не допускает, в принципе, выражения в тексте исповеди авторской стилевой позиции» [1, 253]. Прием исповеди усиливает эффект присутствия героя. Из обычной цепочки: герой – автор – читатель, как бы устраняется посредник, читатель слышит живую интонацию и безоговорочно верит в реальность персонажа. Шмелев, для которого свидетельство конкретного человека всегда значило гораздо больше всякого рода измышлений и интерпретаций, высоко ценил в литературе подобную достоверность. Чтобы достичь ее, он порой совсем освобождал героя от авторской опеки. Достаточно вспомнить, как виртуозно, ограничившись единственным средством – монологом, решил он эту задачу в «Няне из Москвы». В «Путях небесных» поверить в реальность Дариньки и Вейденгаммера помогает личность повествователя. И в  этом случае также напрашивается аналогия с Достоевским.

Повествователь в «Путях небесных» сродни хроникеру в «Бесах», хотя облик его у Шмелева и менее отчетлив. Хроникер в «Бесах» не только назван по имени (Антон Лаврентьевич Г-в), но и имеет свою романную биографию, правда, очерченную пунктирно. Известно, что он «конфидент» и близкий друг Степана Трофимовича, когда-то бывший членом его кружка. Об этом периоде своей жизни хроникер отзывается не без иронии: «Одно время в городе передавали о нас, что кружок наш рассадник вольнодумства, разврата и безбожия <…>. А между тем у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькая либеральная болтовня» [2, 30]. Безответная влюбленность в Лизу, о которой Антон Лаврентьевич прямо не говорит («Ее <…> намек, что она уже заметила вчера мои чувства, точно резнул меня по сердцу; но мне было жалко, жалко, – вот и все!» [2, 109], сказывается во всем его поведении. Показательно, что с ее судьбой связан единственный в романе резкий выпад хроникера против Петра Верховенского: «Это ты, негодяй, все устроил! Ты на это и утро убил. Ты Ставрогину помогал, ты приехал в карете, ты посадил... ты, ты, ты!» [2, 384]. Таким образом, хроникер – не только очевидец и наблюдатель, но и участник описываемых им событий.

Антон Лаврентьевич Г-в у Достоевского – совсем молодой человек, неустоявшаяся, противоречивая натура, «русский мальчик». Для летописца событий он излишне эмоционален, ему не хватает опыта. Наблюдая происходящее, он нередко откровенно затрудняется с выводами: «В чем состояло наше смутное время и от чего к чему был у нас переход – я не знаю <…>» [2, 354]. В «Бесах», как и в «Путях небесных», время рассказа не совпадает со временем действия. Ретроспективная манера повествования позволяет освещать события с разных точек зрения и в развитии. Особенно заметна в романе эволюция самого Антона Лаврентьевича.

В отличие от хроникера, повествователь Шмелева – человек зрелый, не меняющийся, твердый в вере, склонный к обобщениям: «Так, в темную мартовскую ночь, на Тверском бульваре <…> скрестились пути двух жизней: инженера-механика Виктора Алексеевича Вейденгаммер, 32 лет, и золотошвейки Дарьи Ивановны Королевой, 17 лет» [3, 22]; «Сияющее утро мая, когда случилось «непоправимое и роковое» <…> явилось в его жизни переломом: с этой грани пошла другая половина его жизни, – прозрение, исход из мрака» [3, 48]; «В «Уютове», под Мценском, прошла самая важная часть жизни Дарьи Ивановны и Виктора Алексеевича» [3, 353].

Повествователь-биограф в «Путях небесных» из категории скрытых рассказчиков. Заявив в начале романа: «Эту чудесную историю – в ней земное сливается с небесным – я слышал от самого Виктора Алексеевича <…>» [3, 5], он нигде больше прямо себя не обнаружит, своего «я» не раскроет. Повествователь пишет биографии Вейденгаммера и Дариньки, основываясь на доступных ему свидетельствах: воспоминаниях участников и очевидцев, дневниковых записях, письмах. О своей роли в последние годы жизни героев он говорит лишь: «<…> заключительные ее главы проходили почти на моих глазах» [3, 5]. И действительно, во втором томе романа, по сравнению с первым, ссылок на воспоминания героев и документы, удостоверяющие подлинность событий, становится значительно меньше.

Однако особо деликатные эпизоды романа, связанные с глубоко личными переживаниями, не допускающими разглашения, так и остаются до конца не проясненными. Такова, к примеру, история «голубых писем» Вагаева, потребовавшая от рассказчика большого такта в изложении. Из его слов известно, что эти послания читала Дарья Ивановна и «давала читать Виктору Алексеевичу» и что главным содержанием их было «истолкование Дариньки». И хотя написаны они были «обо всем» (так Вагаев откликнулся на просьбу героини не говорить о чувствах), Вейденгаммер даже по прошествии многих лет не мог вспоминать о них спокойно.

О рассказчике в «Путях небесных» доподлинно известно, что это человек верующий. Говоря об обстоятельствах жизни героев, он прибегает к церковной терминологии: «откровение», «искушение», «одержимость», «чудо», «грех», «прельщение». Повествователь – единомышленник «позднего» Вейденгаммера, и когда в романе заходит речь о Божественном Промысле в судьбе героя, – их голоса начинают звучать в унисон. Между тем, по наблюдениям А.М. Любомудрова, понятие «Плана» и «Промысла» в «Путях небесных» не всегда совпадают. Мысль о предначертанности жизни не является подлинно христианской, восходя к учению о предопределении В.С. Соловьева [4, 24-25].

«Ценностная позиция героя» (М.М. Бахтин) тоже отражается в повествовательных возможностях романов Шмелева и Достоевского. Но если точка зрения хроникера часто корректируется оценкой со стороны автора, то повествователь в романе Шмелева обладает большей самостоятельностью и пользуется почти безграничным авторским доверием. И там, и здесь это лицо близкое создателю романа.

Нередко, однако,  хроникер уступает в романе место  автору. От автора, например, идет в «Бесах» все, что касается Ставрогина. «Хроникер, в соответствии с замыслом Достоевского, не был допущен проникнуть в сложные философские и психологические тайны центрального персонажа романа» [1, 45]. Автор не тождествен рассказчику и в романе Шмелева.

И хроникер в «Бесах», и повествователь в «Путях небесных», считают исследователи, имеют реальных прототипов. В качестве возможного прототипа хроникера часто называют Ивана Григорьевича Сниткина, слушателя Московской Петровской земледельческой академии, брата жены писателя: «И не во время ли его рассказов в Дрездене, не с его ли живого голоса, как с камертона, и был взят, угадан, пойман тон будущего рассказа «г-на Г-ва»?» [5, 122]. Рассказчика в «Путях небесных» А.М.Любомудров считает автобиографической фигурой.

В противоположность всезнающему автору, рассказчик в «Путях небесных» то и дело обнаруживает свое неполное знание или совершенное незнание тех фактов и обстоятельств жизни Вейденгаммера и Дариньки, о которых те предпочитают умалчивать: «О том, что случилось с ним в Петербурге, он подробно не говорил» [3, 248]; «Сон ее был «безумный», она стыдилась его рассказывать» [3, 196]. Осведомленность повествователя ограничена и в тех случаях, когда герои недостаточно хорошо помнят прошлые события: «Что было – она не помнила…» [3, 200]; «О чем говорили – не помнилось» [3, 229]. Всякий намек на приблизительность знания – сигнал незримого присутствия рассказчика: «Даринька смутно помнила: зачем-то надо было ехать в «Эрмитаж», завтракать» [3, 166]; «Даринька вспоминала смутно, что Вагаев целовал ей руки, платье, безумствовал, <…>, – кажется, целовал глаза…» [3, 189]; «Были где-то, где не было никого и ничего, – они да вьюга. <…> «как будто решили ехать, вместе» – помнилось Дариньке неясно» [3, 229]. У Достоевского хроникер также не всеведущ, порой он не полагается на собственную память: «Кажется, раздался мгновенный крик, может быть, вскрикнула Варвара Петровна – этого не припомню <…>» [2, 164]; «Не помню в полной точности, как происходило дальше; помню только, что Лизу вдруг понесли» [2, 413]. Присутствие рассказчика-слушателя угадывается у Шмелева по обращениям к нему героев, вспоминающих свое прошлое. (К этому приему писатель активно прибегает и в «Няне из Москвы», только здесь слушательница и рассказчица – два разных лица). Вейденгаммер взволнованно апеллирует к своему собеседнику: «Вспомните: только что скончалась матушка Виринея, только что упало на голову «проклятие» той, одержимой, у монастырских ворот, моя «измена», соблазны и подходы сводни… и вдруг, смиренница!.. <…> Помните … – "О, как милее ты, смиренница моя"» [3, 246]; «Да, представьте… и она приводила объяснения!» [3, 269].

Хроникер в «Бесах» старается по возможности точно обозначать время действия, указывает не только месяц, день, число, но иногда  и  час события: «в апреле нынешнего года» [2, 45]; «в самом конце августа» [2, 53]; «в пятницу утром» [2, 172]; «было это ровно в девять часов» [2, 385] и т.д.

У шмелевского повествователя не менее строгая хронология, но в «Путях небесных», как и в «Лете Господнем», отсчет времени идет по церковному календарю: «это произошло во вторник, 11 января, за всенощной под великомученицу Татьяну» [3, 320]; «в субботу на Святой» [3, 40]; «в утро Богоявления» [3, 312]. Изменившая всю жизнь Вейденгаммера встреча с Даринькой произошла в ночь на Великий Понедельник. Православный календарь вносит новый, высокий смысл в будничные, на первый взгляд, ситуации. Биографическое время героев как бы переходит в вечность, жизнь Дариньки и Вейденгаммера сопрягается с событиями Священной истории – Рождеством, Крещением, Пасхой.

Фигура рассказчика в «Путях небесных» позволяла смягчить переход от романа к житию, заставить читателя поверить в возможность метаморфозы, подобной той, которая произошла с Вейденгаммером.

Таким образом, сравнение повествовательной структуры романов «Пути небесные» и «Бесы» дает возможность оценить уникальность итоговой книги Шмелева, выявить историко-литературную обусловленность стиля писателя, пролить дополнительный свет на характер его творческой эволюции.

Литература

1. Иванчикова Е.А. Автор в повествовательной структуре исповеди и мемуаров (на материале произведений Достоевского) // Язык как творчество. Сб. ст. к 70-летию В.П. Григорьева. – М.: ИРЯ РАН, 1996. – С. 250-256.
2. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. – Л.: Наука, 1974. – Т.10. – 520 с.
3. Шмелев И.С. Собр. соч.: в 12 т. – М.: Сибирская Благозвонница, 2008. – Т. 12. – 604 с.
4. Любомудров А.М. И.С. Шмелев и философия Владимира Соловьева // Наследие И.С. Шмелева: проблемы изучения и издания. Материалы Международных научных Шмелевских чтений. – М.: ИМЛИ РАН, 2007. – С. 19–28.
5. Карякин Ю.Ф. Зачем хроникер в «Бесах»? // Достоевский. Материалы и исследования. – Л.: Наука, 1983. – Т. 5. – С. 113-131.

References

6. Ivanchikova E.A. Avtor v povestvovatel'noj strukture ispovedi i memuarov (na materiale proizvedenij Dostoevskogo) // Jazyk kak tvorchestvo. Sb. st. k 70-letiju V.P. Grigor'eva. – M.: IRJa RAN, 1996. – S. 250-256.
7. Dostoevskij F.M. Polnoe sobranie sochinenij: V 30 t. – L.: Nauka, 1974. – T.10. – 520 s.
8. Shmelev I.S. Sobr. soch.: v 12 t. – M.: Sibirskaja Blagozvonnica, 2008. – T. 12. – 604 s.
9. Ljubomudrov A.M. I.S. Shmelev i filosofija Vladimira Solov'eva // Nasledie I.S. Shmeleva: problemy izuchenija i izdanija. Materialy Mezhdunarodnyh nauchnyh Shmelevskih chtenij. – M.: IMLI RAN, 2007. – S. 19–28.
10. Karjakin Ju.F. Zachem hroniker v «Besah»? // Dostoevskij. Materialy i issledovanija. – L.: Nauka, 1983. – T. 5. – S. 113-131.